Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Поэты 1790–1810-х годов

Воейков Александр Федорович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Поэты 1790–1810-х годов - Воейков Александр Федорович - Страница 75

Изменить размер шрифта:

156. В. Л. ПУШКИНУ НА ПРЕБЫВАНИЕ В КОСТРОМЕ

Благополучию, забаве

Нигде всемирных громов нет.

Живущий в пышности и славе

Нередко горьки слезы льет,

А Тирсис, сельский обитатель,

Пастушки милой обожатель,

Веселье в розовом венке

На бархатном лужку встречает,

В восторге сладком утверждает:

Оно вот здесь — при ручейке.

На Темзе пышную столицу

Ты, Пушкин, странствуя, видал;

И вкуса Роскоши столицу,

Чудесную Лютецу[172] знал.

Средь вихря радостей пременных

Не мог ты в мыслях восхищенных

Насытить чувствие и взор:

По утру Фидиас прельщает…

А там «Меропа» восхищает…

Или — гремит небесный хор.

Иное Комус прихотливый

Дает великолепный пир,

А после яств слова игривы

И песни сладкострунных лир

Тебя в чертог возносят Феба.

До высоты достигнув неба,

Ты Мерсие, Дюсиса зришь

И с ними Томсона читаешь

Или к Филиде страсть питаешь

И о романах говоришь.

Ты, возвращенный вновь пенатам,

На Волге зришь Пермесский ток,

Грозишь на лире супостатам,

Сулишь россиянам венок.

Секваны, Темзы удаленный,

Средь Норда муз не отчужденный,

На Волге любишь с ними быть,

Где хитрыми они руками

Военны лавры с их цветами

В один венок могли вместить.

Хоть милость Фебову ты носишь,

Но дар умеешь величать,

Творца безделок[173] превозносишь,

Спеша везде его венчать,

И не смущаешься в досаде,

Когда холодных стран в наряде

По-русски видишь Буало,

Как гласных он спешит расставить,

Стеченья грубые бесславить,

Прося, чтоб было всё как скло.

Шумяща быстрыми волнами

Огромный Волга кажет вид,

Она восточных стран дарами

Россию щедро богатит.

Речной играет ветер злобно,

Веселье, труд текут подобно,

Равно в Париже, в Костроме

Несчастие людей терзает,

Но где ж блаженство обитает?

В спокойной совести, в уме.

Имея нежно сердце, чувство,

Хоть пышных видов удален,

Хотя чудесное искусство

Не ловит душу, мысль в плен,

Ты в розах видишь всю природу,

Там светлую встречаешь воду,

Развесисты древа близ рек.

Когда цветы где обретаешь,

Тогда как бабочка летаешь

И их сбираешь целый век.

Не ранее 1805

157. < И. И. ДМИТРИЕВУ>

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Давненько Буало твердил, что целый век[174]

Сидеть над рифмами не должен человек;

Я признаюсь, — себя тем часто забавляю,

Что рифмы к разуму, мой друг, приноровляю.

Пускай, водимые враждебною рукой,

Досады спутствуют с забавою такой,

Пусть музы иногда мне самому суровы,

На Пинде нахожу себе веселья новы;

Но более стократ любил бы Геликон,

Когда б не столько строг к певцам был Аполлон.

Сей лучезарный бог искателю здесь славы

Назначил тесный путь и тяжкие уставы;

Он требует, чтоб мысль писателя была,

Как чистый солнца луч, безмрачна и светла;

Чтобы в стихи слова не вкралися напрасно,

И представлялась вещь с природою согласно,

И дар везде сиял, и быстрый огнь певца

Разлившися, зажег читателей сердца;

Чтобы паденье стоп, от смысла неразлучно,

Для слуха нежного гремело плавно, звучно;

Чтобы… но кто сочтет неисчислимость уз?

Кто может угодить разборчивости муз?

Я первый волю их нередко нарушаю,

И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю[175]:

То изломаю ямб, то рифму зацеплю,

То ровно пополам стиха не разделю,

То, за отборными гоняяся словами,

Покрою мысль мою густыми облаками;

Однако муз люблю на лире величать,

Люблю писать стихи и отдавать в печать[176].

Строками с рифмами, скажи, кого обижу?

И самому себе от них беды не вижу.

Не станут их хвалить? мне дальней нужды нет;

Их Глазунов продаст, а Дмитриев прочтет.

Когда мои стихи покажутся в столицу,

Не первые пойдут обертывать корицу.

Мне старость грозная тяжелою рукой[177]

Пускай набросила полвека с сединой;

Поверь, что лет моих для музы не убавлю,

И в доказательство я Буало представлю.

В мои года писал стихами Буало,

Шутил затейливо, остро, приятно, зло.

Себя не ставя в ряд певцов, венчанных славой,

Довольно, что стихи считаю я забавой.

Хвала правительству! — на рифмы пошлин нет!

Ничей от них меня не отвратит совет.

Как? может Бабочкин, с поблекшими власами,

Климене докучать свидания часами?

С подагрой, кашлем он к Амуру подлетя,

Пугает иль смешит коварное дитя.

В Петрополе Бичев, явясь из края света,

Сияет на бегу, как новая планета[178],

И вихрем носится, ристанья чин храня;

Он, выю извернув ретивого коня,

Мечтает, что ему завидуют и боги,

Коль бегуна его резвее прочих ноги.

Обжоркин каждый день для всех твердит одно,

Что сытный был обед и вкусное вино;

Изволит завтракать бифстексом и росбифом,

Потом в Милютиных, не справяся с тарифом,

Отколе и когда приходят корабли,

За кажду устрицу бросает два рубли;

Готовясь пировать на свадебном обеде,

Успеет завернуть пить шоколад к Лареде —

Он счастлив, вне себя за лакомым столом;

Он любит перигю, и с стерлядьми знаком;

Глазами жадными все блюды пожирает:

На гуся целит, ест пирог, форель глотает,

Котлетов требует, или заводит речь,

Чем сдобрить винегрет, как вафли должно печь[179],

А после кинется на виноград и сливы,

На дули, яблоки, на сочные оливы;

Там время полдничать, там ужинать пора,

Он упражнен едой до полночи с утра.

Обжоркину жена, и совесть, и рассудок,

Дары и почести — один его желудок.

Шаталов, тот слуга покорный всех вельмож,

Он только рассевать привык повсюду ложь;

В восторге, в радости, при музыкальном громе,

Про вести скажет: «Их я слышал в знатном доме».

Для дел и для забав у всякого свой вкус;

В их выборе отнюдь не налагают уз.

Что Бабочкину здесь, Шаталову возможно,

Тем пользоваться мне зачем, скажи, не должно?

Так, каждый для себя веселье изготовь,

Их забавляет бег, стол, вести и любовь —

Пусть тешатся они в сей жизни шумом, стуком;

Я веселюсь твоим приятным, муза, звуком.

Мне в «Федре» басенки отрадно прочитать;

Люблю переложить на русскую их стать;

Люблю, склоняя слух к Расина скорби, стону,

Принудить у Невы крушиться Гермиону;

Люблю Горация высокой мысли гром

Своим на севере изображать пером;

Но песнопения болезнию не стражду,

И лавров на главу зеленых я не жажду.

Случалось, — несколько текло на свете лет,

Что сам я забывал о том, что был поэт[180];

Не мня, что скудный дар — отечеству заслуга,

Я посещать люблю Парнас в часы досуга.

Надеюсь, — может быть, в числе стихов моих

Внушенный музами один найдется стих;

Быть может, знатоки почтут его хвалами,

Украсят гроб певца приятели цветами,

И с чувством оценят не мыслей красоту,

Не обороты слов, но сердца простоту[181].

1810