Зеркало (СИ) - "shizandra" - Страница 8

Но он забыл о нем, когда влился в дела и проблемы нового дня. Завтрак в одиночестве («Я в клинике: забираю свою справку медосмотра для агентства. Хотел тебя вчера предупредить, но забыл. Завтрак на столе, я позвоню. Люблю. Мирко»); сборы, которые в отсутствии Мирко, всегда каким-то чудом знавшего, что и где лежит, затянулись; пробки на дороге… Звонки, смс, родители, дела, что-то сделать, куда-то успеть… Времени на то, чтобы остановиться, просто не было. И приступы усиливающейся боли в сердце были лишь фоном. Марин неосознанно потирал грудь, а потом снова уходил с головой в суету. К вечеру обиженное его невниманием сердце успокоилось. И вновь напомнило о себе, когда вечером в дверь позвонили. Марин, ждавший Мирко с репетиции и куривший у форточки на кухне, только вздрогнул, когда словно эхо дверного звонка, боль волной разлилась по телу. И квартира вдруг показалась чужой, пустой и холодной. Поморщившись от повторного звонка, Марин аккуратно положил в пепельницу недокуренную сигарету, и пошел к двери.

Розы. Снова. Бледно-розовые, бархатные. Как сама нежность. Марин принял цветы, расписался в получении, закрыл дверь и замер, держа букет в руках и размышляя. За последнюю неделю это уже четвертый. И все его предшественники отправлялись в мусоропровод. Без жалости и объяснений, в чем провинились цветы или тот, кто их присылал. Но сейчас Мирко нет. И Марину нужно решить, что делать с цветами. Выкинуть, как и Мирко? Чтобы тот не видел их и не знал о том, что они были. Или оставить, чтобы потом Мирко выбросил их сам? Марин окинул взглядом букет в своих руках. Красив, строг и роскошен. Как и все остальные до него. Но, кажется, для Мирко они были символом чего-то, отчего надо избавиться сразу и безжалостно. Он никогда не говорил о том, от кого они, но Марин был уверен, что его парень если не знал точно, то предполагал, кто может быть дарителем. Ревности Марин не чувствовал. Лишь легкое недоумение. Последним ярким вторжением в их тихую, счастливую жизнь был Янко. Но после того их разговора с Мирко он как в воду канул. А больше… Большую часть суток, если, конечно, Мирко не был в театре, они проводили вместе. И уж Марин бы точно что-нибудь заметил. Или кого-нибудь. Но… ничего. Тогда от кого букет?

Марин поудобнее перехватил цветы, и пальцы нащупали что-то постороннее. Марин повернул букет, и его глаза расширились. Конверт. Неужели наконец какая-то зацепка? Совершенно не думая о том, что делает что-то не то, Марин вытащил конверт из цветов, а букет положил на тумбочку в прихожей – его судьбу решит Мирко, когда вернется.

Конверт не был запечатан, и Марин без труда вынул исписанный летящим почерком лист бумаги. Пробежался глазами по первым строчкам и…

«Нежный мой… Ты выкидываешь мои цветы. Почему? Они тебе не нравятся? Не верю. Ты всегда умел ценить красоту, а я выбираю тебе только самые лучшие. Для тебя – все только самое прекрасное. Знаешь, я бы хотел уложить тебя на постель, усыпанную розовыми лепестками. Думаю, моя мечта вполне реальна, правда, любимый? В наш первый раз… Жаль, что он получился таким неловким, но тогда нам с тобой было не до окружающей обстановки, – руки Марина затряслись. Дочитав до этого места, он зажмурился, стиснув несчастный лист бумаги и отстранено отмечая, как воет от страшных предчувствий сердце. Хотелось выкинуть, сжечь это письмо. А потом забыть о нем, как о страшном сне. Но ресницы поднялись сами собой, и взгляд уперся в летящие строчки. – Ладно, я не буду об этом вспоминать: это прошлое. А будущее… Нежный мой, ты ведь помнишь, что ты – МОЙ? Не скучай, мы скоро встретимся. Люблю. Янко. P.S. Кстати, я тебе говорил, КАК мне нравится, когда ты зовешь меня Яном?»

Марин дочитал письмо и, скомкав его, сунул в карман. Как в тумане, дошел до кухни, на автомате прикурил. Марин был спокоен, внутри была только пустота. Взгляд скользил по предметам и не узнавал их.

Он… поверил. Каждому написанному слову. Сомнений не было, но укладываться в голове это не желало. Вопросов «как» и «почему» тоже не возникло. Может, позже… Когда пройдет шок. А сейчас…

В замке заскрежетал ключ, щелкнула ручка, и…

- Марин, я до…

Сарницкий опустил голову, чувствуя, как губы сами собой растягиваются в оскале: любимый увидел цветы, лежащие на тумбочке. Что будет дальше? Напряженная тишина, шорох, стук двери, и Марин был готов поклясться, что Мирко снова матерится у мусоропровода, ломая толстые стебли.

Взгляд остановился на недокуренной, но давно потухшей сигарете, и Марин отправил ее в пепельницу. Вытащил из кармана скомканное письмо, тщательно разгладил и когда на пороге кухни показался Мирко, молча протянул его ему, с интересом естествоиспытателя наблюдая за тем, как белеет лицо того и срывается дыхание по мере прочтения.

Письмо с тихим шорохом опустилось на пол, и Марин шевельнулся:

- Что еще я о тебе не знаю? – спокойно, ровно спросил он, и Мирко поднял на него больные, пустые глаза. С секунду всматривался в полные запредельной боли и отчаяния зрачки Марина, а потом отвел взгляд. Сарницкий криво улыбнулся: – И когда это началось?

Мирко упорно не поднимал глаза. Только все сильнее белел и сжимал пальцы в кулак. После вопроса Марина он еле заметно вздрогнул, но ответил. Так же спокойно и ровно:

- Давно. В старших классах школы.

Марин стиснул зубы, переживая приступ боли, а потом хрипло спросил, чувствуя себя мазохистом:

- Что было дальше?

- Нас застукали. Мама. Ян взял всю вину на себя и ушел.

Марин мотнул головой, словно это могло помочь избавиться от полоснувшего по нервам и сердцу имени, так легко сорвавшееся с губ Мирко. «Кстати, я тебе говорил, КАК мне нравится, когда ты зовешь меня Яном?» Марину показалось на миг, что на него смотрит черная, холодная бездна. Что. Дальше?

- Хочешь сказать еще что-нибудь? – он задал этот вопрос только для того, чтобы разбить эту сводящую с ума тишину.

Мирко медленно повернулся к нему, и Марин невольно отшатнулся, увидев огонь вины и запредельного отчаяния, горящий в его глазах. И вдруг все встало на свои места. Изменившееся поведения Мирко, его внезапно проснувшаяся страсть к жесткому сексу, желание все время быть рядом, боль, вина и дикий страх, застывший на дне его зрачков. Прошлое.

- Я… – Мирко облизал пересохшие губы. Ему было трудно говорить, но он упрямо продолжал: – Я хочу, чтобы ты знал две вещи.

Марин вскинул бровь, чувствуя, как где-то внутри зарождается ненависть, изрядно приправленная нотками отвращения. Но Мирко, глаза которого мало напоминали глаза живого человека, кажется, даже и не почувствовал изменение состояния Марина:

- Всего две, Марин. Я никогда по-настоящему не спал с ним. И я люблю тебя.

- Ложь, – не моргнув глазом, Сарницкий отмел первое утверждение, вспомнив слова Янко в письме про «первый раз». А второе… Сейчас почему-то от любви Мирко он сам себе казался грязным.

- Тебе лучше уйти, – глухо, не глядя на Мирко, произнес Марин. Благоев молча развернулся и вышел из комнаты, а спустя несколько секунд захлопнулась дверь. И квартиру медленно, но верно начала наполнять тишина. И пустота. Они расходились концентрическими кругами от ключей, оставленных Мирко на тумбочке, ползли по стенам, перебирались через пороги, холодили тело и порождали странные изломанные тени. А потом вдруг все исчезло.

От нечеловеческого воя, полного тоски и боли, в окнах задребезжали стекла.

Вот и все. ВСЕ. Он потерял все, что у него было. Страшная расплата за страшный грех. И винить некого, кроме себя.

Улицы пусты.

И под ногами только серость.

Углы, повороты. Дом, подъезд. Ключи и его старая маленькая квартирка.

Он оставил пальто там, где оно соскользнуло на пол с его плеч, и прошел в комнату. В голове пусто. В сердце пусто. И ощущение кошмара. Непробиваемая, прозрачная стена. И сил бороться больше нет. Да и нужно ли теперь? Нет. Его мир не разбился. Он изменился. И теперь не только напоминал вечную мерзлоту, но и был ею. Только лед и он.

Звонок пробивался, как сквозь слой ваты. Он раздражал, порождал эхо. И только поэтому Мирко сполз с кресла и дошел до двери. Переступил через валяющееся пальто, щелкнул замком и, даже не взглянув на гостя, вернулся в комнату. Больше ничего не раздражало. Не смущало его покой.