В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон - Страница 55

— Ну что, Билл, есть какие-нибудь прорывы с твоими речевыми проблемами? — неловко спросил меня Аткинс.

— Пока всего один, — ответил я. — Похоже, я осилил слово «тень».

— Здорово, — искренне сказал Аткинс. — Я со своими пока не разобрался.

— Сочувствую, Том, — сказал я ему. — Наверное, тяжело иметь сложности с такими словами, которые то и дело приходится использовать. Как время, например.

— Ага, с ним сложно, — признал Аткинс. — А у тебя какое самое худшее?

— Ну, это самое, — сказал я ему. — Ну ты понимаешь — член, хрен, конец, елда, болт, прибор.

— Ты не можешь сказать пенис? — прошептал Аткинс.

— Получается пениф, — сказал я.

— Ну, это хотя бы можно разобрать, Билл, — ободряюще сказал мне Аткинс.

— А у тебя есть слово хуже, чем время? — спросил я его.

— Как твой пенис, только женское, — сказал Аткинс. — Я и ничего похожего не могу сказать — даже попытки меня просто убивают.

— Ты имеешь в виду «вагину», Том?

Аткинс яростно закивал; мне показалось, что бедный Том сейчас расплачется — он кивал и никак не мог остановиться, — но миссис Хедли ненадолго спасла его.

— Том Аткинс! — крикнула Марта Хедли в лестничный пролет. — Я слышу твой голос, и ты опаздываешь на занятие! Я тебя жду!

Аткинс сломя голову бросился вверх по лестнице. Он бросил на меня дружелюбный, но немного смущенный взгляд через плечо; я четко расслышал, как он кричит миссис Хедли, поднимаясь по ступенькам:

— Извините! Я уже иду! — крикнул Аткинс. — Я просто потерял счет времени!

Марта Хедли тоже услышала его.

— Похоже, это прорыв, Том! — заорал я.

— Что ты сейчас сказал, Том Аткинс? Повтори! — услышал я голос миссис Хедли.

— Время! Время! Время! — услышал я Аткинса; потом он захлебнулся слезами.

— Не плачь, глупый! — успокаивала его Марта Хедли. — Том, Том, прошу тебя, перестань плакать. Ты ведь должен быть счастлив!

Но я слышал, как Аткинс продолжает рыдать; начав, он уже не мог остановиться. (Я по себе знал, каково это.)

— Слушай, Том! — крикнул я ему. — Дело пошло! Теперь пора попробовать «вагину»! Я знаю, ты можешь! Если ты победил «время», то с «вагиной» будет все просто! Давай, Том, скажи «вагина»! Вагина! Вагина! Вагина!

— Следи за языком, Билли! — крикнула мне миссис Хедли. Я бы продолжил подбадривать бедного Тома, но мне не хотелось получить взыскание от Марты Хедли — или от другого преподавателя.

У меня было свидание — свидание, черт подери! — с мисс Фрост, так что я счел за лучшее умолкнуть. Я просто пошел вниз по лестнице, и всю дорогу до выхода мне вслед неслись рыдания Тома Аткинса.

Теперь, оглядываясь назад, легко понять, как я себя выдал. Раньше у меня не было привычки принимать душ и бриться перед тем, как я уходил в библиотеку по вечерам. Хотя я не говорил матери и Ричарду, в какую библиотеку собираюсь, наверное, нужно было догадаться забрать с собой «Комнату Джованни». (Я оставил книгу под подушкой вместе с лифчиком Элейн, потому что не собирался пока возвращать ее. Я хотел одолжить ее Тому Аткинсу, но только после того, как посоветуюсь на этот счет с мисс Фрост.)

— Хорошо выглядишь, Билли, — прокомментировала мама, когда я выходил из квартиры. Она почти никогда не делала мне комплиментов насчет внешности; хотя раньше она то и дело повторяла, каким красивым я стану, последние пару лет я и этого от нее не слышал. Кажется, по мнению мамы, я уже выглядел слишком хорошо, поскольку слово хорошо от нее прозвучало как-то нехорошо.

— Ты в библиотеку, Билл? — спросил меня Ричард.

— Точно, — сказал я.

Глупо было не взять с собой домашнее задание по немецкому. Из-за Киттреджа я практически не расставался со своими Гёте и Рильке. Но тем вечером моя сумка для книг была почти пустой. Я взял с собой один из своих писательских блокнотов — и все.

— Слишком хорошо выглядишь для библиотеки, Билли, — сказала моя мама.

— Не могу же я разгуливать по городу, как тень Лира, — сказал я им обоим. Я просто кривлялся, но теперь я понимаю, что не очень-то мудро было демонстрировать Ричарду Эбботту и маме мою свежеобретенную уверенность в себе.

Лишь немногим позже в тот вечер — я уверен, что я еще сидел в комнате с ежегодниками в библиотеке академии, — Киттредж заявился в Бэнкрофт-холл в поисках меня. Дверь открыла моя мама, но я уверен, что когда она увидела, кто пожаловал, она не пригласила Киттреджа войти.

— Ричард! — наверное, позвала она. — Жак Киттредж пришел!

— Я надеялся перемолвиться словечком со знатоком немецкого, — обворожительно сказал Киттредж.

— Ричард! — наверное, снова позвала моя мама.

— Иду, Золотко! — вероятно, ответил Ричард. Квартирка у нас была небольшая; хотя мама не собиралась разговаривать с Киттреджем, я уверен, что она слышала каждое слово из их диалога с Ричардом.

— Боюсь, что знатока немецкого тебе придется поискать в библиотеке, Жак, — сказал Киттреджу Ричард.

— В которой библиотеке? — спросил Киттредж. — Этот грамотей занимается сразу в обеих. Прошлым вечером он засиделся в городской библиотеке — ну, знаете, в публичной.

— Что Билли делать в публичной библиотеке, Ричард? — должно быть, спросила моя мама. (Или, по крайней мере, подумала; может, она задала этот вопрос, когда Киттредж ушел.)

— Видимо, мисс Фрост иногда еще советует ему, что почитать, — вероятно, ответил Ричард Эбботт.

— Мне пора, — сказал, наверное, Киттредж. — Передайте знатоку немецкого, что я неплохо справился с тестом — это моя лучшая оценка за все время. Скажите ему, что он попал в точку с этим «страсть приносит страдания». И даже верно угадал «ужасного ангела» — с этим выражением я тоже справился.

— Передам, — должно быть, ответил Ричард. — Ты справился со «страсть приносит страдания» и с «ужасным ангелом» тоже разобрался. Обязательно ему скажу.

К тому времени мама, вероятно, уже нашла у меня в спальне библиотечную книгу. Она знала, что я храню лифчик Элейн под подушкой; спорить готов, первым делом она туда и заглянула.

Ричард Эбботт был эрудированным человеком; возможно, он слышал что-то о «Комнате Джованни». Конечно, мои тетради по немецкому — неизменные Гёте и Рильке — тоже лежали в спальне на видном месте. Чем бы и в какой бы библиотеке я ни занимался, это явно не был немецкий. А в несравненный роман мистера Болдуина были вложены мои записи — в том числе, конечно, и цитаты из «Комнаты Джованни». Разумеется, там был и «дурной запах любви», и та фраза, которая неизменно приходила мне в голову, когда я думал о Киттредже: «В моем мозгу отчаянно билось: „Нет! нет!“, но тело мое сокрушенно твердило: „Да! да! да!“».

Киттредж, наверное, давно уже покинул Бэнкрофт к тому моменту, как мама и Ричард сделали свои выводы и оповестили остальных. Может, не миссис Хедли — то есть не в первую очередь, — но точно мою любопытную тетю Мюриэл и многострадального дядю Боба, и, конечно, бабушку Викторию и самого известного исполнителя женских ролей в Ферст-Систер, дедушку Гарри. Все они, вероятно, вывели свои заключения и даже набросали примерный план действий, пока я все еще сидел в комнате с ежегодниками; к тому моменту, как они окончательно разработали план нападения, я, скорее всего, уже был на пути в городскую библиотеку, куда и добрался незадолго до закрытия.

Я много передумал о мисс Фрост — особенно после того, как дошел до «Совы» за 1935 год. Усилием воли я оторвал взгляд от фотографии безумно красивого мальчика из борцовской команды 1931 года; в ежегоднике тридцать второго никто не привлек мое внимание, даже среди борцов. На снимках Клуба драмы тридцать третьего и тридцать четвертого годов были некоторые переодетые в девочек мальчики, которые выглядели довольно убедительно — по крайней мере на сцене, — но я не особенно в них всматривался, и я пропустил мисс Фрост, стоявшую в заднем ряду на фотографиях борцовской команды тридцать третьего и тридцать четвертого года.