Катавасия (СИ) - Семёнов Игорь - Страница 22

      Первосвет.

      Пенным, бражным туманом

      Лес окрестный одет.

      Но вершины затеплил

      Первосвет. Первосвет.

      Будто в мире огромном

      Ни печалей, ни бед.

      Только плавно плывущий

      Над ним первосвет...

      Вадим пел сначала тихонько-неуверенно, почти декламировал, на втором куплете приободрился, окреп голосом, повёл мотив чётче, закончил песню, даже забыв про полное отсутствие аккомпанемента. Обнаружил, что пел с закрытыми глазами.

      Открыл. Девушки молчали. Спросил неуверенно:

      - Ну... как? За человека признаёте?

      Златка цепко схватила Двинцова за руку своей миниатюрной лапкой, поволокла за собой:

      - Признаём-признаём... за пугало поющее!

      Обстановка разрядилась. Дружной толпой направились вдоль берега, перебрасываясь шутками по поводу Двинцовского внешнего вида, Вадим весело парировал, отвечал тем же. Смеркалось. На берегу остался, никому не нужный мешок с зубрятиной (по-совести признаться, давно уже начавшей портиться).

Глава 7

      Вадим шёл по траве вдоль берега, окружённый весело галдящими девчатами (ну, никак язык не поворачивался назвать их, таких вот обыкновенных, берегинями), обнаружил, что до сих пор держит в руке "копьё", хотел было выбросить, но передумал: кто его знает, куда и к кому заведут эти внешне воздушные создания?

      Шедшие впереди девушки уже нырнули меж двух высоченных пихт и скрылись за густыми пушистыми лапами. Двинцов притормозил было, но Златка, шепнув удивлённо-сердито: "Ну, чё встал пнём, пройти не даёшь!", властно потянула за руку, увлекая за собой.

      Некоторое время шли зелёным пихтовым коридором, небо над головами было плотно закрыто лапами на высоте вытянутой руки. Проход был не широкий, метра полтора, на земле, словно совсем равнодушная к топтанию по ней, росла яркая травка. Солнечные закатные лучи необычный хвойный потолок как-то ухитрялся пропускать настолько полно, что по траве вслед за берегинями двигались идеально чётко очерченные плотные тени, при полном отсутствии теней от деревьев. Кое-где по стенам, не перекрывая пути, серебрилась изящным кружевом паутина. Ноздри приятно ласкал запах хвои с примешивающейся лёгкой отдушкой речной свежести.

      Свернули вправо, посолонь, взору Двинцова открылась большая, почти идеально круглая поляна, сплошняком огороженная такими же, как в "коридоре" гигантскими пихтами. Кое-где в "стенах" виднелись, светлея (а не темнея, как ни странно) проходы и окна, обрамлённые весёлым живым багетом из каких-то вьющихся цветов. По центру поляны аккуратно расположились причудливо изогнутые у комля берёзы, образуя собственными стволами удобные креслица, устланные мхом. Удобные, судя по той свободной позе, в коей расположился в одном из "кресел" небольшого роста, седенький с короткой опрятной бородкой и длинными седыми усами, спускавшимися до середины груди, старичок, старательно шлифовавший суконкой кусок речного янтаря.

      Рыжая, завидев деда, выпустила Вадимову руку, запрыгала к деду, радостно и громко пища:

      - Дедуня! Глянь-ка, какого мы приблуду отыскали на Днери! Грязный, одет не по-нашему, ест только тухлятину и говор больно чудной: всё вроде понятно, а сложено не так. Он, дед-Сём, топиться хотел, чес-слово! Ди-и-и-кий - ужас прям! Наверное, с гор спустился! - Златка застыла с открытым ртом, поражённая собственным открытием - А, может, он Горыныч и есть? Ой, мамочки! Гей, народ, мы Горыныча живого привели, только маленького ещё!

      На треск нахальной берегини, отовсюду стали появляться люди: женщины, девчонки, всего пара мальчишек, трое мужиков. Народ осторожно окружал офигевавшего Двинцова, тихо меж собой переговариваясь, в руках у нескольких женщин очутилась развёрнутая рыбацкая сеть, мужики потянули из-за поясов топорики-ватры с длинными изузоренными ручками.

      Двинцов судорожно сжал обоими руками "копьё", выставил вперёд левую ногу, по-совиному крутил головой, ожидая нападения, прикинув про себя, что прорываться надо через мужиков, которые этого-то как раз и не ожидают. На женщин бежать, так, чего доброго, можно и в сети завянуть.

      Возникшую было в посёлке напряжёнку резко прервал старик:

      - Ти-и-ха! А ты, сорока, уймись! Сама приволокла, сама всех переполошила! Какой такой Горыныч? - Дед развернулся к остальным девушкам, приведшим Двинцова, - А вы чего умолкли, глаза выпучили? Проверяли? Блазни не учуяли? Песню играть заставили? Красава, ты старшая - держи ответ!

      Златка обиженно смолкла, часто-часто захлопала густыми длинными ресницами, готовая вот-вот "капнуть", по детски зашмыгала носом, отвернулась, ковыряя мураву замурзанной, измазанной зелёным травяным соком, ножкой. Смуглянка в голубом, уже раз вступавшаяся за Вадима, оказавшаяся Красавой, вышла вперёд:

      - Дедушка Семён, народ честной, вы уж простите Златку, она ведь поначалу ляпнет невесть что, а потом уж думает, да вы ж её знаете. Приблуду на берегу нашли, из лесу вышел. Из пожитков, кроме этих вот шкуры да палки, торба ещё была, а в ней - мясо тухлое, так он ту торбу, как с нами пошёл, так и бросил. Падлу ли есть привык, али так - припас пропал, то я не ведаю, не спрашивали ещё, только Навью кровь не учуяли. Песнь сыграл, хоть не по-нашему, и ране не слыханную, но молвь его корявую разобрать можно, на славенскую схожа, а в песне злого не было - за то душой своей вам ручаюсь. Имени-прозвища у него спросить позабыли, так то опять - Златка всех затараторила.

      - Златка, Златка! Чуть чё, так я виноватая, да?! - обиженно, со слезами в голосе выпискнула рыжая, - А он, может, покуда шли, мне только всё и рассказал... А я вот вам теперь ничего не скажу, сами выведывайте! Вот!

      Златка, всем своим видом изображая оскорблённую невинность, развернулась и, сопровождаемая дружным добрым смехом оттаявшей толпы, направилась к одной из "дверей".

      Сеть исчезла из виду также незаметно, как и появилась, топорики перекочевали за спины, смотрели уже просто с любопытством. Семён обратился к Двинцову:

      - Ну, рассказывать что за овощ ты такой, после станешь, пока одно лишь спрошу, что в брашно приемлешь? Чем угощать тебя с дороги прикажешь?

      - Да всё, что дадите, то и есть буду, - Вадим спохватился, - Только тухлятины я не ем, вы не думайте! Просто я мясо плохо прокоптил, да и без соли... Вот.

      Дед хохотнул:

      - Ну вот, чуток со Златкой поболтал, а уж от неё и нахватался! "Вот," - передразнил Двинцова, окончательно смутив его. Семён продолжал:

      - Как звать-то тебя, величать будем?

      - Вадим я, Двинцов.

      - Ишь ты, с прозвищем, с Двины что ль? А по батюшке как?

      - Игоревич. Только я не с Двины, может кто из предков оттуда был.

      - Смотри-ка! Долгонько у вас прозвища держатся. А ты, значит, Игоревич будешь, с "вичем", а не Игорев сын, княжич, что ль?

      - Да нет, у нас все так, с "вичем".

      - Чудной народ, однако. Ну, ин ладно. Всё одно, слав. Роду-племени-то славенского, так ведь?

      - Славянин.

      - Вот, ёлки зелёные, и племя переиначили! Далеко, видать, от корней забрались.

      Вадим ответить не успел, старик продолжил:

      - Довольно-довольно, что на пустой живот языки чесать, не по обычаю так-то. Ступай, вот Здравко тебя в баньку сведёт, а там, перекусив малость, и спрошать будем, каков ты гусь, да с какой кашей тебя в печь подавать.

      С этими словами дед подозвал широкоплечего парня лет двадцати пяти, указав рукой на Двинцова:

      - Веди давай, Малуша уж истопила, да лопоть чистую на него возьми, а то верно Златка трещала: пугало-пугалом. А ты, Вадим, шкуру свою здесь оставь, я её Дубку отдам, нехай отквасит, пока не пропала, а то жаль будет, корзно-то богатое выйдет.