Легкий привкус измены - Исхаков Валерий - Страница 60

В третьем или четвертом по счету магазине в центре города он нашел то, что нужно. И даже оказалась под рукой еще более миловидная, чем в "Орхидее", блондинка, которая, как только он назвал Катины габариты (испытывая при этом почти такое же удовольствие, как если бы касался этих габаритов рукой), заявила, что у нее самой точно такой же рост и такие же размеры, чем изрядно удивила Алексея Михайловича: блондинка, на его взгляд, была куда роскошнее, богаче телом, чем его скромная Катя - но усомниться в познаниях блондинки относительно собственного тела не посмел. И зря: блондинка ошиблась, но ошиблась в другую сторону, и выбранный с ее помощью сиреневого цвета комплект оказался, как сказала Катя, ей мал.

Как сказала Катя... Да, только сказала. Сколько ни просил Алексей Михайлович примерить и показать ему его подарок, Катя упорно отказывалась - и так он его никогда и не увидел на ней, и не узнал, действительно ли он не пришелся ей впору или просто не понравился Кате, и потому прекрасный лифчик и кружевные трусики постигла та же участь, что и бедного Сальватора Дали.

И, наконец, на Катин день рождения, приходившийся на 17 апреля, Алексей Михайлович - все еще богатый Алексей Михайлович, еще не издержавший той части денег, что он заначил от жены, - подарил Кате колечко с маленьким бриллиантиком. О колечке тоже был разговор заранее, и Катя с горечью признавалась, что все ее драгоценные камни - в серьгах, в кольцах, в кулоне, в лучшем случае фианиты или корунды, а настоящих бриллиантов не носила она никогда. Были при этом названы и размеры пальцев: 15,5 и 16,5 - это он тоже выучил наизусть, но было попутно высказано и одно насторожившее его замечание: что если уж покупать кольцо с бриллиантом, то это должен быть большой бриллиант - а сколько стоит большой бриллиант, Алексей Михайлович видел. На такие деньги можно было свободно купить подержанный автомобиль.

Поднося свое колечко с крохотным, но все-таки настоящим, не искусственным бриллиантиком, Алексей Михайлович боялся, что Катя откажется от недостаточно роскошного, но для него все же слишком дорогого подарка, и она действительно хотела бы отказаться, даже уже движение сделала, отметающее красную бархатную коробочку в виде сердца с ее сверкающим содержимым, но, видно, разглядела что-то такое в глазах Алексея Михайловича и пожалела его. И уже не отметающим, не отвергающим, а снисходительно королевским движением подставив под его трясущиеся от волнения руки свой средний палец, сказала мягким, добрым голосом, который все реже и реже приходилось ему слышать в последнее время:

- Хорошо. Я принимаю подарок. Потому что вижу, что это от души...

Но когда в лучших традициях голливудских фильмов Алексей Михайлович встал перед Катей на колени и сказал давно заготовленные слова: "Катя, я люблю тебя! Выходи за меня замуж!" - в глазах Кати он прочел ясный и недвусмысленный отказ. Единственным утешением было с большим трудом вырванное, почти выпрошенное, вымоленное признание, что если бы он, Алексей Михайлович, не был женатым человеком, если бы она, Катя, была свободна, то тогда, может быть...

- Значит, все-таки хотя бы теоретически ты такую возможность допускаешь? уточнил он, подразумевая при этом, что причина ее отказа не в нем самом, а лишь в разделяющих их обстоятельствах.

- Конечно, допускаю, - великодушно сказала Катя. - И вообще, если бы ты раньше это сделал, лет десять назад - я была бы не против.

И только тогда Алексей Михайлович и узнал о состоявшемся десять лет назад между Катей и Викторией разговоре - узнал в новой, Катиной интерпретации - и задним числом почувствовал себя обиженным и обкраденным, представив себе в каком-то просто ужасе, какого огромного, потрясающего счастья лишился десять лет назад только потому, что Виктория скрыла от него часть истины. И хотя здравая мысль, что тогда, десять лет назад, он скорее всего и не оценил бы Катю, и не полюбил ее так, как любит сейчас, а если бы даже и полюбил, женился, то за десять лет их брак превратился бы в точно такую же обыденность, как его собственный брак, - хотя эта здравая мысль приходила ему в голову, она тут же оттуда и уходила, почувствовав, видимо, что в том бедламе, что творится в этой бедной влюбленной голове, ей, здравой мысли, делать нечего, если она сама не хочет заразиться всеобщим любовным безумием.

А что же колечко с бриллиантиком? Колечко было надето два раза: в тот вечер, когда Алексей Михайлович преподнес его и когда они в предпоследний раз занимались с Катей любовью в их тайном убежище, и еще раз, собственно в день рождения, куда Алексей Михайлович был приглашен, но не смог пойти, потому что заболел гриппом и валялся с температурой под сорок. И то, что колечко все же было надето, узнал только благодаря очередной фотографии Виктора - и только на фотографии своим подарком и мог в будущем любоваться, потому что больше на Катиной руке не видел его ни разу.

9

Еще одной неудавшейся затеей была фотография Кати - не обычная фотография из числа тех, которых немало сделал уже Виктор, а особая, парадная фотография, фотопортрет, сделанный в хорошем городском ателье. Был заранее разработан целый ритуал: Алексей Михайлович ведет Катю в какой-нибудь не слишком роскошный, но все же и не дешевый салон красоты, где она делает себе какую-нибудь необыкновенную прическу и сногсшибательный макияж, в то время как гордый Алексей Михайлович сидит в коридоре, рассматривает глянцевые журналы с длинноногими красавицами, ни одна их которых Кате не годится в подметки, и курит сигару, всем своим видом показывая: это я, это я привел сюда эту роскошную женщину! это для меня она наводит на себя всю эту красоту! - и потом, тщательно оберегая ее от ветра, дождя, снега или иных природных катаклизмов, если не удастся выбрать для мероприятия теплый, солнечный и безветренный день, ведет в ателье - или нет, вносил он поправку, не ведет, а везет на заранее подогнанном к салону такси или на худой конец частнике, и там старенький и умелый фотограф долго священнодействует со старинным огромным аппаратом, прячется под черное покрывало, наводит на резкость, высовывает голову, чтобы дать указания: "Чуть левее, пожалуйста! Еще чуть выше подбородочек!" - и наконец щелкает...

И потом он, Алексей Михайлович, подходит к застывшей на специальном высоком табурете Кате, встает рядом с ней, кладет ей руку на плечо, и фотограф снимает их вместе - и пусть эта вторая фотография будет совсем крохотной, пусть даже не цветной, как большой парадный Катин портрет, но все же они останутся на ней вместе навсегда - и будут вдвоем, вместе даже тогда, когда их роман останется в далеком прошлом.

Алексею Михайловичу, когда он расписывал Кате во всех мельчайших подробностях этот воображаемый сеанс, казалось, что последнее соображение больше всего привлекает Катю, что она готова, пожалуй, пройти через все приятные муки в салоне красоты, готова вытерпеть несколько минут полной неподвижности под беспощадным огнем фотоламп, от которых слезы так и наворачиваются на глаза, ради этого последнего, непарадного снимка, который будет символом их неизбежной разлуки. Снимка, для того и нужного, чтобы напоминать о том, что наконец-то завершилось, закончилось, и что, слава богу, невозможно вернуть, как невозможно вернуть собственную молодость, запечатленную на снимках двадцатилетней давности.

Так ли это было или иначе - ответа Алексей Михайлович все равно не узнал бы, даже если бы прямо у Кати спросил, но во всяком случае безумный план его она восприняла неожиданно для него благосклонно и даже с интересом, даже с каким-то удивлением, что вот, мол, не ожидала от Алексея Михайловича такой фантазии, молодец, и впоследствии он так и не мог понять, почему план не был приведен в исполнение. Возможно, он сам не слишком на том настаивал, потому что с деньгами к тому времени у него стало значительно хуже, и все, что он мог себе позволить, - это купить сигару и выкурить ее, рассматривая журналы с глянцевыми красотками, ни одна из которых по-прежнему не годилась Кате в подметки, покуда Катя красила волосы в довольно дорогой парикмахерской, из тех, где мужчинам, сопровождающим дам, дозволяется курить.