На Краю (СИ) - Ломакина Ирина - Страница 20

— Да.

— И это вас не удивило?

— Удивило. Но зачем она это сделала, спросите у нее.

— Спросим, — пообещал следователь и долго сверлил меня тяжелым взглядом. — Нам придется вас задержать, вы это понимаете? Если бы вы могли повторить то же самое под «присягой», всем было бы проще. А так… Мы будем проверять ваши показания. Это займет немало времени. Вы задержаны за соучастие в похищении Анны Бовва.

— Смешно, — сказал я горько. — А встречный иск я могу выдвинуть? Заявить о похищении меня?

— Пожалуйста, — кивнул Косарев. — Хотите написать заявление?

— Обязательно.

— Одну минуту. — Пальцы Косарева забегали по экрану. — Вот. Прочтите и распишитесь.

Я прочитал свои показания и приложил к экрану палец.

— Теперь это, — Косарев перелистнул документ и вновь подсунул мне экран. Это было коротенькое заявление о похищении на Океане, составленное от моего имени и из моих слов. Я прочитал его, но палец приложить не спешил.

— В чем дело? — резко спросил следователь.

— Тут написано, что на Океане Филипп Бовва напал на меня и заставил лететь на Онтарио, угрожая оружием.

— И что не так?

— Они действовали заодно, — тихо сказал я. — Девушка помогала ему. Я еще тогда удивился, ведь вы сказали, что ее похитили, увезли против ее воли. Но ничего подобного я не заметил.

Мне было страшно. Я признавался в том, что заметил кое-что странное и противоречащее официальной версии о похищении. И я понятия не имел, чем это для меня обернется. Но я чувствовал, что умолчать об этом опаснее. Следователь, скорее всего, и без меня знал, что Анна не была похищена. И если я буду представлять ее невинной жертвой, сразу станет ясно, что я сочиняю.

— Спасибо, — Косарев коротко кивнул. — Это важная информация.

Он быстро дописал несколько слов в мое заявление, и я расписался.

— И что со мной будет? — спросил я.

— Вы побудете под арестом на крейсере, — ответил Косарев. — Если следствие установит вашу непричастность к похищению… — он сделал паузу, — …или к побегу опасного преступника и его сообщницы, вас отпустят на все четыре стороны.

Отчего-то я ему не поверил, хотя очень хотелось.

3.

Следующие десять дней я провел на крейсере. Изредка следователь Косарев вызывал меня на допросы для уточнения разных мелких деталей. За все это время речь ни разу не зашла о том, почему Союз искал Анну Бовва и почему она от него скрывалась. Меня не спрашивали, а сам я молчал, давая понять: я ничего не знаю и мне это не интересно. Я придерживался своих прежних показаний, выражал умеренную готовность сотрудничать со следствием и старался в основном говорить правду. За эти дни я убедился, что человек может привыкнуть к чему угодно. Умом я понимал, что по-прежнему рискую жизнью и свободой, но бояться больше не мог.

Очередной такой допрос занял от силы минут пятнадцать. Я дежурным жестом приложил палец к экрану, и тут Косарев неожиданно сообщил:

— Вас переводят на Радость.

Это была центральная планета Союза. Там находилась всё: администрация, полиция, спецслужбы, банк Союза и так далее.

— Зачем?

— Это дело забирает СБС. И вас тоже.

Вот, значит, как. Я опустил голову. Служба Безопасности Союза. Этим ребятам не обязательно соблюдать законы, в отличие от полиции. Они сами во многом закон. И, скорее всего, для меня это начало конца. Мне не будут предъявлять обвинений, не будут судить. На что там намекала Анна? Я просто исчезну. Меня и спрашивать не будут, знаю я что-то лишнее или нет. Зачем, если убить куда надежнее.

— Вы не хотите ничего мне сказать?

Вопрос следователя застал меня врасплох. Я взглянул на него и покачал головой. Понятия не имею, на что он рассчитывал. Надеялся, что я начну умолять о спасении и наконец-то расскажу ту правду, которую он ждет? Но я предпочел промолчать. От того, «расколюсь» я или нет, моя участь уже не зависела.

Радость произвела на меня угнетающее впечатление. Планеты Края гораздо больше похожи на родину человечества, чем большинство обитаемых миров Центра, а в каждом из нас, как ни крути, живет генетическая память о природе планеты-прародительницы. Все вокруг казалось мне нелепым и чужим, невесть как прирученным человеком. На Шторме по крайней мере было голубое небо, а здесь оно отливало желтым, медовым оттенком. По-своему это было красиво, но я не сумел в должной мере оценить эту красоту. Мне нечего было делать на Радости.

Авто на воздушной подушке с эмблемой СБС на борту доставило меня прямиком в Контору — целый комплекс солидных зданий, спрятанный в загородной глуши, среди вьющейся оранжевой растительности. Похоже, за меня собирались взяться всерьез и на самом высоком уровне. И эта перспектива мне совсем не нравилась.

Я ожидал, что попаду в камеру, но комната, куда меня привели, напоминала номер недорогого отеля. Иллюзия была бы полной, не будь на окнах решеток. Я пожал плечами и отправился в душ, смывать ноющее чувство унижения, оставшееся после допросов, а также специфический, ни на что не похожий запах камеры союзного крейсера.

Не успел я пригладить перед зеркалом мокрые волосы (собственное отражение показалось мне потрепанным и непрезентабельным; с недельной щетиной и запавшими глазами я скорее походил на головореза, чем на невинного человека), как в дверь постучали. Я усмехнулся, оценив деликатность тюремщиков, и крикнул:

— Открыто!

Вошел мальчишка лет двадцати в форме Службы с сержантскими нашивками.

— Капитан Артемьев? Мне приказано обеспечить вас всем необходимым. Возьмите.

Он уронил на стул сверток и добавил:

— Генерал Полянский ждет вас в своем кабинете. Одевайтесь. Я зайду за вами через десять минут.

Юноша вышел. Щелкнул замок, и сразу стало ясно, что комната только кажется номером отеля. Я развернул сверток и обнаружил новый комплект белья, белую рубашку, серые брюки и чистые носки. Генерал Полянский, кем бы он ни был, явно не желал общаться с вонючим арестантом. Ну что ж, кто я такой, чтобы противиться желанию целого генерала? Но свой синий капитанский китель я променяю ни на что, пусть в глазах генерала он ничего не значит. Я отряхнул его, разгладил, как мог, и надел поверх чистой рубашки.

Приведя себя в порядок, я сел в кресло. Десять минут давно прошли, но мальчишка-сержант не возвращался. От нечего делать я тщательно осмотрел комнату и обнаружил под самым потолком маленькую матовую пуговку — камеру слежения. Я тут же зарекся размышлять вслух, да и ощущение уюта исчезло. Так было даже лучше: не стоило расслабляться перед важной встречей.

Подойдя к окну, я изучил пейзаж и прикинул, можно ли отсюда сбежать. Эта мысль удивила меня самого. То ли внутренний голос советовал мне делать ноги (но, к сожалению, не сообщал, как это сделать), то ли я просто устал быть пешкой, которая смиренно ожидает своей участи. Слишком давно судьба дергала меня за ниточки и мотала туда-сюда, не интересуясь моим мнением по этому поводу. Ставила в безвыходное положение и наблюдала, как я буду выкручиваться. Я привык быть сам по себе, но кому я послужил сейчас, на чьей стороне сыграл, так глупо упустив своих пассажиров?

Уродливые оранжевые деревья, похожие на узловатых змей, тянулись к самому окну. Решетки выглядели крепкими, но не будь их вовсе, вряд ли я выбрался бы в это окно незаметно. Да и куда бежать? «Птаха» осталась на Онтарио, и я даже не запер люк, бросаясь в погоню за отцом и дочерью Бовва. Звездолет наверняка стоит опечатанный где-нибудь в запасном доке, а без него я никто и ничего не могу изменить.

Оставалось спокойно ждать, не забывая о камере наблюдения и о своем неопределенном статусе. Меня по-прежнему подозревают в соучастии, или я свидетель? Никаких официальных обвинений против меня не выдвинуто, иначе Косарев ознакомил бы меня с ними. На что мне рассчитывать, чего требовать, если представится такая возможность? До сих пор я успешно делал вид, что я обычный капитан торгового флота, делаю свою работу и не лезу в политику. Такой тактики стоило придерживаться и в дальнейшем.