Легкий привкус измены - Исхаков Валерий - Страница 3

Все же он чем-то, видимо, заинтересовал Викторию и запомнился, потому что через две недели она сама позвонила ему в редакцию и предложила сходить в филармонию.

7

К его разочарованию, Виктория пришла не одна.

- Это Катя, - представила она спутницу, довольно невзрачную на фоне Виктории, худенькую блондинку. - Моя двоюродная сестра и лучшая подруга.

- А так бывает? - улыбнулся Алексей Михайлович.

- Иногда да, - ответно улыбнулась Виктория.

Катя ничего не сказала и не улыбнулась. Она, как показалось Алексею Михайловичу, посмотрела на Викторию осуждающе.

В гардеробе Алексею Михайловичу пришлось ухаживать не за одной, как он ожидал, а сразу за двумя дамами: принять шубу Виктории и дубленку Кати, сдать их гардеробщице вместе со своим пальто, получить три бирки - чтобы после концерта проделать то же самое в обратной последовательности. Тогда он еще не знал, что подобный порядок вещей останется неизменным на протяжении семи с лишним лет.

Концерт он толком не запомнил, но, видимо, ему не понравилось, потому что запомнился разговор на выходе.

- Все-таки это не по мне, - сказал он. - Сидят сорок потных теток и пилят Брамса. Ужас!

- Не любите Брамса? - спросила Катя. Это была первая реплика, с которой она обратилась прямо к нему.

- Я люблю Брамса! Но сорок теток... И все одновременно смычками: жмых-жмых... Жуть! То ли дело: поставил дома пластинку, сварил кофе - и тот же Брамс. Но - чисто, никаких теток. И притом - отсюда совсем недалеко...

- Надо понимать это как приглашение? - спросила Виктория.

- А почему бы и нет? Правда, я живу не роскошно, в коммуналке, и соседка у меня дрянь, но как раз сегодня она в вечернюю смену.

- Это без меня, пожалуйста, - с оттенком легкой брезгливости сказала Катя.

А тебя никто и не приглашал, подумал Алексей Михайлович, понимая, что присутствие двоюродной сестры/задушевной подруги стесняет Викторию, так что его приглашение вряд ли будет принято. Однако получилось иначе. Они довели Катю до троллейбусной остановки, покурили втроем, отойдя в сторону, Катя привычным жестом сунула в рот пастилку жвачки, - чтобы ребеночек не унюхал, что от мамы табаком пахнет, пояснила она, - вошла в подошедший троллейбус и встала и у заднего окна. Ее челюсти ритмично двигались, глаза смотрели как бы сквозь них, оставшихся на остановке, и только когда троллейбус тронулся, Катя подняла руку в тонкой кожаной перчатке и что-то беззвучно произнесла. "Пока-пока!" - перевела вслух Виктория, помахав ответно рукой, и каким-то простецким, приятельским жестом взяла Алексея Михайловича под руку.

Тут же они и двинулись. Алексей Михайлович вел, Виктория молча, ни о чем не спрашивая, позволяла себя вести. Оба понимали, что должно произойти - не стоило соглашаться идти к нему домой, если ни на что не рассчитывать и заранее знать, что ничего не позволишь. Но оба старались об этом не думать. Не думать по дороге к нему - идти действительно было не больше двух кварталов. Не думать - в подъезде, поднимаясь по грязноватой лестнице на третий этаж. Не думать у дверей, пока он доставал ключи и ковырялся в скважине, - тут не думать стало уже трудно, обоих лихорадило, оба старались смотреть в сторону, чтобы случайно не прочесть в глазах друг друга то, о чем каждый старался не думать изо всех сил, но все равно думал и знал, что другой тоже думает.

Дальше не думать стало уже легко. Уже и невозможно было ни о чем думать. Какие могут быть мысли, когда впервые обнимаешь чужую - приятно чужую, новую женщину, чьи длинные черные волосы пропахли табаком, а губная помада кажется вызывающе яркой и имеет непривычный вкус.

Вид ее одетого - почти полностью одетого, пальто расстегнуто, один сапог снят, она расстегивает молнию второго, пока он придерживает ее под локоть, движением плеча сбрасывая с себя куртку, - небрежно одетого, длинная мягкая серая юбка задрана, высоко обнажив стройные ноги, меж которых пока еще осторожно прогуливается чуткая рука, - полуобнаженного, в красивом черном лифчике и черных чулках, такого же цвета эфемерные трусики спущены до колен, наконец, абсолютно обнаженного тела, несущего на себе быстро исчезающие следы тугих резинок, - и возбуждает, и смущает его. Он торопится познать ее тело стараясь при этом не смотреть ей в глаза, потому что глаза ее смотрят слишком трезво и требовательно, они лишают его уверенности в том, что они просто играют в красивую и приятную игру; каждый раз, когда он наталкивается на ее трезвый взгляд, его возбуждение падает на несколько градусов, а победно торчащий фаллос чуточку поникает; им обоим (Алексею Михайловичу и его фаллосу) становится заметно легче, когда Виктория откидывает назад голову и закрывает глаза. Тут они оба чувствуют себя победителями - и в результате побеждают.

8

С этого вечера все идет гладко - слишком гладко, чтобы он нашел время задуматься. Она отдается ему вновь и вновь, с каждым разом все легче и легче, уже не испытывая потребности начать с чего-нибудь другого, например, с посещения филармонии или похода в кино. Это уже другая стадия. Оба понимают, для чего встречаются, а поскольку время всегда ограничено - особенно у нее, ей надо не позже девяти вернуться домой, к мужу и дочери, - они не тратят время на подходы издалека.

Иногда все же требуется немного выпить, чтобы развеять некоторую неловкость, - они встречаются вечерами, после работы, а рабочий день не лучшая прелюдия для любовных игр. Но такое происходит все реже и реже. Они становятся похожи на опытных спортсменов, они умеют мгновенно настроиться, услышав команду "На старт!". Команда "Внимание!" им не нужна.

Обычно, когда Алексей Михайлович стоит на остановке и видит Викторию, выходящую из троллейбуса, он сразу начинает чувствовать возбуждение такой силы, что готов овладеть ею прямо тут, на глазах у прохожих. Его возбуждение передается ей, она прижимается к нему плечом, трется бедром о его бедро, пока они быстро и неловко, на четырех подкашивающихся ногах (как пьяная лошадь, шутит Виктория) шагают к его дому. Им обоим нравится начинать любовные игры молча, без единого слова, когда еще в прихожей (если соседки нет дома) он грубовато - не грубо, этого она бы не потерпела, но с искусно разыгранной грубоватостью - обнимает ее сзади, хватает за грудь, сжимает, задирает на ней юбку...

Иногда Виктории хочется нежности, и она просит отнести ее в комнату на руках и там не делает ничего сама, просто лежит с закрытыми глазами, позволяя ему бережно раздевать ее, целовать и гладить постепенно обнажающееся тело, отчего она впадает в какое-то полубессознательное состояние. При этом она вспоминает своего первого любовника, о котором рассказывала только мужу и никогда - другим мужчинам, она вся дрожит и даже плачет - тихо, беззвучно, только слезы выкатываются из-под закрытых век и тут же исчезают под его губами...

К счастью, Алексей Михайлович, не догадывается, что не он, а другой любовник, уже мертвый, - причина тихих слез. Он уверен, что это его любовь приводит Викторию в такое состояние и плачет она о том, что они не могут всегда, каждый день, каждую ночь быть вместе.

Иногда они проделывают это небрежно, почти деловито, о чем-то попутно разговаривая, как муж и жена, для которых секс - приятное, но привычное занятие, как вместе готовить обед или убирать квартиру. Ему такой подход нравится больше, чем ей, он все больше привыкает к ней, все больше хочет видеть в ней подругу, жену, а не любовницу, но она бдительно следит за его реакцией и вовремя его останавливает. Потому что она уже знает то, что ему только предстоит узнать: он для нее только любовник. Один из многих. Любовник на один сезон. И она заранее повторяет про себя любимую фразу: "Я на любые отношения смотрю как на конечные", - фразу, которую он тотчас узнал бы, если бы она пустила ее в ход, потому что Виктория позаимствовала ее у К.

9

Потом, позже, когда их отношения становятся вынужденно платоническими, Алексей Михайлович часто думает, что одна ночь, проведенная вместе, могла бы изменить все. Ничто так не сближает, как проведенная в одной постели ночь. Это уже не просто секс, это качественно иное. Он накручивает себя, подстегиваемый сознанием собственного бессилия изменить будущее, - Виктория ясно дала ему понять, что в этом плане у них все кончено, - и взамен пытается перекроить прошлое. Никогда не бывшая ночь воссоздается воображением в мельчайших подробностях. Изыскиваются десятки никогда не существовавших в реальности возможностей. Она могла остаться у него тогда-то. Или тогда-то... А уж тогда-то - сам бог велел, как он не догадался ее попросить!