Вавилон-Берлин - Кучер Фолькер - Страница 2

Выбора не было.

Сейчас!

Он сжал зубы и закрыл глаза, после чего вытянул обе руки, и локтевые сгибы потеряли свою опору – а вместе с ними и все его тело. Кашеобразное месиво, которое когда-то было его ногами, сначала коснулось пола. Он закричал еще до того, как рухнул торсом на бетонный пол, и вибрация от удара вновь усилила боль в кистях. Только не потерять сознание! Кричи, но оставайся на поверхности, не погружайся в небытие! Он скрючился на полу и задышал ртом. Колющая боль чуть отпустила. Он справился! Он лежал на полу и мог двигаться. А потом он пополз на локтях и коленях вперед, оставляя за собой кровавый след.

Довольно быстро он оказался у стула и зубами стащил вниз свой пиджак. Он жадно схватил его, зажал правым локтем и вцепился зубами в подкладку. Он дергал и рвал ее, и пронзавшая его боль придавала его действиям еще больше ярости. Наконец раздался громкий треск, и подкладка разорвалась.

Внезапно он безудержно зарыдал. Им овладели воспоминания – так хищная кошка хватает свою жертву и начинает ее трясти. Это были воспоминания о ней. Он никогда ее больше не увидит. Он знал это с тех пор, как они заманили его в ловушку, но именно теперь он неожиданно понял, как любил ее. Как сильно он ее любил!

Постепенно он успокоился и стал искать языком капсулу. Сначала он наткнулся на какой-то мусор и нитки, но потом нащупал гладкую и прохладную поверхность. Резцами он осторожно потянул капсулу из подкладки. Готово! Она была у него во рту! Капсула, которая всему положит конец! Торжествующая улыбка скользнула по его искаженному болью лицу.

Они ничего не узнают. Они будут взаимно обвинять в этом друг друга, потому что глупы.

Он услышал, как наверху хлопнула дверь. В темноте, напоминая удар грома, раздался какой-то шум, который стал постепенно затихать. Шаги по бетону. Они возвращались. Может быть, они услышали крик? Он зажал капсулу зубами, готовый в любой момент раскусить ее. Сейчас он смог бы это сделать. В любое мгновенье он мог покончить с этим. Он еще немного подождал. Они должны войти. Он хотел насладиться своим триумфом до последней секунды.

Они должны это увидеть! Они должны беспомощно стоять рядом и смотреть, как он уходит от них.

Он закрыл глаза, когда открылась дверь и яркий свет проник в темноту. Потом он впился в ампулу зубами. Легкий щелчок – и стекло раскололось у него во рту.

Мужчина немного напоминал Вильгельма II. Характерные усы, колючий взгляд. Как на портрете, который во времена кайзера висел в доме каждого добропорядочного немца, а во многих домах сохранился до сих пор, хотя кайзер больше десяти лет тому назад отрекся от престола и теперь выращивал в Голландии тюльпаны. Те же усы, те же сверкающие глаза. Но этим сходство и заканчивалось. На этом «кайзере» не было островерхой каски – она висела вместе с саблей и униформой над стойкой кровати. На нем не было никакой одежды, зато бросались в глаза лихо закрученные наверх усы и впечатляющая эрекция. Перед ним на коленях стояла не менее обнаженная женщина пышных форм, которая, очевидно, намеревалась выразить кайзеру должный респект.

Гереон Рат вяло перебирал фотографии, целью которых было пробудить желание. Другие фотографии изображали кайзеровского двойника и его партнершу уже в действии. Независимо от того, как были переплетены их тела, выдающиеся усы «кайзера» всегда были в кадре.

– Мерзость!

Рат оглянулся. На фотографии, заглянув ему через плечо, смотрел полицейский.

– Что за мерзость, – продолжил этот человек в синей униформе, качая головой. – Это оскорбление монарха, раньше за это сажали в тюрьму.

– Но наш кайзер ведь не выглядит столь обиженным, – отозвался Гереон. Он захлопнул папку с фотографиями и положил ее назад на шаткий письменный стол, который предоставили в его распоряжение. Собеседник в синей униформе ответил ему злым взглядом из-под форменной фуражки, после чего молча повернулся и направился к своим коллегам. В комнате собрались еще семь полицейских: они негромко переговаривались, а некоторые из них грели руки, обхватив чашки с кофе.

Рат посмотрел в их сторону. Он знал, что у сотрудников 220-го отделения достаточно других забот, чтобы еще и оказывать дружескую поддержку чиновнику криминальной полиции с Алекса[3]. В последние три дня ситуация осложнилась. В среду было первое мая, и начальник полиции Цёргибель запретил все майские демонстрации в Берлине, но коммунисты, несмотря на запрет, были намерены пройти маршем. Полиция была на взводе. Распространялись слухи о планируемом путче: большевики хотели поиграть в революцию и спустя десять лет все же создать Советскую Германию. И в 220-м отделении полицейские нервничали больше, чем во многих других районах Берлина. Нойкёльн считался рабочим кварталом. Более красным был, пожалуй, только Веддинг.

Стражи порядка перешептывались. Время от времени полицейский в синей униформе украдкой посматривал на комиссара. Рат щелчком выбил из пачки «Оверштольц» сигарету и закурил. Ему не требовалось объяснять, что его визит сюда можно было сравнить лишь с появлением Армии Спасения в ночном клубе – это было очевидно. Отдел полиции по борьбе с проституцией не пользовался в полицейских кругах доброй репутацией. Еще два года тому назад первоочередной задачей инспекции Е являлся контроль за борделями в городе. Некий вид узаконенной проституции, так как только зарегистрированные в полиции «ночные бабочки» могли легально заниматься своим ремеслом. Многие чиновники бессовестно пользовались этой зависимостью, пока новый закон по борьбе с венерическими заболеваниями не переложил эти задачи с полиции нравов на учреждения здравоохранения. С тех пор инспекция Е занималась нелегальными ночными клубами, сутенерами и порнографией, хотя ее репутация едва ли изменилась. Постоянно сохранялось ощущение той грязи, которой полицейским приходилось заниматься по роду их деятельности.

Некоторое время Гереон выпускал клубы дыма над письменным столом. С форменных фуражек, висевших на крючках, стекала на пол дождевая вода. Пол был покрыт зеленым линолеумом, точно таким же, какой был в кабинетах криминальной полиции на Александерплац. Серая шляпа Рата казалась инородным телом среди черного лака и сверкающих полицейских звезд, как и его пальто на фоне синих форменных шинелей. Гражданское лицо среди сплошных униформистов.

Кофе в эмалированной кружке с вмятинами, которым они его угостили, был отвратительным. Черная мерзкая жижа. В 220-м отделении полицейские тоже не умели варить кофе. Хотя почему в Нойкёльне это должно быть иначе, чем на Алексе? И все же Гереон сделал еще один глоток. Ему не оставалось ничего другого. Только поэтому он и сидел здесь: чтобы ждать. Ждать телефонного звонка.

Он еще раз взял с письменного стола папку. Фотографии, на которых были изображены двойники Гогенцоллернов[4] и прочих прусских знаменитостей в красноречивых позах, не были обычной дешевкой. Это была не просто печать, а добротные фотоснимки высшего качества, аккуратно уложенные в папку. Тот, кто это приобрел, должно быть, основательно раскошелился. Подобный вариант предназначался для достаточно высоких кругов. На вокзале Александерплац эту продукцию распространял торговец журналами всего лишь в нескольких шагах от Полицейского управления и офиса инспекции Е. Этот мужчина бросился в глаза полицейскому наряду только потому, что у него сдали нервы. Двое полицейских всего лишь хотели указать торговцу на безобидный журнал, который упал у него с лотка, но когда они приблизились, он бросил весь свой ассортимент и дал деру. Вместе с журналами вокруг красных ушей молодых полицейских кружились глянцевые порнографические фотографии. От восхищения мастерством фотомоделей они едва не забыли о преследовании лоточника, а когда, наконец, начали погоню, тот уже исчез в хаосе строительной площадки, расположенной вокруг Алекса. И это стоило обоим полицейским повторного покраснения ушей, когда они прибыли в Управление и положили на стол Ланке свою находку вместе с отчетом. Шеф инспекции Е умел пошуметь. Советник по уголовным делам Вернер Ланке придерживался мнения, что доброжелательность может повредить его авторитету. Гереон вспомнил, как приветствовал его новый начальник четыре недели тому назад.