В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон - Страница 111

Шел зимний семестр 2007 года, когда миссис Хедли сказала мне, что они с Ричардом хотели бы познакомить меня кое с кем особенным. Я тут же подумал, что это новый преподаватель академии — кто-нибудь с английского факультета, хорошенькая женщина или симпатичный парень, решил я, а может, этого «особенного» человека наняли, чтобы вдохнуть новую жизнь в слабеющий, почти развалившийся Клуб драмы.

Я вспомнил Аманду и решил, что предложение Марты Хедли (и Ричарда) имеет именно такую цель. Но нет — не в моем возрасте. Осенью 2007 года мне было шестьдесят пять. Миссис Хедли и Ричард больше не пытались меня сосватать. Марта Хедли была довольно бодрой для своих восьмидесяти семи, но я знал: стоит ей однажды поскользнуться на льду — одно неудачное падение, один перелом шейки бедра — и она окажется в Заведении. (Миссис Хедли так или иначе предстояло вскоре туда переехать.) И Ричард Эбботт уже давно не был героем-любовником; в семьдесят семь лет Ричард ненадолго вышел с пенсии, чтобы вести курс по Шекспиру в Фейворит-Ривер, но сил ставить пьесы на сцене у него уже не было. Ричард просто разбирал эти пьесы с первогодками. (Этим ребятам предстояло окончить школу в 2011 году! Я даже представить себе не мог, каково это — быть таким юным.)

— Мы хотим тебя познакомить кое с кем из учеников, Билл, — сказал Ричард; мысль о том, что я мог заподозрить его (или Марту) в поиске пары для меня, возмутила его.

— Кое с кем особенным, Билли, — сказала миссис Хедли.

— У него или у нее проблемы с речью, да? — спросил я ее.

— Мы не пытаемся сосватать тебе преподавателя, Билл. Мы считаем, что тебе самому следовало бы преподавать, — сказал Ричард.

— Мы хотим, чтобы ты познакомился с одним ребенком из ЛГБТ-сообщества, — сказала мне миссис Хедли.

— Почему бы и нет? — сказал я. — Не знаю насчет преподавания, но познакомиться я готов. Это мальчик или девочка? — помнится, спросил я Ричарда и Марту Хедли. Они переглянулись.

— Э-э, ну… — начал Ричард, но миссис Хедли перебила его.

Марта Хедли взяла мои руки в свои и крепко сжала.

— Мальчик или девочка, Билли, — сказала она. — В том-то и вопрос. Поэтому мы хотели бы, чтобы ты встретился с ним, или с ней — в этом все и дело.

— А-а, — сказал я. Вот как и почему я сделался учителем.

Ракетке было девяносто, когда он переселился в Заведение; это произошло после двух операций по вставке протеза в бедро и последующего падения с лестницы в то время, когда он должен был восстанавливаться после второй операции. «Начинаю чувствовать себя стариком, Билли», — сказал мне Боб, когда я пришел в Заведение навестить его осенью 2007 года — той же осенью миссис Хедли и Ричард познакомили меня с учеником, который изменил мою жизнь.

Дядя Боб выздоравливал от пневмонии, развившейся в результате постельного режима, который ему пришлось соблюдать после падения. После эпидемии СПИДа у меня сохранились живые воспоминания о той пневмонии — от которой столько людей так никогда и не оправились. Я был рад, что дядя Боб уже встает и ходит, но он решил остаться в Заведении.

— Пускай уж они тут за мной приглядывают, Билли, — сказал Ракетка. Я понимал, каково ему: Мюриэл не было уже больше тридцати лет, а Джерри, которой было шестьдесят восемь, только что начала новую жизнь с новой подругой в Калифорнии.

Хелены (Элейн окрестила ее «леди Вагина») уже давно простыл и след. Новую подружку Джерри еще никто не видел, но Джерри написала мне о ней. Она «всего-то» моя ровесница, сообщала Джерри, как будто ее девушка еще не достигла возраста согласия.

— Не успеешь оглянуться, Билли, — сказал мне дядя Боб, — как повсюду начнут разрешать однополые браки, и Джерри женится на своей следующей подружке. Если я останусь в Заведении, Джерри придется устроить свадьбу в Вермонте! — воскликнул Ракетка так, как будто сама мысль об этом представлялась ему невероятной.

Убедившись, что дядя Боб хорошо устроился в Заведении, я отправился в Ной-Адамс-Холл, здание для занятий английским и иностранными языками в Фейворит-Ривер; мне предстояло встретиться с «особенным» учеником в кабинете Ричарда, примыкающем к его классной комнате на первом этаже. Миссис Хедли тоже должна была к нам присоединиться.

К моему ужасу, кабинет Ричарда нисколько не изменился; он был чудовищен. В кабинете стоял диван из искусственной кожи, вонявший похуже любой собачьей лежанки; еще имелось три или четыре деревянных стула с прямыми спинками и с маленькими столиками для письма на подлокотниках. Письменный стол был вечно завален; груда раскрытых книг и разбросанных бумаг покрывала всю его поверхность. Кресло у Ричарда было на колесиках, так что Ричард мог кататься по кабинету, не вставая, что и делал, к потехе учеников.

Изменения, произошедшие в Фейворит-Ривер с тех пор, как я сам учился здесь, коснулись не только девочек, но и формы одежды. Если в 2007 году и была принята какая-то форма, я не мог бы сказать, в чем она заключалась; пиджаки и галстуки точно уже не требовались. Было какое-то расплывчатое правило, запрещавшее «рваные» или «порезанные» джинсы. В столовой не разрешалось находиться в пижаме, и было еще одно правило, вечно служившее поводом для протестов: оно касалось голых животов у девочек — того, какую часть живота можно оголять. Ах да, так называемые «трещины сантехника» тоже считались неприличными — особенно, как мне разъяснили, в тех случаях, когда ими щеголяли мальчики. Оба последних правила яростно оспаривались и постоянно претерпевали мельчайшие изменения. Это сексуальная дискриминация, заявляли студенты: пупки девочек и задницы мальчиков расцениваются как «плохие».

Я ожидал, что особенный ученик Ричарда и Марты окажется каким-нибудь передовым гермафродитом — обладателем универсально привлекательной комбинации репродуктивных органов, обольстительным, как мифологическая помесь сатира и нимфы в фильме Феллини. Но в кабинете Ричарда, сгорбившись на этой его собачьей лежанке, сидел пухлый, неряшливо одетый мальчик с ярко пламенеющим прыщом на шее и лицом в крапинках подростковой щетины. Воспаленный прыщ выглядел почти так же сердито, как сам мальчик. Увидев меня, парнишка прищурился — то ли враждебно, то ли стараясь разглядеть меня как следует.

— Привет, я Билл Эбботт, — сказал я мальчику.

— Это Джордж… — начала миссис Хедли.

— Джорджия, — тут же поправил ее мальчик. — Я Джорджия Монтгомери, ребята зовут меня Джи.

— Джи, — повторил я.

— Пока что Джи сойдет, — сказал мальчик. — Но я собираюсь стать Джорджией. Это не мое тело, — сердито сказал он. — Я не то, что вы видите. Я меняюсь.

— Ладно, — сказал я.

— Я перевелась в эту школу, потому что вы здесь учились, — сказал он мне.

— Джи училась в Калифорнии, — начал объяснять Ричард.

— Я подумала, что тут могут быть и другие трансгендеры, — сказал мне Джи. — Но больше никого нет, открытых, по крайней мере.

— Его родители… — попыталась объяснить мне миссис Хедли.

— Ее родители, — поправил Марту Джи.

— Родители Джи очень либеральные, — сказала мне Марта. — Они тебя поддерживают, правда? — обратилась она к мальчику, или к будущей девочке, если верить ему (или ей).

— Мои родители действительно либеральные, и они меня поддерживают, — сказал Джи. — Но они еще и побаиваются меня, и соглашаются на все — согласились даже на то, чтобы я училась аж в Вермонте.

— Понятно, — сказал я.

— Я читала все ваши книги, — сказал мне Джи. — Вас все это довольно сильно злит, правда? По крайней мере, вы достаточно пессимистичны. Вам кажется, что толерантность к сексуальным различиям наступит еще не скоро, да? — спросил он меня.

— Я пишу художественную литературу, — напомнил я. — Если я пессимист в книгах, это не значит, что я такой же в реальной жизни.

— И все же вы явно злитесь, — настаивал мальчик.

— Надо оставить их вдвоем, Ричард, — сказала Марта Хедли.