Кардинал Ришелье и становление Франции - Леви Энтони - Страница 32

31 мая королева-мать вынуждает Гастона подписать клятву верности своему брату. Ришелье, сославшись на нездоровье, удаляется в Лимур. Король, окруженный небольшой армией, зазывает герцога Вандомского и его брата в Блуа, где радушно принимает их в течение двух дней, никак не проявляя своих намерений, что было для него характерно, а 13 июня в 2 часа ночи их арестовывают. Ришелье узнает от него о произошедшем позднее. Де Вандомы — сводные братья короля — были слишком знатны, для того чтобы предстать перед судом. Александр умер в заточении в 1629 г., а Сезар был освобожден на следующий год. Бретань получила нового губернатора — де Темине, назначенного по рекомендации Ришелье, несмотря на то что его младший брат в свое время убил на дуэли Анри именно из-за того, что того предпочли де Темине. Гастон мечтал о побеге из Блуа и о подъеме восстания, опасность которого, как впоследствии оказалось, была вполне реальной. Мятеж должен был привести к женитьбе Гастона на Анне Австрийской, возможно, после расторжения ее брака с королем по причине супружеской несостоятельности последнего.[134]

Ришелье был весьма огорчен произошедшим, а обвинения и угрозы, сыпавшиеся на него со всех сторон, вызывали у него желание уйти в отставку. Он пытался сделать это и прежде, но его удержал отец Жозеф. На этот раз его прошение, переданное через Марию Медичи, было отклонено, и он получил от Людовика знаменитое письмо с благодарностями, подписанное в Блуа 9 июня и лично доставленное Марией Медичи: «Я питаю к вам полное доверие, и у меня никогда не было никого, кто служил бы мне на благо так, как это делаете вы… Я никогда не откажусь от вас… Будьте уверены, что я не изменю своего мнения и, кто бы ни выступал против вас, вы можете рассчитывать на меня».

16 января ему был пожалован пенсион от короля в размере 60 000 ливров. Отныне и впредь он был удостоен также редкой привилегии иметь личную охрану, которой законно пользовались только король, его мать, его брат и губернаторы провинций.[135] Ришелье не нравилось то, что приходится приносить в жертву свою личную жизнь, но он осознавал необходимость «сказать свободе прощай»: «Чем настойчивее они преследуют меня в попытке отнять жизнь, тем настойчивее я буду преследовать интересы короля».[136] Сотрудничество короля и кардинала стало очень тесным, чему способствовали регулярно проводившиеся двухчасовые личные беседы.

Когда Ришелье болел, только король мог дать разрешение на визит к нему. Когда это было необходимо, Королевский совет собирался у его постели. Людовик чувствовал себя все более неуверенно и беспокойно в отсутствие Ришелье и все больше нуждался в его замечаниях по поводу любых политических решений. Но формальности соблюдались всегда. Принятие или по меньшей мере обнародование всех решений было предоставлено королю. Важные письма всегда были написаны от имени короля, и Ришелье никогда не забывал о соблюдении формальной почтительности. В то время как государственные секретари готовы были исполнять приказы Ришелье, он всячески старался, чтобы к ним на одобрение попадали не более чем предложения или черновые наброски, никогда не брал на себя полномочий, не возложенных на него официально, и не вмешивался в дела министров или послов.

Людовик взял с собой Гастона в Нант; они приплыли туда по реке 7 июля. Провинциальные штаты Бретани подтвердили свою преданность королю. Шале был арестован 9 июля, и Людовик допросил Гастона в присутствии матери, Ришелье, Шомбера и Марийака. Гастон признался во всем, пытался всячески оправдаться и подтвердил свою готовность жениться на Марии де Бурбон. Ее окружили усиленной охраной, на случай если граф Суассонский предпримет попытку похищения.

Контракт был подписан утром 5 августа, днем была отпразднована помолвка, а вечером состоялся обмен выражениями согласия. Людовик и Ришелье присутствовали на свадебной мессе 6 августа.[137] Мадам де Шеврез была сослана в свое поместье, но предпочла бежать в Лотарингию. Гастон получил титул герцога Орлеанского, а также Шартр, Блуа и большую сумму денег. Десять месяцев спустя, 4 июня 1627 г., его жена умерла во время родов, оставив дочь, которая прославится как «La grande Mademoiselle» и будет играть заметную роль при дворе Людовика XIV. Ришелье устроил пышный прием в честь Гастона и новобрачной на их обратном пути в Париж. Генеральный прокурор Ренна предупредил его, что на него готовится засада по пути из Нанта, поэтому Ришелье путешествовал в сопровождении около сотни охранников, предоставленных ему королем. Это была уже третья попытка убить его.

Для суда над Шале — ничтожным, но трагическим персонажем, ставшим «козлом отпущения», — была назначена специальная комиссия чиновников из парламента Бретани. Нужно было заставить трепетать грандов, не проливая при этом королевской крови. Следствие продолжалось несколько недель и заключалось в трех визитах, которые Ришелье нанес узнику. Позже Ришелье обвинил Анну Австрийскую в потворстве заговорщикам. Она отрицала свое участие в заговоре с целью смены супруга.[138] Каким бы ни было до этого состояние королевского брака, с этого момента он стал не более чем пустой декорацией.

Король дал понять, что смягчит окончательный приговор Шале по обвинению в оскорблении величества, что подразумевало расчленение тела, выставление его частей на всеобщее обозрение, конфискацию всего имущества и лишение его потомков дворянского звания. Шале признали виновным 18 августа. По приговору его должны были обезглавить, но он мог быть похоронен в освященной земле. Палач, возможно подкупленный Гастоном, не явился, и сапожнику, приговоренному к повешению, было обещано помилование за то, что он отрубит голову Шале. Хорошо известно, что ему не удалось отсечь голову швейцарским мечом; пришлось заменить орудие казни на тесло и сделать больше тридцати ударов. После четвертого удара Шале оставался в сознании и мог еще шептать имена Иисуса и Марии…

6

ЛА-РОШЕЛЬ, МАНТУЯ И КРИЗИС ДОВЕРИЯ

К концу 1626 г. Ришелье достиг того этапа своей карьеры, на котором мог — с почти религиозным благоговением — приступить к осуществлению своего грандиозного замысла о создании великой и единой Франции. Это следовало делать через посредство и от имени короля, который теперь во всем зависел от него, и Ришелье отчетливо представлял себе, какие цели являются первоочередными. Королевскую власть по-прежнему следовало укреплять, влияние старой и по большей части мятежной землевладельческой аристократии — уменьшать, гугенотов — подавлять, а планы Габсбургов — расстраивать. Франции по-прежнему нужно было прививать национальное самосознание, и ни один из ведущих умов той поры пока еще не понимал мечты Ришелье, так медленно воплощавшейся в жизнь.

Ришелье еще не предвидел ни выражаемой в смертях, страданиях и лишениях цены, которую придется заплатить народу Франции за насаждаемые им внутреннее единство и внешнее величие, ни той боли, которую придется испытать ему самому, когда для короля станет очевидной необходимость выбирать между Марией Медичи, которая была его матерью и покровительницей Ришелье, и им самим. В конечном итоге именно бесцеремонное поведение королевы-матери вынудило Ришелье поставить короля перед этим выбором, хотя его собственное, во многом определенное религией, мировоззрение не могло не противиться аналогичной необходимости выбирать между его представлением (по существу своему, рыцарским) о величии Франции и мистической концепцией божественного происхождения власти ее монарха. Ему удавалось успешно избегать этой дилеммы.

Людовик XIII не всегда следовал советам Ришелье, но он никогда не шел против его стремления укрепить государственный авторитет Франции и не вынуждал его выбирать между лояльностью по отношению к его собственной персоне и преданностью интересам его королевства. Самая большая идеологическая уступка, на которую приходилось идти Ришелье, была связана с четким разграничением, которое он проводил между авторитетом папы, как единственного источника церковной власти, и самостоятельностью в мирских делах независимых политических образований Европы, из которых государства были только самыми крупными.[139] Каким бы несущественным ни казалось нам это различие, Ришелье считался с ним до такой степени, которая практически была недоступна пониманию большинства его современников любого вероисповедания. Ришелье ставил интересы Франции выше религиозных во всем, кроме осуществления церковной власти и непосредственных церковных полномочий.