Вавилон-Берлин - Кучер Фолькер - Страница 3

– Я знаю, что у вас хорошие связи, Рат, – набросился на него Ланке, – но если вы думаете, что по этой причине вы не должны влезать в эту грязь, то вы заблуждаетесь! Здесь ни для кого не будет исключений. Тем более для человека, о котором я не просил!

Первый месяц Рата в инспекции Е почти уже подходил к концу. Это время показалось ему наказанием. Возможно, оно таковым и было, хотя его не разжаловали, а только перевели в другой отдел. Он был вынужден уехать из Кёльна и расстаться с отделом по расследованию убийств, но все еще оставался комиссаром по уголовным делам! В его планы не входило вечно сидеть в полиции нравов. Он не понимал, как Дядя это выносил, но работа в инспекции Е, кажется, доставляла его коллеге удовольствие.

Старший комиссар Бруно Вольтер, которого за его добродушие многие коллеги называли Дядей, руководил их следственной группой, а также сегодняшней полицейской облавой. На улице, во дворе полицейского участка, стоял полицейский автофургон. Вольтер с двумя дамами из женской уголовной полиции и с руководителем дежурного отряда обсуждал там детали предстоящей операции. Она могла начаться в любой момент – все ждали только звонка Йенике. Рат представил себе, как этот новичок сидит в затхлой квартире, которую они реквизировали для наблюдения за студией – в одной руке бинокль, в другой, нервно дрожащей, телефонная трубка. Ассистент по уголовным делам Штефан Йенике пришел в полицию нравов лишь в начале апреля, едва упав с дуба, как иногда дразнил его Бруно, так как этот молодой человек получил назначение на службу в Алексе сразу после окончания полицейской школы в Айхе[5]. Но молчаливого светловолосого выходца из Восточной Пруссии не смущало подтрунивание старших коллег, он серьезно относился к своей профессии.

Зазвонил телефон на письменном столе. Гереон раздавил сигарету в пепельнице и снял черную блестящую трубку.

Полицейский автофургон остановился прямо перед большим доходным домом на Германнштрассе. Прохожие недоверчиво наблюдали, как с платформы спрыгивали молодые полицейские в униформе. Полицию в этой части города не особо жаловали. В полутемной арке, которая вела в задние дворы, ждал Йенике, сунув руки в карманы пальто, подняв воротник и надвинув шляпу на лоб. Рат подавил улыбку. Штефан приложил максимум усилий, чтобы выглядеть как опытный полицейский в крупном городе, но неизменный румянец на щеках выдавал в нем деревенского парня.

– Здесь, должно быть, не меньше десятка людей, – сказал новичок, пытаясь не отставать от Рата и Вольтера. – Я видел Гинденбурга, Бисмарка, Мольтке, Вильгельма Первого, Вильгельма Второго и даже Старого Фрица[6].

– Н-да, я надеюсь, еще и пара девочек, – сказал Дядя и направился во второй двор. Обе дамы мрачно засмеялись. Полицейские в гражданской одежде и десять человек в униформе последовали за старшим комиссаром во второй задний дом. Во дворе пятеро мальчишек играли жестяной банкой в футбол. Увидев отряд полиции, они остановились и запустили банку кружиться в ее последнем дребезжащем пируэте. Вольтер приложил указательный палец к губам, и самый старший из мальчишек, примерно лет одиннадцати, молча кивнул. Наверху захлопнулось окно. «Фотоателье Иоганна Кёнига, 4-й этаж» гласила медная табличка у входа в подъезд.

Дядя вынужден был потревожить одного из своих многочисленных информаторов в уголовном мире Берлина, чтобы выйти на след Кёнига, так как фотограф был еще неизвестной личностью для полиции. Он делал недорогие фотографии на документы для не очень состоятельных клиентов Нойкёльна. Иногда это были традиционные семейные фотографии: младенцы на шкуре белого медведя, дети со школьными сумками, новобрачные и все то, что пожелает клиент. Как аморальный субъект этот фотограф пока себя никак не проявил. Не было за ним и никаких правонарушений. И все же одна запись о нем в полиции фигурировала. Причем носила она политический характер. Чтобы попасть в поле зрения полиции, необязательно нужно совершить наказуемое деяние. Рат решил прошерстить объемную картотеку отдела IA политической полиции и наткнулся на запись, которая дремала там уже лет десять: в 1919 году политическая полиция зарегистрировала Иоганна Кёнига как анархиста и посвятила ему персональную, правда, скудно заполненную карточку. После революционных событий фотограф больше не засвечивался по политическим делам и опять занялся частной практикой, как и многие другие. Но сейчас его очевидная антипатия к блеску и славе Пруссии все же привела к неким проблемам с законом. Неудивительно, подумалось Гереону, с такой фамилией выступление против монархии просто не может привести ни к чему хорошему.

У молодого полицейского из отряда особого назначения, похоже, в голове пронеслись те же мысли.

– Кайзер занимается сексом у короля[7], – пошутил он и с нервной ухмылкой посмотрел на окружающих.

Никто не отреагировал на шутку. Бруно Вольтер поставил остряка на пост перед входом в задний дом. С остальными полицейскими они тихо, насколько это было возможно, поднялись вверх по сумеречной лестнице, на которую падал тусклый дневной свет. Где-то в доме по радио звучал шлягер. На первом этаже открылась дверь – седовласая бабуля высунула на лестницу свой нос и тут же, как только увидела группу стражей порядка, исчезла в глубине квартиры. Две женщины и двенадцать мужчин поднимались, не издавая ни единого звука. На самом верхнем этаже, перед последней дверью, они остановились. На ней было написано «Иоганн Кёниг, фотограф». На сей раз надпись была не на медной табличке – она была напечатана на пожелтевшем картоне, который уже достаточно покоробился. Вольтер ничего не сказал и только взглянул на командира спецотряда и приложил указательный палец правой руки к губам. В полной тишине были слышны лишь звуки радио и автомобильной сирены где-то вдали, на улице. Сильного удара было бы достаточно, чтобы выбить ветхую дверь, но Бруно отодвинул командира особого отряда в сторону. Рат видел, как Дядя достал из кармана пальто отмычку и стал ковыряться в замочной скважине. Ему не потребовалось и пяти минут, чтобы вскрыть замок. Прежде чем распахнуть дверь, Вольтер достал свое служебное оружие. Остальные сделали то же самое. Только Рат не притронулся к своему маузеру. После истории в Кёльне он поклялся себе больше не применять оружие, если этого только можно избежать. Пропустив вперед вооруженных коллег, Гереон остался снаружи, у двери. Оттуда он наблюдал абсурдную сцену, которая разыгралась в ателье, едва полицейские вошли в просторное помещение.

На небольшом зеленом диване над обнаженной особой, отдаленно напоминавшей Мату Хари, трудился мускулистый Гинденбург. Рядом стоял простой солдат в форме и в островерхой каске. Стоял ли он в очереди за утехами с Матой Хари или должен был просто оказывать сексуальные услуги своему генерал-фельдмаршалу, было неясно. Остальные участники зрелища, половина из которых были полностью обнаженными, следили за действием, которое освещалось множеством прожекторов, и оживленно переговаривались. За фотоаппаратом стоял мужчина с козлиной бородкой, который отдавал команды генерал-фельдмаршалу:

– Поверни попу Софи немного больше ко мне… Еще чуть-чуть… Да, вот так. Тишина, и-и-и – есть!

И еще один снимок у него в боксе. Чудесно. Это все улики. Никто из присутствующих не заметил, как десяток полицейских с пистолетами наготове вошли в ателье. Молодые полицейские из отряда специального назначения вытянули шеи, чтобы как следует видеть происходящее, и стали продвигаться в глубь помещения. Один из прожекторов в толчее с бряцанием повалился на пол.

Разговоры стихли. Все участники съемок повернулись к двери и мгновенно замерли. Только Гинденбург и Мата Хари не выбились из ритма.

– Полиция! Все задержаны! – крикнул Вольтер. – Все едут с нами в Управление! Сопротивление бессмысленно. Все оставить на своих местах! Прежде всего, оружие!