Катавасия (СИ) - Семёнов Игорь - Страница 23

      Вадим было двинулся вслед за Здравко, как Семён вновь окликнул его:

      - Погодь, паря, ты скажи, неж-то зверюгу на этот дрючок взял и без царапины остался? - дед указал на валявшееся на траве Вадимово "копьё".

      - Да нет, за меня зубр постарался, они друг дружку ухайдакали, а я попользовался.

      - А-а-а-а... Ну ладно... Ступай-ступай, после всё расскажешь... Да! тебя тут с ночи двое дожидаются, говорят - друзьяки.

      - Кто такие? Не может быть! У меня знакомых-то здесь быть не может, не то, что - товарищей.

      - Товарищей точно не может, товара ты с ними не возил, а друзья вот ждут, все жданки проели. Иди, мойся, не ломай голову, узришь - узнаешь!

      Они ушли, старик сидел, сгорбившись, всё так же полируя янтарь, задумчиво-разочарованно бормоча:

      - Дааа... Не тот,... и этот - не тот... Пришлец, не от мира сего, а всё ж - не тот... случайный...

* * *

      Двинцов, ведомый Здравком, пройдя в одну из пихтовых "дверей", таким же "коридором" выбрался на небольшую луговину, плавно спускавшуюся к берегу реки, которую (Вадим запомнил) Златка обозвала Днерью. Подумал: "Интересно, если в этом мире география с нашим одинаковая, то к какой же я реке выбрался? Перебрав в голове известные реки более-менее солидных размеров, решил: или это - Чусовая, или даже уже - Кама. Последнее - менее вероятно, но вполне возможно." Шагах в десяти от берега стояла бревенчатая приземистая банька, из волокового окошка струился слабый дымок.

      Зашли в предбанник, вкусно пахло хвоёй, смолой, квасом, ещё чем-то. Здравко, раздеваясь, кивнул на лавку:

      - Вон - тебе чистое лежит, после бани наденешь. Рваньё своё тут брось, на ветошь сгодится. Пошли, что ли? Шапку-то надень - голову спечёшь!

      Нахлобучили на головы валяные шерстяные колпачки. Нырнули под низкую притолоку в парилку, треть которой занимала печка-каменка, стены под потолком опоясывала полка-воронец, служащая своеобразным дымоходом. Потолок лакировано сверкал золотом выступившей на досках от жара смолы, янтарными каплями, собравшейся на стыках. На полках лежали распаренные уже веники: от берёзовых, до пихтовых - на гурмана банного дела. На полу стояли липовые шайки с холодной водой. На лавке вдоль стены - шесть кадочек с крышками и затейливо расписанный ковшик-уточка.

      Здравко потянулся к ковшу, спросил Вадима:

      - Чем пар гнать будем? Есть сыть медовая, пиво, квасы: можжевеловый, берёзовый, хлебный, есть взвар травяной.

      Вадим восхитился разнообразием:

      - Ух ты! А давай-ка всё по очереди испробуем!

      - А сдюжишь? - с явным сомнением спросил парень.

      - Давай-давай! Там видно будет. Начинай с пива.

      - Лезь на полок, греться будем, - Здравко черпнул из кадушки пива, хлестнул на камни, - Ииий-эх! Пошёл, родимый! Ещё мальца!... Добро!

      Шмякнулся на полок рядышком с Двинцовым. Пар густым туманом расползся вокруг, наполняя восторженные лёгкие неповторимым ароматом кипящего пивного солода. На телах выступил пот: сначала выползал наружу редкими робкими капельками, затем - всё чаще и чаще, пока, наконец не хлынул сплошным потоком. Здравко еще пару раз плеснул пива, пока Двинцов не взмолился о пощаде. Хозяин сидел на полке, словно совсем не чуя жара, важно читал лекции о банной процедуре:

      - Баня, она и тело чистит, и душу распаривает, мягчит. В один пар - и заходить не стоит. По-настоящему радость да пользу получить - в семеро паров окунуться, чтобы семь потов сошло. Ты примечай: с нас вот пока первый пот идет, туго, медленно продирается. И грязный он, и мутный, серый такой. Се, брат, - не от телесной грязи серость, то - внутренняя грязь выходит серая. Ты примечай-примечай! (Вадим старательно изучал собственный выпот, пытаясь запомнить для последующего сравнения и цвет и форму) В ваших-то краях бани есть, нет ли? Есть, говоришь? А как паритесь? ... Как придётся? А на кой оно, такое мытьё наспех да с чем попало, эдак и в речке сполоснуться можно! Во - чудилы неумные! ... Бывает же... Теперича лягай - я тебя веничками обихожу: поначалу пихтовым, чтоб шкура отмякла, после - и берёзой можно. Ты, друже, у меня родишься заново! А после ты меня прожаришь... Вот так... так... полегонечку... по спине... по пяткам... руку вытянь... перевертайся... Добре пошло... парку поддам... Уух! Уши в трубку сворачиваются!... Будя! Твой черёд - хватай веник! Да не тот, свежий бери!... Ух! Ох!... Плесни малость!... Гони-гони жар на меня... А-а-а-а! Сваришь, змей!... Уффф! Будет, пошли кваску хлебнём, охолонем!

      Оба, отдуваясь, вылили на себя по шайке ледяной воды, вернулись в предбанник, пунцово-красные, довольные. Двинцов жадно припал к сулее с квасом, Здравко остановил:

      - Погодь, не напузыривайся, сухоту сбей в горле и довольно пока.

      Сидели на лавках молча, блаженно закрыв глаза. Здравко вскочил:

      - Пошли, Вадим, второй пот вытягивать! Я из тебя человека сделаю! Ты у меня после баньки двух кабанчиков разом слупишь, да еще потребуешь! А то - мяса на тебе, как на комаре! Оно верно, коль у вас там париться по-настоящему не умеют, так какие ж вы едоки!

      Прошли в парилку. Начали всё по-новой. Двинцов прислушался: в дальнем углу парилки явно был кто-то ещё. Там слышалось шуршанье, тихое покряхтыванье, затем плеснула вода. Вадим спросил шёпотом:

      - А кто это там?

      Здравко буднично махнул рукой:

      - Да это ж банник! Это люди ему пар да веник с водой, да и покушать оставляют, а с нами он и вместе попариться может. Нам вот и ночью париться дозволяет, а людям - ни-ни. Может и варом ошпарить, и напугать. Или просто, если молодой ещё, всю одёжку узлами позатягивает, распутывай потом! Правда, на глаза и нам не показывается. Чудной народец: живут в одиночку, даже друг дружку не жалуют. А без них никак. Он и баньку обходит, чтоб пожару не было, и при родах поможет. Рожать-то ведь в баню идут. Да и нечисть всякую чует издали, когда и оборонить может, ежели по силам ему. Так-то вот. А в твоём мире и они повывелись? Худо так-то, мир пустее.

      Ещё и ещё раз, до седьмого обещанного пота. Менялись веники, плескали на каменку то одним, то другим ароматным квасом, медовухой. Пущеный впоследки можжевеловый квас, обдал самое душу вольным лесным ароматом, впитываясь в кровь, родня с лесом, сочетая в себе паровой жар и хвойно-мятную прохладцу. Седьмой пот, как и сулил Здравко, вышел из Двинцова легко, обильно, чистый, как утренняя роса. К удивлению своему, Вадим всю банную эпопею выдержал, не поплохело. Под конец вспенили тела, натёршись пахучей травой-мыльником, ополоснулись водицей.

      Вышли из парилки уже с рассветом. Двинцов подлинно ощущал себя иным человеком, только что родившимся. Вывалились на луг, бегом, восторженно рыча, бухнулись в реку, ушли под воду, вынырнули, сплавали туда-сюда немного, вернулись в баньку, вволю напились квасу. Двинцов налегал на берёзовый с можжевеловым. Хорошо, Здравко вовремя напомнил о существовании пива. Вот это было ПИВО! Всё, ранее пробованное и выпитое Двинцовым, в сравнении оказалось жалким подобием, включая даже предпочитаемые тёмные сорта. Вхолостую не пили, закусывали неторопливо сначала холодным мясом, копчёной рыбкой, затем, как угадав время, вошла женщина, назвавшаяся Малушей, поставила корытце с запечёными на угольях карасями. Вадим было смутился своей наготы, но вспомнил, что ранее на Руси в бани даже ходили сообща, стало быть, и тут так принято. Карасиков смели мигом. Малуша (опять вовремя, как только угадывает?) втащила огромное блюдо с жареным с хреном кабанчиком. Умяли, смачно разгрызая косточки и хрящики. Когда появилась каша с мёдом и яблоками, Двинцов понял, что больше в него, хоть ты тресни, не влезет, но глаза-то по-прежнему жадно озирали стол, на котором как раз в этот миг возникли блины, плошки с льняным и конопляным маслом, миска с икрой, ещё какие-то плюшки-вытребеньки. Соблазна вынесть не смог, мысленно обзывая себя свиньёй, кинулся на блины, намазывая икрой, макая в зеленоватое лучистое масло. Наконец, предел наступил даже для глаз. Сидели, утомлённо откинувшись спинами к стене, разговаривали. Вадим спросил: