Колонист - Лернер Марик (Ма Н Лернер) Н. "lrnr1" - Страница 68

«Черный» кодекс не мог эффективно защитить черных рабов от плохого обращения, но законодательно утверждал, что рабы считаются людьми с определенными правами. Четко оговаривал юридические варианты и возможности детей от межрасовых браков. Потомки белых мужчин-рабовладельцев и африканок-наложниц становились свободными не по прихоти хозяина, а по закону и могли наследовать собственность.

Конечно, отец все равно распоряжался своим ребенком и мог его и прибить без малейших последствий, кроме осуждения соседей. И все же многие потомки подобных союзов получали возможность продвинуться. Высшей категории из двадцати пяти тысяч свободных мулатов в Альбионе принадлежала треть площади плантаций и четверть рабов. Другие работали ремесленниками, моряками и рыбаками, торговцами и приказчиками, адвокатами и военными или арендовали участки земли.

Эти люди получили юридическое равенство, то есть право на справедливое рассмотрение их дел в соответствии с законом, на обращение к властям, наследование и передачу собственности потомкам. Особенно ошеломительными выглядят выгоды, которые получили от этого закона свободные негритянки и мулатки: они владеют магазинами, предприятиями и плантациями, ходят в оперу, одеваются по последней парижской моде. Белые иммигранты, прибывшие в поисках богатства, все чаще предпочитали жениться на состоятельных цветных женщинах, а не на белых девушках, которые нередко были беднее.

И одновременно две части свободного общества Альбиона (о рабах речь не шла) жили, почти не пересекаясь. Если в бедных кварталах или на фермах люди разных цветов кожи общались свободно, а также нередко и женились по церковным законам, то высшее общество не пускало к себе цветных, предпочитая не замечать их. Отдельные балы, ложи в театрах, клубы и дамские комитеты — совершенно нормальное явление. При этом деловым отношениям оно нисколько не мешало, позволяя приобрести нечто в лавке у квартерона, мило с ним поговорив. Но домой к себе плантаторы не приглашали даже очень богатых людей не того цвета кожи. Чтобы считаться белым, надо было иметь не больше одной восьмой примеси африканской крови. Но и тогда о твоем происхождении помнили и равным не считали.

Ричард не видел в ней цветной или не обращал внимания на это. И она знала причину. Он бывший сервент, практически раб, и до сих пор не ощущает себя дворянином с их понятиями о чести и приличиях. Ведь очень многие из плантаторов подчас имели целые гаремы из черных и цветных рабынь, публично возмущаясь поведением свободных небелых. Лицемерие и желание утвердиться без усилий благодаря цвету кожи и предкам, а не за счет собственных усилий. Но идти против имеющих власть открыто — значит плохо кончить. Такого она для своего любовника не хотела и прекрасно сознавала, что рано или поздно наступит переломный момент.

Он и настал, как всегда внезапно и крайне несвоевременно. И то, что Ричард пришел к ней, а не решил все сам, выбрав очередную ступеньку с богатством, было приятно для души, хотя та и болела. Ну что ж, рано или поздно это должно было произойти. Ничего не поделаешь. Теперь надо было повести себя правильно. Позволить ему уйти, но так, чтобы сам вернулся. Не отталкивать и не устраивать скандалов. В их семье она будет не первая незамужняя. Главное, что дети, она машинально положила руку на живот, станут не просто свободными, а по всем законам белыми. И хотелось бы, чтобы сын пошел в Ричарда.

Она особо не сомневалась, что тот его признает, но даже в ином случае хватит средств обеспечить жизнь. Даже после отдачи четверти заработка на нужды общины бегинок оставалось достаточно много. Никто не связывал акушерок, ушедших из общины на вольные хлеба, обязательством или еще какими условиями, но она попала туда, когда была молода и без средств. После смерти отца, не состоявшего в браке с матерью, не зря у нее была ничего не значащая и не имеющая отношения к настоящим белым родственникам фамилия Смит, они ничего не получили, и женщина с тремя детьми нашла единственную возможность пристроить девочку. На стирке им всем было не прожить.

Может, в том был замысел Господа, хотя Арлет так и не поняла причины выделения ее из остальных. Все они умерли от холеры, и она узнала о страшном событии только через месяц с лишним. А сама выросла и получила важную и доходную профессию. И никогда не забывала, что бегинки сделали для нее. Вере она не изменила. А вот клятве, данной самой себе перед алтарем, никогда не связываться с богатыми белыми, чтоб не повторить судьбы собственной матери, — да. И не жалела.

За дверью невнятно заговорили. Глэн заявился с очередным договором за подписью. Бернар не пускал.

Она так и не разобралась, зачем Ричард держал рядом рыжего пройдоху. То есть тот был явно не глуп и умел находить нужных людей, договариваясь о поставках и контрактах. При этом и себя не обижал, но по некоторым оговоркам любовника она достаточно быстро уловила, что о проделках своего слуги Эймс был не только в курсе, но и позволял тому действовать самостоятельно, лишь не давая переступать неких границ. В чужую добрую волю полковник не верил и регулярно проверял компаньона. Вполне мог бы обойтись и без личного финансиста.

Честно говоря, ее не особо интересовали эти махинации. Все поставщики и командиры полков занимались подобным, и это было в порядке вещей. Ей просто не нравился сам Глэн, и достаточно сильно. И дело было даже не в Бетти и его прошлом. Что бы там ни говорил Ричард, а в полную потерю памяти она не верила. То есть про такие случаи в результате ударов по голове или ранений слышать приходилось. Человек мог забыть и о происшествии, в котором получал травму. Но обычно память со временем возвращалась. Пусть не вся, а частично.

Но главным было другое. Она отчетливо ощущала его неприязнь. В первую очередь к ней, но и практически к любому человеку с темным цветом кожи. Her, вслух Глэн ничего такого не произносил и вел себя достаточно вежливо. Просто было нечто, о чем она никогда ни с кем не говорила. Ее бабка считалась дьявольским отродьем. Ведьмой. Могла вылечить, а при желании и сглазить. Более того, за хорошие деньги наводила порчу на абсолютно незнакомых людей. Человек просто чах без всякой причины и помирал. Еще привораживала. Деда, управляющего на плантации, так скрутила, что он готов был ради нее на что угодно.

Арлет ее не помнила, зато разговоров еще в детстве наслушалась вдоволь. Старики прекрасно бабку знали и даже после смерти жутко боялись. И мать до самой смерти норовила уйти от разговоров о своей мамаше. Она и сама кое-что умела, и это уже Арлет застала. Своими глазами видела, как тяжелобольные выздоравливали после жертвоприношений. Принести в жертву петуха или козу лучше всего. Однажды даже набралась смелости или глупости и спросила про человека.

Мать была по отношению к детям мягкой, и даже подзатыльники были редкостью. Но не в тот раз. Била страшно, приговаривая про страшный грех. И так-де берет на себя лишнее, будучи правоверной католичкой, но о таком даже помыслить чтобы не смела. Арлет усвоила. А заодно и мысль, что бокор[50] на такое пойти может, иначе не было бы такой реакции. Она никогда не приносила в жертву даже птицы и не ходила на обряды после вступления в бегинки, но память жива, и, как это делается, осталось. Будет ли прок, неизвестно, зато она точно знала: нечто и ей передалось. Иногда чувствовала эмоции, изредка видела печать смерти на лбу у абсолютно здоровых людей. И не смела им об этом сказать. Запросто примут за наславшую беду.

Исправить все равно ничего нельзя, дважды пыталась — и оба раза впустую. Ко всему не знала ни причины, ни точной даты. От недели до десяти дней проходило, прежде чем происходило ужасное. К счастью, видела она не так уж и часто. В очередной раз убедилась на солдатах, больных, раненых, здоровых. Уж очень неприятно знать и не иметь возможности помочь и спасти. А она старалась выполнять свою работу как можно лучше. Ричард когда-то спросил, зачем ей, известной в своей профессии и приглашаемой в довольно солидные особняки, даже к белым, лечить проституток.