Всеобщая история искусств. Искусство древнего мира и средних веков. Том 1 - Алпатов Михаил Владимирович - Страница 10

Правда, в действительности часто случается, что зритель, вместо того чтобы закончить, портит замысел художника. «Хорошо, что картины не слышат, — признавался один старинный писатель, — а то бы они давно скрылись… Зрители думают, что картины выставлены у позорного столба за тайное преступление, которое должно быть раскрыто». Действительно, зрители часто неверно понимают художественные произведения, и порою это приносит глубокие огорчения художнику. И все-таки Гегель сравнивал восприятие художественного произведения с диалогом. Дикий кактус, говорил он, цветет своими редкими прекрасными цветами, не зримый никем; наоборот, художественное произведение всегда ради кого-то существует, к кому-то обращает свою речь.

Разумеется, действенность зрителя и читателя не дает ему права произвольно вкладывать в художественное произведение все, что ему вздумается. Произведение искусства не предназначено быть вместилищем случайных личных переживаний зрителя. И все-таки оно предоставляет достаточно широкое поле деятельности для зрителя. Прекрасным примером этого может быть «Тартюф» Мольера. Комедия эта была направлена своим острием против католических ханжей, и адресаты за меткую сатиру постарались отомстить ее автору. Но замысел Мольера имел такой общечеловеческий характер, что в Англии XVIII века, где никто не знал об Обществе ев. креста, Тартюф воспринимался и использовался в качестве насмешки против пуритан-ханжей.

Имея дело с произведениями искусства нового времени, не трудно истолковывать их так, как понимали их современники. Но при изучении древних произведений, проникнутых далекими современному человеку мифическими и религиозными представлениями, современный зритель с полным правом ищет под наслоениями отживших воззрений и предрассудков не потерявшую своего значения жизненную мудрость. Впрочем, нужно оговориться, что это приближение старого искусства к современности, извлечение из него жизнеспособного ядра оправдано лишь в той мере, в какой это необходимо для того, чтобы художественный образ продолжал жить и оказывать воздействие и в наше время.

Не следует, конечно, думать, что в «диалоге зрителя и искусства» действенная роль принадлежит одному зрителю. Само художественное произведение наделено огромной силой воздействия. Искусство учит нас по новому видеть и этим самым более глубоко понимать мир. Многие художники, и в частности Роден, настойчиво твердили, что «профаны смотрят на мир, не видя его». По мысли Маркса, само искусство, возникнув из трудовой деятельности людей, стало оказывать свое влияние на развитие человека, особенно на развитие его эстетических представлений (К критике политической экономии, Собр. Ооч., т. XII, стр. 182).

Исходя из этих указаний, можно понять роль художника-реалиста· в жизни, возможности его действенного участия в ней. Многие пейзажи и лица, которые в повседневности не останавливают на себе внимания людей, поражают их в картине художника. Происходит это не потому, что художник прикрашивает модель. Он раскрывает существующую красоту мира, делает ее приметной, помогает людям находить ее в действительной жизни. Гете рассказывает, что после посещения Дрезденской галереи, очарованный голландскими живописцами, и в частности ван Остаде, он в тесных уличках городка залюбовался мастеровым, потому что увидел его глазами старого голландского художника. Наоборот, после посещения Сикстинской капеллы он чувствовал себя несколько подавленным, потому что мировосприятие Микельанджело казалось ему таким возвышенным, что он не находил в себе сил его глазами смотреть на мир.

Чернышевский подчеркивал, что искусство раскрывает глаза на такие стороны действительности, мимо которых обычно равнодушно проходят люди. «На жизненном пути нашем, писал он, разбросаны золотые монеты, но мы не замечаем их… Природу надо разгадывать, а в искусстве все выставлено». Отмечая, что художники своим искусством помогают зрителю увидать и понять мир, Гаршин говорит об «огромной благодарности, которую чувствует наше сердце, сердце человека толпы, открывая новый мир чужими глазами и трудом».

Не следует думать, что только изобразительное искусство может иметь такое значение. Памятники архитектуры, несущие на себе отпечаток целостного мировоззрения, порою скудные развалины старинных зданий заставляют зрителя смотреть более проницательным взором на окружающую природу, чем он привык это делать, и меняют этим весь характер его восприятий. Прекрасные горы вокруг Пестума становятся еще более прекрасными потому, что на их фоне вырисовываются очертания древнегреческого храма. Тихие переулочки Шартра с их домами, крытыми черепицей, полны особой поэзии потому, что ведут к древнему собору. Даже Роден, которого никогда не покидало художественное чутье, только в соседстве с одним готическим собором «увидал» в случайно проходящей по площади женщине нечто подобное красоте фигур, украшающих соборный портал.

Вопрос о художественных ценностях и художественных оценках за последние годы почти выпал из поля зрения историков искусства. В XVIII веке теоретики классицизма придавали огромное значение оценке художественных произведений, но их критерием было соблюдение или несоблюдение классических правил. Это сужало их кругозор и нередко вело к педантизму. Сравнительно-исторический метод раскрыл огромные горизонты и показал разнообразие художественных правил в разные эпохи. «Не могу понять, — . писал Грибоедов, — что красоты ставятся в рекрутскую меру. Две вещи могут быть обе прекрасны, хотя вовсе не подобны». Развитие историко-художественных знаний в XIX веке немало содействовало расширению этих критериев.

Однако вместе с развитием исторического кругозора в науке об искусстве постепенно угасало понимание ценности самых художественных явлений. Историки искусства XIX века встали на путь собирания и изучения художественных фактов с намерением в каждом из них найти свою ценность. Но они так увлеклись этим собирательством, так захвачены были разнообразием изучаемых явлений, что в конце концов перестали понимать их художественную ценность.

Между тем еще на заре развития истории искусства, в XVIII веке, высказывались опасения, что за исторической изменчивостью искусства можно не заметить его художественных достижений. Действительно, оценка художественных достижений исторических периодов или отдельных мастеров едва не выпала из современной истории искусства; сохранялось только само собою разумеющееся различение крупных и мелких мастеров, выдающихся и заурядных памятников.

Одним из решающих критериев оценки художественных явлений в истории искусства служит степень их плодотворности, степень их исторического воздействия. Несомненно, в истории искусств почетного места заслуживают художественные явления, оказавшие непосредственное влияние на современников. (Правда, многие шедевры были по достоинству оценены лишь в новейшее время; таковы мемуары Сен-Симона, пролежавшие под спудом двести лет; искусство Жоржа де ла Тура, «открытое» лишь в недавнее время; в некоторой степени это относится и к Рембрандту.) На следующей, более высокой ступени ценностей лежат явления, оказавшие глубокое воздействие не только на современников, но и на ближайшее потомство. Наивысшей оценке подлежат такие художественные явления, которые оказали влияние не только в окружении, но и стали достоянием всего человечества.

Различие между этими тремя степенями ценностей ясно выступает при сравнении крито-микенской культуры с древнегреческой. Основоположное значение Крита для развития греческой культуры становится все более и более очевидным. Об этом не может забывать историк греческого искусства. Но критская культура была поглощена греческой культурой, и лишь эта последняя не только приобрела крупное и историческое значение для ее ближайших наследников, римлян, но и стала достоянием всего человечества. За свое многовековое развитие человечество многократно обращало свои взоры к Греции и искало в ней источник вдохновения.

Но оценка художественных явлений не может исчерпываться только одним критерием плодотворности. Было установлено, что позднеримское искусство сыграло огромную роль в сложении средневекового искусства. И все же в таких памятниках позднего Рима, как рельефы арки Константина или миниатюры Венской библии, заметна утрата того художественного совершенства, которым неизменно привлекает к себе и греческая архаика и классика. Наоборот, искусство позднемавританское никуда не вело, ничего не открывало, и все же нельзя не признать величия замысла и безупречной красоты Альгамбры или мавритано-испанской керамики. Здесь вступает в силу критерий художественного совершенства, соответствия замысла выполнению.