Божьи люди. Мои духовные встречи - Митрополит (Федченков) Вениамин - Страница 19

28 сентября награжден набедренником митрополитом Сергием.

После кончины старца о. иеросхимонаха Александра прошло 9 лет. В течение этого времени он все искал себе наставника и руководителя в духовной жизни, но не мог найти такого, которому можно было предаться всею душою под руководство. Познакомился в 1886 году с Валаамскими старцами[76], начал с ними иметь переписку; а наипаче письменно стал обращаться к преосвященному епископу Феофану, который заменил ему истинного руководителя и наставника в духовной жизни; в его письмах многих он получил успокоение, вразумление и указания[77].

“Я искал себе руководителя в духовной жизни: видел много в себе неисправностей во внутренней жизни.

Между тем, стали ко мне некоторые из братьев обращаться за советами, хотя я и сам еще — ученик и желал научиться от людей: как удобнее спастись. По этому поводу я и обращался за советом к преосвященному Феофану, который и благословил принимать всех приходящих и дал заповедь — никому не отказывать, но всех принимать с любовью.

Я приходил в недоумение и не знал: что мне и делать? Сам вижу, что я слаб в духовной жизни.

Потом дали мне послушание духовника скита.

Тогда ради послушания нельзя было кому-либо отказывать в духовной жизни. И теперь не знаю: какой будет конец жизни моей? И боюсь, и трепещу, как бы не получил осуждение даже за мои слова, которые я предлагал из писаний святых отец наших.

Пишу я эти строки, мне от роду 50 лет и 7 месяцев. Кто найдет эти мои строки, прошу помолиться обо мне, чтобы не быть мне осужденному за мои дела и слова в день Страшного Суда Божия; ибо я много согрешаю и прогневляю Создателя моего и Искупителя моего; такожде и ближних моих.

Прошу, прости меня, Господи, в чем-либо я мог пред кем согрешить делом, словом и мыслями, ведением или неведением.

1894 г. октября 26–го дня.

Иеромонах Герман”.

5. Игуменство в Зосимовой пустыни

“О. наместник Леонид все звал меня жить в Лавре: он хотел, чтобы я научился там в совершенстве живописи и остался жить там. Но о. игумен скита и старец советовали мне никуда не уходить. Не желалось мне уходить и после, когда о. наместник Павел[78] велел мне идти в Зосимову пустынь. Ведь меня не раз хотели взять из скита. Приезжает к нам о. Павел в скит прощаться: это, помню, было накануне Сретения — и велит мне приехать в Лавру поговорить. О. игумен Даниил был в это время болен; все решили, что меня скоро поставят на его место: я боялся этого.

Митрополит Сергий[79], — как говорил мне о. наместник Павел, — желал найти двух начальников: в Гуслицкий монастырь[80] и в Зосимову. Тогда наместник вызвал меня к себе и сказал, что хотел бы видеть меня в Зосимовой, чтобы сердце его было за нее покойным. Я отнекивался: говорил, что я неспособен. Напоил он меня чайком и отпустил. Только сказал:

— Не говори никому об этом.

Приезжаю я обратно, братия меня спрашивает, я молчу. Толки пошли. К игумену Даниилу меня позвали; я и тут — молчок, по заповеди. Вскоре дело разъяснилось. Как-то мы говорили с о. Варнавой, вот он и говорит, что о. наместнику желательно тебя в Зосимову пустынь. А я и говорю ему:

— Отец Варнава, ты там в чужой губернии (Владимирской) женский монастырь строишь[81], а лучше бы сам пошел в Зосимову.

Прошло еще несколько времени, живем мы этак молча. О. Иоанн из Зосимовой прислал сказать, чтобы я там побывал. Поехал я туда 15 июня. Со станции Арсаки посчитал: Зосимова стоит на 7–м холме. Пришел в Зосимову, направляюсь в трапезу. О. Корнилий по дороге показывает мне, сколько дел еще осталось: денег мало, кресты надо золотить, лошадей пара, которые нас везли, оказались не монастырские, а — помещика Головина, собор не готов, пола нет, приходится идти по дощечке.

Вдруг слышу я — наместник идет. Я не успел и рясу достать, так в подряснике и встретил его.

— Как я рад тебя видеть здесь! — восклицает он. — Здесь лучше скита, уединеннее. И мне, и тебе было бы хорошо…

— Благословите в три часа обратно уехать.

— Не дозволяю, — сказал он.

Пошли мы с ним в покои. Он и говорит, убеждает меня:

— Я тебя игуменом сделаю.

А я все отказываюсь, говорю:

— Там, в скиту, учеников у меня много!

— А я сюда и их переведу: хочу, чтобы ты духовную жизнь тут настроил. В братии тут никого нет подходящего; отец Иоанн[82] стар.

Я все отказываюсь; а он в покои пришел, видит, здесь все не в порядке. Наконец он меня убедил. Думал, думал я; испугался того, что меня то туда, то сюда зовут: в Гуслицы называли, еп. Антоний Каржавин в Устюг меня звал. Думаю: не усидеть мне! И согласился в Зосимову. Наместник от радости заплакал. Скоро он устроил все дело у митрополита. 2 октября зовут меня в Пещеры скита и читают там указ в присутствии игумена Даниила, что иеромонах Герман назначается в Зосимову пустынь. О. Даниил стал выражать неудовольствие, что “он нам самим нужен: неужели у вас из своих монахов не найдется? У вас целых шестьдесят в Лавре!” А наместник, в ответ на это, вынимает письмо с жалобою на Даниила относительно старца Варнавы. Этим он его укротил. Что делать? 5 октября поехали мы ко владыке с наместником. В это время был у него о. Товия, иподиакон Знаменского монастыря. Владыка велел, чтобы пришел к нему завтра. На другой день прихожу. Владыка велит:

— Садитесь, — говорит.

Я, было, думал отказываться, что я не способен. А он сразу заговорил со мною: напомнил о письмах моих и ответах святителя Феофана Затворника и, не давши времени отказаться, говорит:

— Наберите себе новых послушников из мужичков; заводите уставной порядок, чтобы служба была уставная, а то, — говорит, — стыдно и ходить: такая служба!”

О. Герман говорит:

— Я боюсь, что неспособен.

А он отвечает:

— Бог поможет, молитесь!

“Что делать?! 9 октября поехал я; узнаю, что по дороге несчастье: женщину убило, и что нас поэтому повезли другой дорогой.

Встретили меня с иконою; и я привез с собою икону, какую игуменья из женской Зосимовой пустыни[83] прислала мне в благословение, чтобы внести ее с собою в обитель. Урядник встретил нас. А в пустыни рыбы нет: щи горькие из сырой капусты. Пошли, чайку попили, потом ввели меня в церковь, многолетие мне сказали. Тогда иеродиакон был Феофан. Потом ввели меня в наместнические покои, в келию о. Павла; ввел меня сам наместник: кушетка стоит, а в ней нет ни гвоздочка; а в шкафу ризница, и ничего-то в ней нет. Что делать? Мне стыдно было: ведь о. Иоанн оставался в пустыни. Ничего я еще не знаю. На другой день сразу же ввел я уставную службу. А потом начали мы с о. Иоанном разбирать бумаги. Деньги, которые в изобилии и часто жертвовали или присылал о. наместник, о. Иоанн держал под шкафом и раздавал их всем, кто бы ни просил у него: он ведь был добрый, не то, что я. Бывало, придет мужик, просит на лошадь; придет баба, просит на корову: он сейчас палочкой вынет и отдаст; хлеба он всегда давал мужикам. Мужик придет, попросит овсеца, о. Иоанн кошель насыпет; а тот пойдет да и продаст его. Много ходило к нему. От этого братии иногда была нехватка. Наместник за это сердился: ему было неприятно, что то, что доставалось для любимой им Зосимовой пустыни с трудом, о. Иоанн от простоты раздавал иногда и не нуждающимся, но прикидывающимся бедными. О. Иона, казначей, искусно насчитал, что о. Иоанн растратил таким образом 6000 рублей, на которые были расписки только о. наместника. Когда я стал жить здесь, порядки переменились: он жил добродетельно, а я не так; про меня стали говорить:

— Это — не отец Иоанн, у этого не попользуешься.

Я со скупостью все делал. Когда о. Иона показал о. наместнику все начеты на о. Иоанна, то о. Иоанн сказал мне:

— Ну, отец Герман, он и тебе зла наделает много; и тебе от него плохо будет. Берегись, натерпишься от него.

Действительно, о. Иона в Зосимовой вооружал против меня братию. Вскоре о. Иоанн уехал в Лаврскую больницу на покой; оскорбился старец. 23 декабря стало ему плохо, а 8 января 1898 года он скончался.