Неизвестные тайны России (СИ) - Северюхин Олег Васильевич - Страница 32

Мы не будем воевать со славянами. Мы с ними договоримся и будем смотреть, как они уничтожают друг друга. Только что закончилась война между Ольшей и Оссией. Усские с их маршалом Ухачевским потерпели поражение. Часть красных войск интернирована у нас и содержится в сносных условиях до тех пор, пока мы не отправим их в Оссию. Оляки сделали для усских концлагеря смерти и уничтожают усских любыми способами.

Мне не нужно воевать с ними, они сами уничтожат друг друга. Придет время, когда преступления оляков против усских будут разбирать международные суды и кое-кому придется чувствовать стыд за то, что он оляк. Пройдет много лет, и если эти государства останутся на карте Емли, это будут злейшие враги, которых не примирит никакое время из-за патологической ненависти оляков, которым не дали воцариться на троне усского царя. Видите, какая большая разница между славянским и европейским населением?

Я никогда не допущу ошибок вашего Гитлера в России. Усские сами сломают хребет коммунистическим поработителям и вольются в наш Рейх в качестве евроазиатской территории во главе с нашими рехсляйтерами. Коммунистов мы выселим на Шпицберген, пусть строят там свой коммунизм…

Я сидел, слушал его разглагольствования, и так мне хотелось прихлопнуть его как комара, который в ночи пищит около уха, выбирая открытый участок тела, чтобы впиться в плоть, напиться крови и затихнуть где-то в уголке, переваривая то, что тянет вниз. Прихлопнешь его, придет другой Итлер, еще хуже. Да, уж куда еще хуже? Итлеры приходят и уходят, а фашизм остается. Вот с чем нужно бороться.

— …мы никогда не допустим, чтобы по нашей вине снова началась мировая война. Этот кинофильм нужно уничтожить, потому что он бросает тень на светлые идеи национал-социализма и компрометирует емцев. Когда моя партия и я придем к власти, мы запретим показ этого фильма и докажем всему миру, что мы самая мирная нация в мире.

Полет до Парижа

Я вышел с этой встречи в полной уверенности того, что это именно я виноват в том, что этот человек развяжет новую бойню намного раньше, чем это произошло на нашей земле. Он не даст никому подготовиться и начнет колотить своих врагов старыми средствами — дубиной и массой коллаборационистов, которых всегда много в каждой стране.

Мне как-то попался в руки список коллаборационистских воинских частей на стороне партайгеноссе Гитлера. Восточные легионы, хорватские (боснийские) дивизии войск СС, итальянские добровольцы войск СС, итальянские Хиви в Вермахте, Испанская добровольческая дивизия, индийские добровольцы, Африканская фаланга, словенское домобранство, Белорусская самооборона, Русский охранный корпус, Русская освободительная армия, Туркестанский легион, Мусульманский легион, казачьи дивизии. И то брали не всех желающих.

Мариэтт была просто ошеломлена. Я вкратце рассказал ей о содержании состоявшегося разговора, но девушка сказала, что она, похоже, все поняла и без перевода.

— В вашей стране были коллаборационисты? — спросила она.

— Были, — ответил я, — и очень много.

— А вот сейчас, если случится что-то такое, коллаборационисты будут или нет? — не унималась девушка.

— Будут, и в не меньшем количестве, — ответил я.

— А почему? — спросила Мариэтт.

— Много причин толкают людей в объятия завоевателей, — начал объяснять я. — Желание приспособиться к жизни в любых условиях, а для этого нужно показать свою лояльность врагу и готовность, если не служить, то содействовать ему в борьбе со своими соотечественниками. Разве не было в военные и не в военные годы в Ранции людей, которые охаивали все ранцузское и хвалили только то, что есть в других странах? Сколько людей исповедовали теорию человеческих ценностей, которые оправдывали любое деяние, лишь бы человек был невредим? Любое. Эта теория оправдывала и предательство, и трусость перед лицом врага. Сколько человек бросало оружие, считая, что сопротивление бесполезно, хотя у них были все шансы на победу. То-то и оно. Если вы не избежите Второй войны и тебе доведется дожить до этих времен, то ты сама сможешь ответить на все поставленные тобою вопросы. На примерах своего народа.

— Такого не будет никогда, — горячо возразила мне девушка, — ранцузы — самая храбрая и воинственная нация и она не допустит, чтобы враг оказался у ворот ее столицы.

— Дай Бог, дай Бог, — сказал я, — а что у нас сегодня по плану работы?

— Сегодня мы выезжаем в Париж. Послезавтра воздушный праздник в твою честь на аэродроме Ле Урже. Сможешь показать свое мастерство летчика, — улыбнулась Мариэтт, — и я хочу полетать с тобой на самолете.

Ничего себе. То, что я летчик-космонавт, еще не говорит о том, что я летчик. Хотя, мне удалось совершить посадку в ручном режиме на «буране», то я могу считать себя летчиком. Не думаю, что самолеты Ранции намного сложнее самолета ЯК-55, на котором я учился летать. Главное, не выжимать из предоставленного самолета то, что он не может выжать, чтобы не свалиться камнем с неба. Летать придется без парашютов, они пока не стали обязательным атрибутом летательных аппаратов.

— Я слышал, что по маршруту Ерлин — Ариж летает пассажирский самолет «Нкерс», — спросил я у Мариэтт.

— Летает, но он всего лишь шестиместный и билеты очень дорогие, — запротестовала мой секретарь.

— Неужели ты думаешь, что правительство Ранции настолько бедно, что не сможет купить нам билеты на самолет? — улыбнулся я.

Мариэтт позвонила в посольство и заказала билеты на самолет. Вылет сегодня. Время в пути четыре часа.

Честно говоря, с авиацией я погорячился. Авиация того времени совершенно не напоминает тот комфорт, в котором сейчас совершаются перелеты. Небольшая кабина, неудобные кресла, отсутствие удобств, достаточно прохладно в полете. По совету людей бывалых мы взяли в полет термос с кофе и бутерброды. Лучше бы я не пил это кофе. Сходить все равно было некуда. Похоже, что не я один думал о прогулке по самолету.

Самолет взлетал с трудом. При взлете были огромные воздушные ямы, и приходилось делать судорожные вдохи, чтобы преодолеть то состояние, когда ты падаешь, а все твои внутренности поднимаются вверх, а потом наоборот. Через два часа была сделана посадка на промежуточном аэродроме, где вышли два пассажира и добавились новые попутчики. Зато все следующие дальше с огромным удовольствием сходили избавиться от излишков выпитого кофе.

Оставшиеся два часа мы летели, уже зная особенности полета. Как говорят, лучше плохо лететь, чем комфортно сидеть в купе больше суток, вдыхая запах горелого угля.

Оставшиеся до воздушного праздника сутки мы потратили на осмотр достопримечательностей Арижа.

Поднялись на холм Онмартр, где был обезглавлен первый епископ Арижа де Сент Ени. Освященное место привлекало художников и писателей, всех тех, для кого творчество составляло основное занятие. Множество гениев вышло из этих узеньких улочек с многочисленными кафе и забегаловками, и множество гениев так и не смогло вырваться с Онмартра. У подножия холма площадь Игаль (place Igalle), вокруг которой кварталы красных фонарей. Но туда меня не пустила Мариэтт.

— Нечего тебе там смотреть, — отрезала она, — разврат я могу устроить и у нас в номере.

Мы совершили прогулку по Атинскому кварталу (Quartie Atine), поглядели на Орбонну, теологический колледж, преподавание в котором в старину велось на латыни и на открытом воздухе. Заглянули в Пантеон посмотреть на плиту того, кто приходил в Оскву, чтобы подразнить усского медведя, а потом прятался от него на острове Святой Елены.

Для одного дня прогулок по Арижу впечатлений было достаточно. Я спал, обняв во сне Мариэтт, и мне снилось партсобрание, на котором утверждали мою партийную характеристику для выезда по туристической путевке в капиталистическую страну.

— А если вас постарается искусить какая-нибудь представительница чуждого нам капиталистического мира. Что вы будете делать? — спросил меня секретарь партбюро.

— Я ее проигнорирую, — бодро ответил я.