Али-паша - Дюма Александр - Страница 22

Еще несколько часов назад в Янине проживало тридцать тысяч человек, и примерно половине из них удалось вырваться из города, но едва они удалились на несколько миль, как наткнулись на передовой отряд османского войска. Однако воины и не помышляли защищать несчастных или оказывать им помощь напротив, они буквально набросились на беглецов и, обобрав их до нитки, погнали в лагерь в плен.

Жалкая горстка беглецов, уцелевших от некогда большого города, оказавшись в тисках меж пожаром и неприятелем, видя впереди рабство, а позади - неминуемую смерть и истошно вопя от ужаса, врассыпную пустились наутек. Иным удалось-таки спастись от турок, но в ущельях их уже поджидали горцы, слетевшиеся на запах легкой добычи, и пробиться удалось лишь тем, кто держался кучей.

Ужас порой придает человеку невиданные силы: некоторые матери с младенцами на руках за один день пешком добрались до Арты, проделав тридцать миль. Женщины, застигнутые во время бегства родовыми муками, помирали в лесных дебрях, дав жизнь младенцам, которым не надолго суждено было пережить матерей без их заботы и ухода. Одни юные девушки старались изуродовать себя и нещадно резали себе лица, другие попрятались по пещерам, где и умерли от ужаса и голода.

Охмелев от распутства и грабежа, албанцы не пожелали возвращаться в замок и устремились на родину, мечтая пожить наконец припеваючи за счет награбленного. Но дорогой на них нападали крестьяне, алчущие отбить добычу, и жители Янины, нашедшие приют в деревнях. Тропы и ущелья были усыпаны трупами, придорожные деревья превратились в виселицы. Палачи не надолго переживали свои жертвы.

Развалины Янины еще дымились, когда 19 мая в город вступил Пашо-бей. Разбив шатер вне досягаемости крепостных пушек, он вывесил над ним бунчуки, знаки своего высокого положения, предварительно огласив фирман, присваивающий ему титул паши Янинского и Дельвинского. Со своей башни Али слышал, как турки выкрикивали приветствия его бывшему слуге Пашо-бею, именуя его вали[45] Эпира и гази, или победоносным. После этой церемонии кади прочел утвержденный муфтием фирман, объявлявший Али Тепелени Вели-заде отстранение от должности и отлучение от истинной веры, призывая всех магометан не произносить впредь его имени без приставки Кара (черный), означающей, что человек этот исторгнут из числа суннитов или правоверных. Марабут, воинствующий мусульманский монах, бросил затем камень в сторону замка и возгласил проклятие Черному Али, которое и было подхвачено всей турецкой армией, закончившей эту ритуальную анафему возгласами: "Да здравствует султан! Да будет так!"

Однако подобные громы и молнии не могли сокрушить три мощные крепости, среди защитников которых было немало артиллеристов, прошедших выучку в армиях Европы и обучивших своему делу множество канониров и бомбардиров. Поэтому осажденные, ответив улюлюканьем на радостные крики осаждающих, тут же отозвались и пушечной стрельбой.

Празднично изукрашенная эскадра мятежного паши дрейфовала на озере в виду турецкого войска, паля из всех пушек, едва турки пытались подступить к берегу.

Однако никакое шумное молодечество не могло отвлечь пашу от горестных и тревожных раздумий. При виде бывшей своей армии, перешедшей на сторону Пашо-бея, при ужасной мысли о том, что ему, вероятно, не суждено уже повидать сыновей и что внук его - в руках неприятеля, он погрузился в глубокую скорбь и печаль. Из его бессонных глаз непрестанно струились слезы. Он отказывался принимать пищу и целую неделю с растрепанной бородой и облаченный в траур сидел на циновке у входа в приемную, умоляюще простирая руки к солдатам и заклиная лучше убить его, только не покидать. Тем временем жены паши, вообразив по виду его и поведению, что все пропало, оглашали крепость стенаниями. Многие стали опасаться, как бы скорбь не свела Али в могилу; но солдаты, чьих заверений он до того никак не хотел слушать, убедили его, что отныне их участь неразрывно связана с его судьбой: Пашо-бей объявил, что сторонники Али будут прогнаны сквозь строй, как виновники мятежа, и потому они были кровно заинтересованы сражаться до последнего. Затем ему напомнили, что война уже в полном разгаре, а османская армия умудрилась забыть артиллерию в Константинополе и не может рассчитывать на ее прибытие до начала дождей, то есть до конца октября, и что у осаждающих, по всей вероятности, скоро начнутся трудности с провиантом, а поскольку в срытом до основания городе зимовать невозможно, туркам придется отвести войска на зимние квартиры.

Эти рассуждения, проникнутые горячей убежденностью и к тому же подтверждаемые бесспорными фактами, в конце концов несколько поумерили снедавшую Али тревогу. Василика, прекрасная пленница-христианка, которую Али не так давно взял в жены, ласками и увещаниями окончательно излечила его.

Тем временем сестра его Хайница являла редкий пример мужества. Несмотря на уговоры, она осталась в своем замке в Либоково. Все жители округи, немало от нее претерпевшие, требовали ее смерти, но никто не осмеливался поднять на нее руку. Казалось, дух матери, с которым, как утверждали суеверные люди, она поддерживала таинственные сношения даже сквозь могильный мрамор, постоянно пребывал рядом с ней и хранил ее. Грозный дух Камко, как говорили, являлся многим жителям Тепелени; видели, как ворошит она кости жителей Кардицы, слышали, как кричит, требуя новых жертв. Жажда мщения побудила нескольких мужчин пренебречь таинственной опасностью; но дважды их останавливал всадник в темных одеждах, запрещая поднимать незапятнанный меч на исчадие ада, возмездие которому уже уготовлено небесами, и дважды смельчаки поворачивали назад.

Однако, вскоре устыдясь своей робости, они предприняли новую попытку и пустились в дорогу, облачившись в цвета Пророка. На сей раз таинственный всадник не преградил им путь. Они так и вскричали от радости, но, карабкаясь на гору, все прислушивались, не отзовется ли горное эхо на какой-нибудь таинственный шум, однако царившую вокруг тишину запустения нарушало лишь блеянье стад да крики хищных птиц. Добравшись до плато Либоково, они знаком условились хранить молчание, чтобы застать врасплох стражу, которой, как они думали, кишмя кишит замок. Они подкрадываются, подползая, как охотники к дичи, вот они уже у ворот замка и готовы взломать их, как вдруг ворота открываются сами собой и перед ними предстает Хайница с карабином в руках и пистолетами за поясом в сопровождении лишь двух огромных псов.

- Стойте, дерзкие! - восклицает она. - Ни жизнь моя, ни богатства никогда вам не достанутся. Если хоть один из вас сделает еще шаг без моего позволения, земля разверзнется и поглотит и вас, и замок. В подвалах хранится десять тысяч фунтов пороха. Я готова простить вас, хотя вы того и не заслуживаете. Позволю даже забрать мешки с золотом; пусть оно возместит вам ущерб, нанесенный врагами моих братьев. Но уходите сию же минуту и без единого слова, и впредь не нарушайте мой покой. Мне и помимо пороха есть чем себя защитить. Знайте, жизнь для меня - ничто, и если я того пожелаю, горы станут могилой ваших жен и детей. Ступайте.

Она замолчала, и мужчины, явившиеся убить ее, в ужасе убежали прочь.

Вскоре в этих краях объявилась чума. Страшная болезнь была разнесена цыганами, которым Хайница раздала зараженные тряпки и пожитки.

- Мы одной крови! - с гордостью вскричал Али, узнав о поступке сестры.

Казалось, в эту минуту к нему вернулась и былая отвага и молодой задор. Когда спустя несколько дней ему сообщили, что Вели и Мухтар, соблазнившись на щедрые посулы Пашо-бея, сдали тому Превезу и Гирокастру, он ответил:

- Меня это не удивляет. Я давно знал, что они недостойны быть моими сыновьями, и отныне у меня нет других детей и наследников, кроме защитников моего дела.

Когда вскоре прошел слух, что они были обезглавлены по приказу того, на чью сторону встали, Али промолвил лишь:

- Они предали отца и получили по заслугам. Нечего и говорить об этом.