Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Поэты 1790–1810-х годов

Воейков Александр Федорович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Поэты 1790–1810-х годов - Воейков Александр Федорович - Страница 61

Изменить размер шрифта:

134. ПОСЛАНИЕ К А<ЛЕКСЕ>Ю Ф<ЕДОРОВИ >ЧУ М<ЕРЗЛЯКО>ВУ

Нет! в мир сей введены мы не на жертву бед!

Пусть плачем мы подчас, пускай подчас крушимся

И часто круто нам бывает, друг сосед!

Кто винен? — Не в свои мы сани все садимся;

Иль, сидя и в своих, хватаемся рукой

Всегда за кус чужой.

Не удалось — и закричали,

Что здешний мир — юдоль печали,

Что жребий наш таков,

Чтобы миг радостей слезами покупали!..

Нет! меньше прихотей, мой милый Мерзляков,

И жизнь легохонько помчится.

Мы знаем: век никто на розах не проспит.

Безумно временщик удачами гордится,

Пирует он у рока на кредит,

Но при́дет срок ему слезами расплатиться.

Счастлив, когда в величии своем

Он никого напрасно не обидел,

Тек истины святой путем,

И несчастливец в нем защиту видел;

Когда от должности отцов не отрешал

В угоду низкую любовницы иль шута;

И дурака богатого и плута

В места почетны не сажал;

Когда был гордости и мести не причастен,—

Он року не подвластен;

В нем совесть чистая; он неба доблий сын;

Печаль его тиха, душа его спокойна:

Он в счастии мудрец, в несчастьи исполин,

И в бедствах зависти судьба его достойна!

А льзя ль величию завидовать того,

Великим может ли тот даже и назваться,

Кого на высоте несчастные боятся,

Кого льстецы, как псы, облегши вкруг него,

На ждущих помощи и правосудья лают

И лаем шумным стон несчастных заглушают?

Увы! восстонет так несчастный перед ним,

Как пред кремнистою скалой волна стенает,

И как волна, в скалу ударясь, исчезает,

Погибнет бедный так, — но Крез неумолим!

Страданья чуждые ему ль считать бедою?

Прикрыта грудь его алмазною звездою,

И сердце сквозь нее не тронется тоскою!

Имущество сирот разделит он льстецам

И беззащитного осудит на мученье,

И дни, назначенны отчизне на служенье,

Размычет по пирам.

Страшись, Сарданапал! судьбина строго учит.

Царь гибкостью твоей наскучит

И взглянет на дела…

Тогда при праге бед тебя я ожидаю;

Тогда узреть желаю,

Тверда ль твоя душа, как в счастии была?

Без власти, равен став с гражданами правами,

Как встретишься с обиженным тобой?

Как ты увидишься с ограбленной вдовой?

Какими взглянешь ты глазами

На бледные толпы отчаянных сирот,

Тобой лишенных достоянья?

Польется по челу холодный градом пот,

Попросишь покаянья!

Вотще! — и совесть иссушит

Округлость тучную ланит,

И в тишине глубокой ночи

Не встретят сладка сна твои померкши очи.

Почувствуешь тогда… Но предадим судьбе

Карание злодеев сильных.

Мы в неизвестности, с Фортуной век в борьбе,

В днях, бурями обильных,

Потщимся, милый друг, так править наш челнок,

Чтобы от нас был берег недалек;

При первой чтоб грозе иль ветра при порыве

Причалить мы могли к родимой, злачной ниве,

С которой на борьбу валов морских смотря,

Мы ждали бы, когда проя́снится заря.

Так, душу оградя от зависти и лести,

Не станем мы желать

И тягостной, и незавидной чести

Толпу поклонников Фортуны умножать

И думать, как дойти дорогой к ней прямою…

Тебя, мой друг, снабдил Феб арфой золотою;

В душе твоей покой:

Бряцай и пой.

Наш век обилен чудесами!..

Пой с адом россов бой.

Иль, Александра ты восхитяся делами,

Его высокою душой,

Поклонник доблести одной,

Звучи громовыми струнами

И к подданным любовь, и милость ко врагам;

Иль, обратясь к лужайкам и полям,

Пой резвы шалости пастушек с пастухами

С обычною беспечностью твоей.

Пускай прошли и нет уж тех счастливых дней,

Когда поэты вдохновенны,

Уважены, почтенны

Любимцами богов, красавиц и царей,

На лирах золотых бряцали

И в гимнах доблесть чествовали;

Порок их песней трепетал;

Ни временщик, сын лести и коварства,

Ни откупщик, ограбивший полцарства,

Из уст их никогда привета не слыхал;

Как Энний, подвиги воспевший Сципиона,

Под мрамором одним с героем положен,

И бард великий Альбиона

В ряду с царями погребен.

Пусть в наш премудрый век не славы за могилой

Певец за песни ждет;

Пусть въявь или тайком Фортуне прихотливой

Челом на рифмах бьет

И языком богов, как смирною, торгует:

Памфил предателя Колбертом именует,

Водяный рядит Клит невежду в мудреца

Или в любимца муз бессмысленна писца;

Он, древних и назвать не зная именами,

Бессовестно зовет своими их друзьями

И хвалит коль кого сей ложный Златоуст —

«Тот пишет, как Проперс, а этот, как Саллюст!»[129]

Балобонов в своих посланьях всех ругает;

Все мелют только вздор, один лишь он поэт,

И ум его не постигает,

Как не кадит ему согласно целый свет;

И, в ожидании всеместна воскуренья,

Бред порет на стихах к себе от удивленья.

Ермил в журнале врак, судья всего и всех,

Он мерит ум своим аршином

И не поставит в смертный грех

Хвалить вздор, писанный поэтом-господином.

Увы! мой друг! Всё это так!

В поэзию прокрались отношенья:

И зависть, и корысть таланты гонят в мрак!

Кто не страдал от их змеина уязвленья?

И ты, питомец муз, краса протекших дней

Тоскующей российской Мельпомены,

О О<зеро>в! и ты, в душе твоей

Жестоко пораженный,

Стал жертвой и умолк для сирых росских муз!

Незаменим с тобой их рушенный союз!

Ах! долго им скорбеть, скорбеть без утешенья

И безотрадны слезы лить.

Напрасны дерзких покушенья

Певца Донского нам на сцене заменить!

Увы! не знав страстей, сердец обуреванья,

Знав только меру дать стихам,

И Мельпомене в зло, и вкусу для страданья,

И в казнь чувствительным душам —

Прадоны новые друг друга лишь сменяют!

Их мета — бенефис, не лавровый венок.

Зато рожденья в день они и умирают,

И провождает их в забвение свисток.

Мир вракам их — и мир ненарушимый!

Но отвратим наш взор от шалостей людских,

Уйдем хотя на час от козней городских

На брег Москвы-реки, под клен густой, любимый;

Там на лугу раскинем скатерть мы,

Поставим масло, сыр и полные фиалы,

Из коих, прыгая как звезды, брызги алы

Наш успокоят дух, развеселят умы.

В седьмый, фиал в фиал мы стукнув, обоймемся,

И солнце тихо сядет за горой!

Мы, проводив его, в десятый поклянемся

Пред мощной не роптать судьбой.

1811 (?)