Конечная остановка. Любимец зрителей - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 34

— Правда? Прямо так и сказали? Ну что же, отвечайте, что не пройдет и полгода… Впрочем, нет. Ничего не говорите.

— Совершенно секретно, — рассмеявшись, шепчет Робер. — Вас понял. Ведь стоит неосторожно проболтаться, и считай, прожект лопнул. Но со мной вам бояться нечего.

Сильвен расплачивается, насаживает на нос солнцезащитные очки, долго смотрится в зеркало.

— Не забудьте свой дипломат, — спохватился парикмахер. Он протягивает Сильвену плоский чемоданчик и с миной чревоугодника добавляет: — Вот уж, наверное, повидал он в своем брюхе немало сценариев! Ну что ж, хорошего вам денечка, мсье Дорель.

«Хорошего денечка», — думал Сильвен, направляясь в сторону Одеона[12]. Как будто ему еще можно ожидать хороших дней!

Десять часов. Рановато, пожалуй. Но Тельма — давний друг. Уж ей-то известно, что такое депрессия день за днем, медленное угасание надежды.

Сильвен следует по улице Карт-Ван. Тельма не нуждается в именной табличке — ее и так знают в мире шоу-бизнеса и политики. Она сама открывает дверь, еще в домашнем халате, и грозит Сильвену пальцем:

— Не могли позвонить? Как нелюбезно с вашей стороны заявиться без предупреждения.

Тельма проводит его в приемную. Серые шторы, серый ковер, кожаные кресла, круглый стол из мореного дуба. Чувствуется, что к ясновидению тут относятся вполне серьезно. Возраст ее определить трудно, так сильно она накрашена. Глаза тоже серые, а волосы подсиненные.

— Садитесь… Итак, что происходит? Дайте руку. Подвиньтесь поближе.

Два кресла стоят рядом. Тельма берет руку Сильвена — не так, как врач, а нежно и осторожно, как будто имеет дело со слепым.

— Давайте, Сильвен. Расслабьтесь.

Тельма умолкает, чуть прикрывает веки, и Сильвен уже не смеет дышать.

— Вокруг вас какая-то суета, — бормочет ясновидящая.

Пауза. Тельма прислушивается к движению теней внутри себя.

— Да. Суета. Вы боретесь… Натыкаетесь на преграды… Все это, похоже, плохо кончится… Вокруг вас кровь.

— Но… буду ли я сниматься? — тихо спрашивает Сильвен.

— Похоже… да… все как в тумане, очень запутанно… Вас окружают враги… возможно, это актеры. Я вижу брюнета. Вы ему угрожаете… И потом я вижу вас — вас с окровавленными руками… Ах! Мне это не нравится.

— А не происходит ли все это в фильме? Если, конечно, мне еще суждено сниматься.

— Вполне возможно.

— Вы уверены, что я буду сниматься?

— Я говорю вам то, что вижу… На письменном столе лежит книга, и вы с кем-то ссоритесь… Пока все. Извините меня, Сильвен, но я не хочу переутомляться спозаранок. Сегодня у меня приемный день, будет много народу.

— Но вы не сообщили мне ничего определенного. В последний раз вы сказали, что я окружен огнями. И даже уточнили, что это похоже на блики вспышек фоторепортеров.

Мадам Тельма отпускает руку Сильвена и встает.

— Ответьте мне, — настаивает Сильвен. — Вы все еще видите эти огни? Мне так важно знать! Вы себе даже не представляете, как это важно.

— Подойдите, — говорит Тельма. — Да, точно, свет по-прежнему тут… Выпьете со мной чашечку кофе? — Она усадила его в столовой напротив себя. — Из-за вас я даже не успела поесть… Наливайте кофе… И потом, чуточку расслабьтесь. Я чувствую, что вы на взводе.

Сильвен в задумчивости помешивает ложечкой в чашке.

— До чего же мне хочется вернуться к работе, — сказал он. — Знаете, час назад мне стукнуло тридцать шесть. Да, сегодня день моего рождения. А также день, когда смонтировали последний фильм с моим участием. Пять лет назад. И с тех пор ровно ничего. Я попал в черный список.

Мадам Тельма намазывает маслом гренок, сосредоточенно, как художник кладет краски на палитру.

— В черный список, — повторяет она. — Скажете тоже. В ваши годы провал — это поправимо.

— Вы говорите так, потому что не знаете мира кино. Я мог бы назвать вам с десяток актеров, которые сошли с афиш неведомо почему. Они перестали нравиться, но никто не знает, кому именно. Зрителям? Прокатчикам? Тайна за семью печатями. Достаточно пронестись слушку после фильма, который прошел незаметно. Несколько лет подряд меня превозносили до небес. Помните… «Пятое марта»… «Красное и черное»…

— Да-да, — сказала мадам Тельма. — Вы всегда рассказываете мне одно и то же.

— Я вам докучаю, да?

— Нисколько. Только вы ожидаете, чтобы я пообещала вам скорый успех. Да будь это в моих силах…

Поджаренный хлеб хрустит у нее на зубах. Она не спеша прожевывает слишком большой кусок, то и дело прикладывая к губам салфетку.

— Я вас очень люблю, — говорит она, — но мне не дозволено лгать. Я вижу вас в центре какой-то заварушки. Правда. Но я сама тут бессильна.

— Вы упомянули про кровь, — продолжает Сильвен, — это уже что-то новое. Прежде крови вы никогда не видели.

— Мне сдается, что это кровь, но не стану утверждать.

— Может, меня пригласят сниматься в детективе?

Улыбаясь, Тельма протягивает руку Сильвену над столом.

— Я вас разочаровываю, признайтесь. Вы считаете, что я вам недостаточно помогаю… или, скорее, что-то утаиваю от вас? Что-то неприятное?.. Да? Я чувствую, вы на меня рассердились.

Сильвен примирительно пожимает руку Тельмы.

— Прежде вы объявляли мне только хорошие новости и никогда не ошибались. Помните? Вы первая знали, что меня прочат на роль Андре Шенье[13]. Никто этому не верил, а ведь какой сногсшибательный успех! И вот теперь… Ну, расскажите мне все. Прошу вас… Я с кем-нибудь подерусь? Меня арестуют и на меня накинутся репортеры? Я больше никогда не снимусь в кино? Ведь я вправе знать, что ни говорите!

Мадам Тельма отнимает свою руку, всю в кольцах, и призадумывается, как будто сортирует в голове картины.

— Это не так просто, — бормочет она. — В отношении фоторепортеров — да. И в самом деле они толпятся вокруг вас… Я спрашиваю себя, уж не попадете ли вы в аварию.

— Я погибну?

Сильвен чуть не расплакался.

— Вы сегодня хуже мальчишки! — восклицает мадам Тельма. — Кто говорит вам о смерти? Да нет, вы не умрете. Послушайте, Сильвен, приходите-ка меня повидать этак недельки через две. И перестаньте себя накручивать. В данную минуту я как бы в тумане… Внезапно вы оказались в центре всеобщего внимания. Оставьте мне предмет, к которому я могла бы часто прикасаться. Очень помогает.

Сильвен стал шарить по карманам. Ключи? Исключено. Пачка «Голуаз»? Нет. Бумажник?

— Бумажник годится?

— Отлично. Только без содержимого, пожалуйста.

— Ладно, — соглашается Сильвен. — Я мигом его выпотрошу.

Он выкладывает на стол три стофранковые купюры, удостоверение личности, пластиковую карточку «American Express», пачку проездных билетов и письмо. Мадам Тельма берет письмо.

— Вы позволите, Сильвен?.. Дайте мне угадать. Вам пишет девушка… смуглая… более чем смуглая… Она уроженка Дакара.

— Мне это неизвестно, — говорит Сильвен. — Она студентка. У меня даже назначено с ней свидание в полдень. Она просит у меня интервью для своего киноклуба. Не знаю, черная ли она, но верю вам. Вы не перестаете меня удивлять.

— Ах! Как видите, вас не забыли, — шутит мадам Тельма. — Возможно, я не выгляжу молодо, но у меня сохранился глаз женщины. Вы не из тех мужчин, кто проходит незамеченным.

— Благодарю за комплимент, — говорит Сильвен. — Вы очень милы. Берегите мой бумажник. Подарок Марилен. Если она заметит его исчезновение… при ее-то ревнивом характере… мне несдобровать.

Сильвен чмокает мадам Тельму в обе щеки.

— До скорого. Буду осторожен. Обещаю.

— Погодите! — говорит мадам Тельма. Ее глаза внезапно уставились на бумажник. Она осторожно держит его, проводит по нему кончиками пальцев. — Гёте, — бормочет она. — Гёте.

— Что-что? При чем тут Гёте?

— Не знаю. Я услышала, как это имя произнесли совсем рядом.

— И это касается меня?

— Наверняка. Только не спрашивайте, как и что… Я возвращаю вам его, ваш бумажник. Не желаю стать причиной семейной сцены. Теперь ступайте! Не заставляйте девушку ждать. Приходите опять недельки так через две. И не падайте духом!