Заставь меня ошибиться (СИ) - Гейл Александра - Страница 25

— Это сын моей подруги, — с трудом выдавливает она улыбку.

Чувствую, что кости нам перемоют и наполируют до глянцевого блеска…

— Мне ужасно жаль, Мэгги. Послушайте, идите домой. Я со всем разберусь.

Я, конечно, переживаю за нее, но основная причина щедрости в том, что еще и косых взглядов мне сегодня не вынести. Эгоистично, но безвредно.

— Нет-нет, я в порядке. Мистер Сайтен уже отпускал меня на прошлой неделе…

— А я отпускаю на этой. Думаю, вам необходимо утешить миссис Лайт, а мне не мешает подумать в одиночестве.

Она все-таки уходит, скомканно благодаря. А я добиваюсь своего: остаюсь совсем одна. Шаря рукой под водительским сидением Гастона, я не перестаю задаваться вопросом: что я делаю? Отталкиваю даже тех людей, с которыми меня через пару месяцев ничего не будет связывать. Я чувствую себя абсолютно одинокой, но лишь усугубляю это состояние. Не позволяю себе жить одним днем или наслаждаться моментом даже в малом, пытаюсь все контролировать… а потом удивляюсь, что мне это не удается. Мне всегда так жалко личного пространства, так страшно, что причинят боль… Будто одиночество не ранит.

И, как в насмешку, только успеваю подумать о доверии, как рука натыкается на какой-то подозрительный контейнер. Любопыство сгубило кошку, но я все равно собираюсь заглянуть внутрь ящичка. Приходится повозиться, открепить его от сделанной на заказ хитроумной конструкции, но разве меня когда-нибудь останавливали трудности? Наконец, щелкает замок, а внутри… истинная утопия: минималистично элегантная беретта, глушитель, сменный магазин… Морщусь. Как иногда грустно быть правой. Но как же ты наивна, Тая! Что еще может храниться в машине куратора сверхсекретных правительственных заданий? Скажи спасибо, что гранатомет не обнаружила. Водружаю контейнер на место и возвращаюсь к поискам телефона.

Мобильный обнаруживается в щели между сидением и консолью. Девайс в четверть дюйма толщиной там прекрасно уместился. К несчастью, моим пальцам приходится сложнее. Достать аппарат никак не получается. И просидев пять минут на водительском сидении попой кверху в попытке найти способ сделать пальцы тоньше, я начинаю ругаться в голос. Спинке кресла тоже достается.

— Полагаю, это лучшее, что я видел за прошедший год, — слышу голос Гастона.

От неожиданности подпрыгиваю и оборачиваюсь. Он стоит позади и, видимо, давно. По крайней мере моей задницей, судя по комментарию, успел налюбоваться. Восторг, какая я внимательная.

— Помог бы лучше! — огрызаюсь.

— Попроси вежливо, — советует он.

— Или я останусь без телефона.

— Как же с тобой всегда тяжело, — устало вздыхает Гастон и залезает на заднее сидение, а я чувствую укол вины. Конечно, неправа. Я иррационально, с полным осознанием собственной глупости злюсь на Гастона. Потому что хочу его, и единственное, что приглушает это чувство — раздражение. Не полностью, конечно, но хоть полегче. Абсурд.

— Ты как его туда засунуть ухитрилась? — спрашивает он, пробуя подлезть то с одной стороны, то с другой.

— Трехочковый на повороте.

Наконец, виртуозно подцепив телефон пальцами с задней стороны консоли (у меня бы на такое длины пальцев не хватило), Гастон вытаскивает его и передает мне.

— Спасибо, — говорю, мельком просматривая входящие звонки. Три пропущенных. Все от куратора. — Собирался устроить мне выговор?

— Возможно. Но решил сначала проверить, не растерзали ли тебя местные жители. Как у Зюскинда в Парфюмере. От большой любви, — шутит Гастон, опираясь локтями о передние сидения, наклоняясь ко мне и чуть шурясь.

— Заехал? — цепляюсь за слово, игнорируя разного рода инсинуации.

— Завтра охота, а это значит, что у нас уникальный повод заглянуть в магазин Харви Андерсона и поискать компромат. Лео ждет в машине.

— В общем, — преревожу тему. — У парня компрессионный ушиб позвоночника и сотрясение. Говорят, нужно сделать операцию по удалению гематомы, и тогда все будет в норме.

— Ушиб в поясничном отделе? — уточняет Гастон задумчиво. — Не очень хорошо, но его состояние мы можем проверять сами — без врачей. Это плюс.

— Он не в сознании. Приложился головой.

— Как придет — навестим. Кстати, о несчастном случае. Лео говорит, что пласты грузил не он. На крыше было минимум три человека. И он сделал некоторые расчеты…

— Расчеты?

— Расчеты, — терпеливо повторяет Гастон. — Если что, наш убийца рыб еще и неплохой физик, обращайся. Но я не об этом. Была неосторожность со стороны крановщика. Должно было тряхнуть, чтобы материал раскололся и съехал.

— Но мы не сможем это доказать, не так ли?

— Как бы это отвратительно ни звучало, но пока мы нужны мэру, находимся в относительной безопасности. И то, что завтра охота с ним и с судьей — очень хорошо. Будет время пообщаться… Все, мне пора.

— Удачи в поимке злостных контрабандистов, — проговариваю шутливое напутствие, хотя на душе премерзко.

Ничего, я привыкла переживать самые тяжелые моменты в одиночестве.

Покинув медцентр Гастона после серии последних операций, я целых девять месяцев пробыла в изоляции в Сиэтле. В больницах мало хорошего, но, поверьте, я пожалела, что вернулась в свои родные четыре стены. Там, конечно, за столько лет все сделано для моего удобства, но поговорить не с кем, а тяжелых мыслей хватало. О том, что комиссия очень недовольна исходом операции, меня известили сразу, и будущее стало размытым и неясным.

Но в моим одиночестве винить было, как всегда, некого. Перед выпиской Гастон предложил мне остаться в Новом Орлеане. Сказал, что в медцентре держать не имеет права, что я хорошо иду на попарку, но, предложил снять квартиру неподалеку, и продолжать наблюдаться у него. Я отказалась. Такой ответ был предсказуем, как восход солнца. Я даже не думала ни секунды… А Гастон улыбнулся и даже не поменял руку, в которой держал визитку — не риэлтора из Нового Орлеана, как я сначала подумала, а хирурга из Сиэтла. Он прекрасно знал, что я не захочу оставаться рядом с ним дольше необходимого. Наверное, можно сказать, что мы идеально изучили друг друга.

Вернувшись домой я наняла сиделку, чтобы помогала, пока я не приду в норму. Но мы с ней почти не разговаривали. Кажется, я ее пугала. Ну еще бы: ее нанимательница — женщина, которая хорошо платит, при этом все ее лицо в отеках, а тело в рубцах от хирургических швов (их пришлось сводить лазером позже), но рассказывать, что случилось, она отказывается. Не странно, что мы не нашли общий яык. Вот как я оказалась замурована в четырех стенах наедине со страшными мыслями и опасениями. До этого, конечно, точно так же приезжала отходить от заданий и операций, но не на восемь месяцев и без злосчастного провала за плечами. Мои прошлые годы проходили в чужих квартирах и чужих постелях…

Пустота собственной жизни пугала до дрожи. Без работы меня будто и не существовало.

И тогда я стала мечтать. Я провела много дней, представляя жизнь, в которой у меня есть близкие. Читая женские журналы, я ненавидела плакс, которые жаловались на проблемы с родными и друзьями. В то время, как они имели возможность изменить свою жизнь и отношения с окружающими, я была вынуждена биться за одно лишь это право.

Встряхнув головой, отгоняю мрачные мысли, снимаю холст с мольберта и вешаю на стену. Теперь там маки Арчи, и дождливый дворик в масле.

Несколько последних вечеров я избегала Гастона с помощью кистей и красок. Боялась рецидива. Он для меня как желанная инъекция забвения. Когда-то давно я смогла убедить себя, что смогу совместить и чувства к Гастону, и работу на команду. Глупешее из допущений, и я за него поплатилась. И тем не менее снова забыла о проекте и наших ролях в нем, стоило получить дозу радиоактивого обаяния!

Что ж, есть и плюсы: теперь у меня имеется очень симпатичный Мичиганский пейзаж. Потому я его отсюда заберу, а пока пусть украшает студию — ей не помешает. Остановка здесь очень специфическая. Нынешняя студия — явно не так давно появившаяся пристройка к дому. Полагаю, планировали сооружение под гараж, который в начале двадцатого века, разумеется, не был предусмотрен, а в наше время жизненно важен, но то ли передумали, то ли не успели доделать, и странное помещение осталось в виде неполноценной комнаты. В ней изобретательный Гастон и решил оборудовать небольшую мастерскую для архиектора. Но получилось неоднозначно: кирпичная кладка стен сочетается с драппировками и не тронутым краской деревянным полом, поверх которого брошен яркий ковер с длинным ворсом (стоять на нем у мольберта голыми ногами — удовольствие на грани экстаза). Возможно, для настоящей студии здесь маловато света, но мне нравится. И видеть в ней творение собственных рук тоже нравится.