Формула жизни (СИ) - "Daykiry" - Страница 15

Губы у Отабека твёрдые, но горячие и требовательные. Они не крадут дыхание, наоборот, делятся им, но Юра всё равно цепляется пальцами за воротник куртки Отабека, едва ли не повисая на ней.

Он думает, что это неправильно, но сам остановиться не может. И даже тянется за продолжением, когда Отабек отстраняется.

Это не запретный плод, это уже целый сад, перед входом в который стоит огромный знак «вход запрещён». Юра на мгновение жмурится и, раскрыв глаза, смотрит на Отабека с отчаянием. Он впервые в жизни хочет, чтобы кто-то другой принял за него решение.

— Спокойной ночи, — Отабек на прощание гладит его по щеке. — Я позвоню.

Юра кивает и спешно уходит внутрь подъезда, но стоит тяжёлой металлической двери захлопнуться за ним, как он тут же застывает и пытается хоть как-то разложить свои мысли по полочкам.

Он лишь целовался с ними обоими, но ощущение, будто эти поцелуи вывернули его наизнанку. Юра чувствует себя окончательно растерянным и зависшим в воздухе. Его ноги болтаются в метре от твёрдой земли, и он всё никак не может поймать хоть какое-то равновесие.

Это не драма, даже не мелодрама, а дурацкая комедия положений и пьеса о самом большом неудачнике. Юра думает об этом, когда на следующий день пытается забыться у балетного станка, но получается плохо. Потому что в голову лезут ещё и мысли о том, что всё бесполезно. Его тренировки, которыми он убивается до полного изнеможения, вряд ли принесут хоть какую-то пользу. Юра так отчаянно хотел попасть в этот тур, который уже скоро подойдёт к концу, а сейчас вовсе не чувствует никакого желания выйти на сцену и станцевать любую, даже главную партию во всём спектакле. На него нападает апатия, количество тренировок сокращается, а мысли о том, чтобы найти себе какую-нибудь другую профессию, пока ещё не слишком поздно, возвращаются всё чаще.

— Осенняя хандра? — Виктор выходит из танцкласса и почти сразу же натыкается на Юру в коридоре. Тот стоит возле окна и смотрит на серую улицу, которая из-за наступающих сумерек кажется ещё более унылой. Листва совсем опала, оголила ветки и теперь скрывает собой пожухлую траву. Дождь не прекращается четвёртый день, и это угнетает ещё сильнее. Юра терпеть не может дождь, осень и промозглую погоду.

Он категорический максималист, никаких полутонов: или собачий холод, или убивающая жара. Лето или зима. Вперёд или назад. Всё или ничего. Никаких исключений. Разве что только одно: Отабек или Жан-Жак — тут он не может выбрать и определиться, поэтому готов скулить от безысходности ситуации, в которую угодил.

— Поздновато тебя пробрало, — Виктор встаёт рядом с ним, но спиной к окну, не желая смотреть на пейзаж, от которого никому лучше не станет.

Юра косится на него и думает, что вся жизнь Виктора — те самые полутона. Много вопросов, никакой определённости, и, кажется, даже Виктор, умевший разрешать даже самые сложные проблемы, в конец запутывается в этом ярком мире, который он сам разукрасил неоднозначными красками.

— А тебя ничего, смотрю, не берёт, — Юра нервно дёргает плечами, убирает мешающиеся волосы со лба и морщится, потому что вдруг не может определиться, какой Виктор его раздражает больше: неприлично счастливый или потухший и блеклый, как сейчас.

Если у Юры абсурдная комедия, в которой он исполняет главную роль, то у Виктора вся жизнь мыльная опера, где все роли исполняет сам Виктор.

— Как дела с Юри? Ты уже научился быть не иконой, на которую надо молиться? — Юра спрашивает только для того, чтобы Виктор первым не задал вопрос.

— Юри не молится на меня, — Виктор поджимает губы.

— Но ты ведь хочешь, чтобы молился.

— Нет.

Юра рывком разворачивается, тоже опирается на подоконник бёдрами, складывает руки на груди и хмыкает:

— И кого ты на этот раз хочешь обмануть? Ты привык к восхищению, Юри тобой тоже восхищался, но в обычной жизни ты ведь не такой идеальный, каким хочешь казаться. Ты уверен, что это Юри хочет продолжать видеть в тебе того же кумира, что и раньше, а не ты хочешь им остаться, потому что чужое обожание для тебя, как наркотик?

Глаза Виктора становятся холодными, а губы сжимаются ещё сильнее. Юра не смотрит на него, но буквально чувствует, как изморозь покрывает пол под ногами. Виктор умеет быть пугающим, если захочет. И даже когда не хочет. За его маской доброжелательности ко всем и каждому и дружелюбием скрывается целый ворох проблем, раскопать который будет рад любой психолог, — такой материал пропадает. Но Юра — не психолог. И копать ничего не хочет, он лишь иногда подковыривает ногтем больные ранки, потому что невозможно удержаться и не отодрать подсыхающую на царапинах кожицу.

— Так что, — Юра делает шаг и встаёт прямо перед Виктором, изучая его лицо, — сможешь ответить на этот вопрос?

— Осторожнее, Юра, — Виктор выгибает брови, и в уголках его губ зарождается самая искренняя из его улыбок — оскал настоящего хищника. — Или вопросы начну задавать я.

Юра хмыкает, готовый сорваться на истерический смех. Но молчит. И Виктор молчит. Они просто буравят друг друга взглядами, пока напряжение не достигает высшей точки, а потом внезапно оба расслабленно выдыхают и одновременно отворачиваются.

— Я хочу бросить балет, — говорит Юра. — Не вижу больше в нём смысла.

— Одна неудача, и ты уже складываешь лапки и сдаёшься?

— Одна? Меня не впервые кидают, ты же знаешь. Не хочу всю жизнь танцевать на вторых ролях только из-за того, что прозанимался этим с детства. Нужно найти что-то другое. Может быть, во мне умер отличный официант. Или экономист. А может…

— Думаешь, бросишь балет и внезапно найдёшь смысл жизни в подсчёте чаевых от клиентов?

— А вдруг, — с вызовом смотрит на него Юра.

— Это так не делается, — Виктор усмехается, но с какой-то горечью. — Ты всю жизнь прожил в балете, с детства ты уже продал ему душу, если до сих пор стоишь здесь. Ты не найдёшь смысл в чём-то другом, как бы ни старался. И даже если ты не получишь ни одной главной роли или сольной партии, ты не будешь чувствовать себя человеком, не ощущая под рукой станка. Когда разочарование пройдёт, ты поймёшь это.

— Откуда тебе знать?

— Думаешь, у меня всё получилось сразу? Это довольно жёсткий мир, знаешь. Каким бы гениальным ты не был, без клыков и когтей тебе не выбраться наверх, — Виктор отлип от подоконника и отодвинул Юру, возвращаясь обратно к танцклассу. — Не совершай поступков, о которых потом пожалеешь. Возможно, тебя ждёт блестящее будущее, возможно, серое и унылое. Но балет — это не только роли и сцена. Это то, что течёт в твоих венах, то, чем ты дышишь и живёшь, даже если становится слишком трудно. Бросить и уйти ты всегда успеешь, а вот вернуться — вряд ли.

Юра думает о его словах весь оставшийся день. Они не выходят из головы, и Юре кажется, что в них гораздо больше смысла, чем он может сейчас понять. Его не отпускает это, даже когда он встречается с Жан-Жаком, который на удивление не слишком разговорчив.

Дождь к вечеру прекращает лить так, словно где-то в небе прорвало трубу, и теперь на землю падают редкие капли. Они с Жан-Жаком возвращаются из кино, и каждый из них переваривает не только увиденный фильм, но и собственные мысли и ещё не принятые решения.

— Слушай, — Жан-Жак приостанавливает Юру за локоть и разворачивает к себе, — тебе не нужно выбирать.

— Я знаю, я и не буду.

— Нет, я не об этом, — Жан-Жак качает головой, — ты должен попробовать с Отабеком. Я именно для этого встретился сегодня с тобой. Но, честно говоря, не устоял и всё-таки сходил в кино. Потом, наверное, шанса уже не будет, — он немного растерянно улыбается, и Юре хочется его убить.

— Хочешь совершить благородный поступок и сдаться без боя? — в его голосе столько яда, что им можно убить небольшой городок.

Он не то чтобы против, ему просто претит такое поведение. Жан-Жак не тот человек, который должен себя так вести. Это совсем не сочетается с его характером, и Юра вообще-то сомневается, что он вообще знает хоть что-то о ком-то из них, кроме тех образов, которые он явно придумал себе. Или всё же нет? Юра снова путается, хмурится и раздражённо смотрит на Жан-Жака.