Крымская война. Соотечественники (СИ) - Батыршин Борис - Страница 71

***

«Двойка», слегка скрипнув, улеглась на обшитые воловьей кожей кильблоки. Семикозов суетился вокруг, шпыняя матросов палубной команды - боцману не терпелось забраться в катер и нарисовать на трубе трехцветный шеврон - знак из четвертой победы в этой войне. И, даст Бог, не последней, хотя американец, конечно, прав - вряд ли кто-нибудь в обозримом будущем рискнет бросить вызов истоминской эскадре. Ну ничего, ухмыльнулся про себя Федя, мы не гордые, можем и сами заглянуть на огонек. Как не раз уже заглядывали - и в Варну, и в Константинополь, и в Ла-Валетту. У королевы много - и гаваней, и кораблей и моряков. А том, глядишь, и американцы подтянутся - им похоже, пришлись по вкусу ночные визиты на минных катерах.

Кстати, об американцах...

- Мистер Мори, позволите задать вам вопрос?

Американец доброжелательно взглянул на Красницкого.

- Сколько угодно, шкип, я к вашим услугам!

- Помните, нас окликнули с «Центуриона»? Вы еще что-то там ответили о грота-брасах... Я все гадаю, к чему это - англичане ведь шли на паровой тяге, со спущенными стеньгами...

Американец недоуменно нахмурился. Потом лицо его расплылось широченной улыбкой.

- О, мистер Красницки, это совсем просто! Британский морской обычай: когда умершего хоронят в море, тело кладут на доску, перекинутую через планширь. Потом кептен командует: «Грота-брасы на ветер!», судно теряет ход и мертвец по доске соскальзывает в море. Это как... - он пошевелил пальцами в воздухе, - ...как если бы я крикнул им: «Опускай гроб и закапывай могилу!» Шутка, мистер Красницки!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Севастополь, Морской госпиталь

Озорной лучик проник через неплотно задвинутые занавески, скользнул по комнате и легко коснулся щеки спящего. Юноша беспокойно заворочался, и простреленное плечо отозвалось болезненным толчком.

Петя Штакельберг охнул и проснулся. За окошком, во дворе морского госпиталя, перекликались веселые голоса, стучал топор. «Нестроевые, колют дрова для куховарни. Ну вот, еще один день начался...»

Сколько он уже здесь - девять дней, десять? Он осторожно, чтобы не потревожить рану, повернулся на спину и принялся вспоминать.

***

«Гарфорд» юнкера Штакельберга сопровождал драгунскую полуроту на рекогносцировке. Места впереди были неспокойные. Драгуны, обшаривая болгарские мазанки, то и дело находили страшные следы, оставленные арнаутами - албанскими конными иррегулярами, чьи отряды, подобно москитам, вились перед фронтом наступающей армии. Вот и последняя находка: старик с перерезанным от уха до уха горлом, две девчушки, не старше двенадцати лет, изнасилованные самым зверским образом. Их мать, нестарая еще женщина, привязана за ноги и за руки к кольям, вбитым в земляной пол, юбка задрана на голову, живот вспорот. Драгуны темнели лицами, кто вполголоса молился, кто цедил сквозь зубы черную брань, обещая припомнить извергам все, только бы дотянуться...

Арнаутов догнали у небольшой, но бурной речки - прижали к воде, а когда те кинулись вплавь, перестреляли, словно в тире. Отрядный баш-чауш (или как там у башибузуков зовутся унтера?) - заперся с десятком уцелевших, в деревенской церквушке, выставив в самом большом окне прибитого гвоздями к скрещенным доскам попа-болгарина. Увидав такое зверство, драгуны вконец осатанели, но стрелять по церкви все же, не решались. Арнауты держали подступы к крыльцу под прицелом: трое драгун решившихся сунуться к двери топорами, так и остались в пыли, у ступенек.

Положение складывалось ужасающее. Из окон неслись истошные вопли - прежде чем запереться, арнауты согнали туда деревенских жителей и теперь готовились к неизбежной смерти, распаляя себя похотью, насилием, чужой болью. Болгары кидались к русским, валились в ноги, умоляли - «идите, спасайте!»

Петя хотел было плюнуть на все - «потом отмолю!» - и выбить дверь снарядом из трехдюймовки. Его удержали - «Грех это, Петр Леонидыч, да и нельзя! Внутре, окромя нехристей, болгары, побьете!» Узкие ворота не позволяли массивному «Гарфорду» протиснуться во двор; пришлось, сгибаясь под выстрелами, разбивать ломами и киркой ограду, руками растаскивать обломки каменной кладки. Броневик подъехал вплотную к крыльцу, навел ствол «Максима» на окошко. Петя вывалился из кормового люка, на карачках взбежал по ступенькам и принялся прикручивать к дверным ручкам буксирный трос. В этот момент его и стукнула пуля из кремневого карамультука.

Потерявшего сознание юнкера уволокли под защиту «Гарфорда». Машина дала задний ход, створки вылетели, и осатаневшие драгуны бросились внутрь. Прикладами (нельзя проливать кровь в святых стенах!) вышибли арнаутов из храма и тут же, за оградой, перекололи.

По дороге назад Петя несколько раз терял сознание. Пуля засела в ране и при каждом толчке броневика причиняла юнкеру адскую боль. В бригаде пулю извлекли; рану, успевшую воспалиться, присыпали порошком стрептоцида, после чего фельдшер сделал юнкеру укол антибиотика. Сутки спустя, Петя Штакельберг на борту пакетбота «Молодец» уже плыл в Севастополь уже в Морском госпитале он узнал о представлении к ордену святой Анны и производстве в прапорщики.

***

- Раненому герою привет!

Веселый голос доктора вывел его из раздумий. Фаддею Симеоновичу посторонился, пропуская в палату милосердную сестру с подносом. Завтрак - овсяная каша, сдобренная коровьим маслом, чай, ломоть серого пшеничного хлеба. Петя вдруг понял, что зверски проголодался.

- Вот вы и поправляетесь, барин! - голос у сестры был глубокий, грудной. - А то худющий были, чисто кутенок!

- Что вы, Дарья Лавреньтевна, какой я барин... - смутился Петя.

- Дашенька никак не может запомнить ваш титул, барон. - ответил медсестру Фаддей Симеонович Геллер. - Вот и называет, как привычнее.

Медсестра улыбнулась и помогла Пете сесть в постели. Подложила под спину подушку, поставила на колени поднос и встала рядом, сложив руки по-бабьи, под грудью.

«Даша Севастопольская, напомнил себе он. Ныне - законная супруга лейтенанта Красницкого. Петя взял стакан молока и осторожно отхлебнул - так и есть, еще теплое, парное! Зажмурясь от удовольствия, он единым духом выхлебал половину стакана.

- Вы, голубчик, не особо усердствуйте! - посоветовал Геллер. - Нашим сестричкам дай волю, они вас так будут потчевать - в броневик потом не влезете!

Петя вытер рукавом молочные «усы». Действительно, девушки, состоявшие при госпитале добровольными сестрами милосердия, наперебой подкармливали симпатичного прапора. Благо, работы было немного - раненых и больных из Дунайской армии отправляли обычно не в Севастополь, а в Одессу или Кишинев.

- А Дашенька скоро уезжает! - продолжал Фаддей Симеонович. - Ее супруг сейчас на эскадре Истомина. Через месяц, самое позднее, они придут в Петербург, вот верная жена к тому времени как раз и поспеет. Российскими-то дорогами раньше никак не управиться!

А после Федор Григорьевич отбывает за океан, в самую Америку. - добавила Даша. - Указание из Морского министерства ему вышло.

Петя подавился овсянкой.

- В Америку? З-зачем?

- Учить тамошних моряков. - объяснил доктор. - Они, говорят, намереваются отобрать у англичан канадскую провинцию Ванкувер, а чтобы те были посговорчивее - хотят ухлопать Вест-Индскую эскадру вице-адмирала Кокрейна. Очень американцам понравилось, как действовали наши минные катера - и в Варне и недавно, у Мальты. Вот и просят поделиться опытом!

- А за вами, барин... простите, Петр Леонидович, теперь другая сестра будет ходить. - сказала Даша. - Она у нас новенькая, но не сомневайтесь, будет стараться. Да вы ведь с ней, кажется, знакомы?

Петя посмотрел на вошедшую девушку, вздрогнул и густо покраснел. В дверях, одетая в серенькое сестринское платье с косынкой до плеч и белым передником, стояла Сашенька Геллер.

II