Салимов удел - Кинг Стивен - Страница 149

Один раз Марк очнулся, позволив ровному гудению ситроена вернуть себя к действительности бездумным и беспамятным. Наконец мальчик поглядел в окно, и очутился в грубых лапах страха. Было темно. Деревья по обочинам казались смутными пятнами, а встречные машины ехали со включенными фарами и габаритными огнями. У него вырвался невнятный сдавленный стон, и он схватился за крест, все еще свисавший с шеи.

— Расслабься, — сказал Бен, — мы за городом. До него двадцать миль.

Потянувшись через него (отчего машина чуть не вильнула), мальчик запер дверцу со стороны водителя, резко обернулся и запер свою. Потом медленно скрючился на сиденье. Ему хотелось, чтобы снова пришло небытие. Небытие было приятным. Приятное небытие безо всяких мерзких картин.

Ровный шум мотора успокаивал. Мммммммм. Как хорошо. Мальчик закрыл глаза.

— Марк?

Безопаснее не отвечать.

— Марк, с тобой все в порядке?

Ммммммммммммммммммм.

— …марк…

Издалека. Беды в этом не было. Вернулось приятное небытие, и мальчика поглотили серые тени.

Сразу за границей штата Нью-Хэмпшир Бен снял номер в мотеле, неразборчиво записавшись в книге как «Бен Коди с сыном». Марк зашел в номер, вытянув перед собой руку с крестом. Глаза метались из стороны в сторону маленькими затравленными зверьками. Крест он выпустил из рук только тогда, когда Бен закрыл и запер дверь, повесив на ручку свое распятие. В номере стоял цветной телевизор, и Бен немного посмотрел его. Два африканских племени затеяли войну. Президент простыл, но серьезной опасности не было. В Лос-Анжелесе какой-то мужчина сошел с ума и перестрелял четырнадцать человек. Служба погоды обещала дождь, а на севере Мэна — небольшой снег.

Салимов Удел мрачно спал, а по его улицам и проселочным дорогам напоминанием о зле бродили вампиры. Некоторые настолько отделились от смертных теней, что вернули себе зачатки хитрости. Лоренс Крокетт позвонил Ройялу Сноу и пригласил его к себе в контору сыграть в криббидж. Когда Ройял затормозил возле конторы и вошел, Лоренс с женой набросились на него.

Глинис Мэйберри позвонила Мэйбл Уэртс, сказала, что боится и спросила, нельзя ли зайти скоротать вечер, пока муж Глинис не вернется из Уотервилля. Мэйбл с жалостливым облегчением согласилась, а когда десять минут спустя отворила дверь, Глинис стояла там в чем мать родила, с сумочкой через плечо, и ухмылялась, показывая здоровенные хищные клыки. Мэйбл успела взвизгнуть только один раз.

Когда Делберт Марки в девятом часу вышел из безлюдного кафе, из тени выступили Карл Формен с усмехающимся Хомером Маккаслином и объявили, что пришли выпить.

Милта Кроссена сразу после закрытия магазина навестили несколько самых верных покупателей и старинных закадычных друзей.

Джордж Миддлер заглянул к тем старшеклассникам, которые, делая у него покупки, всегда смотрели на него с презрением, смешанным с пониманием, и удовлетворил свои самые темные и фантастические прихоти.

По дороге N12 по-прежнему проезжали туристы и транзитные пассажиры , но они Удела не видели — только рекламный щит «ЭЛКС» да знак ограничения скорости до тридцати пять миль в час. Возвращаясь за городской чертой к шестидесяти милям, они, может статься, начисто забывали про поселок, удостоив его одной-единственной мысли: «Господи, что за мертвый городишко!»

Город хранил свои секреты, а над ним, как низложенный король, нависал дом Марстена.

На рассвете следующего дня Бен поехал обратно, оставив Марка в номере мотеля. В Вестбруке он остановился, зашел в бойко торгующий магазин скобяных товаров и купил лопату с мотыгой.

Под хмурым небом, с которого еще не полился дождь, лежал объятый тишиной Салимов Удел. По улицам проезжали редкие машины. У Спенсера было открыто, зато закрылось кафе «Экселлент» — все зеленые шторы были спущены, меню убрано из витрин, а небольшая доска, на которой каждый день писали мелом фирменное блюдо, вытерта начисто.

От вида пустынных улиц Бена до костей пробрал озноб, а перед глазами встал старый рок-н-ролльный альбом, на верхней обложке которого был изображен трансвестит, а сзади — он же в профиль, странное, кровоточащее румянами и гримом мужское лицо. Альбом назывался «Они выходят только ночью».

Сначала Бен отправился в пансион, взобрался на второй этаж и толкнул дверь своей комнаты. Все было так, как он оставил: неубранная постель, вскрытая консервная банка на столе, под ним — пустое жестяное ведро для мусора. Бен вытащил его на середину комнаты, взял рукопись, бросил в ведро и сделал из титульного листа крученый бумажный фитиль. Он поднес к нему зажигалку и, когда тот вспыхнул, кинул его на холмик машинописных страниц. Огонь лизнул их, остался доволен вкусом и резво пополз по бумаге. Уголки обугливались, закручивались кверху, чернели. Над ведром заколыхался беловатый дым, и Бен машинально перегнулся через стол открыть окно.

Под руку попалось пресс-папье — стеклянный шар, с которым Бен не расставался с детских лет, прошедших в этом погрузившемся во мрак городке, шар, без ведома для себя прихваченный во время похожего на сон визита в дом чудовища. Тряхни и гляди, как падает снег.

Вот и сейчас Бен встряхнул шар, держа его у глаз, как делал, когда был маленьким, и шар показал свой старый-престарый фокус. Сквозь медленно падающий снег виднелся пряничный домик, к нему вела тропинка. Пряничные ставни были закрыты, но будучи фантазером (как теперь — Марк Питри), Бен воображал, будто за один из них тянет длинная белая рука (и в самом деле, сейчас один ставень словно бы приоткрылся), и выглядывает очень бледное лицо. Оно показывает в ухмылке длинные зубы и приглашает тебя в этот домик, за грань нашего мира, в ту бескрайнюю фантастическую страну, где идет поддельный снег, а торопиться некуда, потому что время здесь — миф. Сейчас это лицо тоже смотрело на Бена: бледное, голодное лицо, которому никогда больше не видеть ни света дня, ни голубого неба.

Его собственное лицо.

Бен отшвырнул пресс-папье в угол, и оно разлетелось вдребезги.