Белая ель - Камша Вера Викторовна - Страница 21

Песня рвалась сквозь сгущающиеся тени, разгоняя страх и одиночество. Замученный жеребец, и тот вскинул голову и радостно и звонко заржал, и ему ответили другие кони. Выбрался! Вечные Охотнички, выбрался!

Барболка смотрела на Миклоша Мекчеи и не верила своим глазам. Сын господаря Матяша уехал в полдень с женой, сыном и немалым отрядом, а вернулся один-одинешенек. Конь заморен, сам без плаща, и лицо какое-то странное.

– Кто здесь? – хрипло спросил Пал.

– Я, дядько, – пробормотал Миклош, глядя на Барболу, – заблудился...

– Поезжай вперед, птиченька, – бросил Пал, и Барбола тронула поводья. Недавняя радость сложила крылья, отчего-то стало страшно. Женщина глянула в догорающее небо. Как они задержались там, у ели. И ожерелье она оставить забыла. Барболка тронула теплый жемчуг, стало немного легче. Почему вернулся Миклош? Почему ее отослали? Она не Аполка, всякое повидала.

– Барбола! – крикнул Пал. – Поворачивай! Скачи к ели, нас не жди!

Назад, почему? Звездочка уже повернула, помчалась голова в голову с конем Пала. Вороному Миклоша было не угнаться за свежими лошадьми и муж придержал Кремня. Ему, значит, можно! Барбола натянула повод, переводя кобылку в легкий галоп.

– Барболка, вперед!

– Нет, – дерзко выкрикнула господарка-пасечница, – взял за себя, так не гони.

Пал не ответил. Значит, услышал.

Конские копыта ломали ночную тишину, словно весенний лед, справа выплыл из-за иззубренной еловой стены умирающий месяц, полетел рядом с всадниками. Дурная примета. Как долго они скачут, целую вечность, но вот и поляна. Туманная дымка над неугомонным ручьем, светлые камни, черное дерево рвется в небо диковинной башней.

Пал останавливает Кремня, прыгает на землю.

– Отпустите коней.

Барболка зацепила поводья за седельную луку. Звездочка потянулась к хозяйке мордой и вдруг вскинула голову, захрапела от ужаса и бросилась к ручью. Кремень и вороной Миклоша кинулись следом и замерли посреди текущей воды.

– Где они?

– В ручье.

– Они знают, что делают. Барбола, живо на лошадиный камень. Миклош, подсади ее.

Лошадиный камень? Ах, да... Сильные руки подхватывают женщину, ставят на валун среди ручья. Тот самый! Миклош помогает Палу забраться на соседний камень, ржут и жмутся друг к другу забившиеся в воду кони. Охотнички Боговы, Магна! С ребенком. Опять за свое взялась!

– Миклош, – кричит мельничиха, – где ты, Миклош? Почему ты меня убил? Почему забрал золото? Почему отпустил помощничков? Теперь тебе на меня работать – не переработать...

– Миклош, – зовет Аполка, – где ты, Миклош? Почему все время уходишь?

– Миклош, – отец в иссеченном гайифскими саблями доспехе зажимает рану рукой, – где ты, Миклош?

– Миклош, – Янчи со связанными руками опускается на колени, на щеке – рабское клеймо, – где ты, Миклош?

– Миклош, – Барбола тянет к нему обнаженные руки, – где ты, Миклош?

Барбола?! Но вот же она! Рассыпаются, стекают с трех лиц родные черты, три Аполки стоят и смеются, четвертая поднимает над головой белый сверток.

– Возьми сына, Миклош, мне тяжело его держать, я его сейчас уроню...

Весь мир заполняет отчаянный плач. Это не морок. Все, что угодно, только не это!

– Нет! – вскакивает Миклош. – Не смей!

– Я тебя вижу! – кричит первая Аполка.

– Поцелуй меня, – улыбается другая, сбрасывая с плеч сорочку.

– Накорми меня, – просит третья.

– Иди ко мне, – обещает четвертая, – иди, я отдам тебе сына.

– Будь ты проклята, ведьма!

– Ты сам себя проклял!

– Ты меня обманул!

– Ты меня не любишь...

– Твоя клятва на твоей шее, твой грех на твоем сыне!

– Иди ко мне, Миклош... Ты – мой, сын – твой. Отдай себя, возьми его. Смотри, вот он, вот!

– Будь по-твоему, гадина!

– Стой! – хватка у Сакацкого господаря была железной. – Не ходи... Себя погубишь, сына не спасешь!

– Пал, я должен!

– Нет!

Это сын Миклоша! Заступнички-мученички, это сын Миклоша!

Пал держал Миклоша за руки, хрипели, роняя клочья пены, ошалевшие от ужаса кони, а на краю поляны смеялась, трясла белым свертком Магна Надь, поправлял шляпу Ферек, супил брови папаша да крутила хвостом довольная Жужа. Отец, бывший жених, убитая ведьма, собака... Они знали Барболку Чекеи и пришли за ней. Охотнички Боговы, почему за нее должны платить Миклош, Аполка, их ребенок? Она сама за себя ответит!

Барбола передернула плечами и перекинула косы на грудь. Жить хотелось отчаянно, до крика, но ничего не поделаешь, сама во всем виновата. Взяла браслет из дури да корысти, отдавай теперь руку с головой.

Жужа шагнула вперед, из открытой пасти высунулся язык, словно в жару, Ферек поправил жилетку, Гашпар Чекеи ругнулся и поскреб голову, будто со сна, Магна улыбнулась, еще выше подняв ребенка. Заступнички-мученички, она всегда всех ненавидела, такие только и умеют, что злобствовать да завидовать. Их хоть в золоте купай, хоть на облако посади, все одно ядом изойдут, все вокруг потравят.

Барболка снова глянула на разряженную мельничиху, слишком подлую, чтоб ее бояться, и рванула гребни, отпуская на свободу волосы. Таких кос у Магны на этом свете не было и на том не выросло.

Теплый водопад окутал плечи, стало легко и весело, словно в танце, и господарка сакацкая соскочила с камня и пошла, потом побежала вперед к упивающейся победой твари.

– Барболка! – Крик Пала резанул по душе и стих.

– Барбола, нет! Не-е-е-ет!!!

Миклошу-то что до нее? Сына б лучше стерег...

Плач Лукача, конское ржанье, шум ветвей, лунные искры в глазах, сзади ничего нет, впереди – ведьма. Глаза зеленые, словно зацветший, становящийся болотом пруд, богатые серьги, даренный знатным полюбовником золотой браслет... А жемчуга ветряного не хочешь, гадина ты ядовитая?!

Как втекло в руки белое ожерелье, Барбола не поняла, но изловчилась захлестнуть им полную белую шею. Мельничиха рванулась, заревела дурным голосом, выронила ребенка, замолотила по воздуху серыми копытами, в нос ударила вонь век не чищенного стойла. Исчезла Магна Надь, ровно никогда не бывала, только седая ослица рвалась с жемчужного повода.

– Мармалюца! – Кто кричит? Миклош? Пал? Она сама?

Чудище из ночных мороков клацает бурыми зубами, из ноздрей валит ледяной пар, руки немеют, но она сдержит мармалюцу, ведь там, сзади, Пал...

Охотнички Боговы, помогите! Как она оказалась на плешивой жирной спине? Как держится? Мармалюца визжит, бьет задом, скачет на четырех ногах, вскидывается на дыбы, но она не выпустит тварь, ни за что не выпустит! Ослица ревет, срывается с места, несется сквозь черный сгнивший лес. Впереди – болото, голодное, страшное. Откуда оно? Рядом с Сакаци – горы, горы и лес... Надо спрыгнуть, но нельзя, ночь не кончилась, мармалюца вернется, второй раз ее не поймать.

Серая, бугристая равнина, жидкие камыши, под нечистым льдом – бездонная прорва, в ней так долго умирать... Трещит, ломается ненадежный весенний лед, чавкает под копытами проснувшаяся топь, всплывают со дна, лопаются черные пузыри, глаза ест зеленый дым, сердце сейчас разорвется... Не сердце – связавшая тварь ветряная нить. Звон лопнувшей струны, разлетаются в стороны белые, теплые искры, наливаются рассветной кровью, падают на лед, в воду, в грязь. Вскрикивают и смолкают колокольчики, растет, приближается бурая полынья, длинная, похожая на сапог, над ней пляшет, кривляется зеленое марево. Мармалюца визжит, рвется вперед и тает, растекается липким гнилостным туманом.

Щетка болотной травы, несытая, холодная жижа, пустота, паденье... Охотнички боговы, как же страшно! Мамочка, Пал!.. Все.