Рыцари свастики - Ломейко Владимир Борисович - Страница 26

— Вот это да! Лирический экспромт гейдельбергского матроса! — Голос Герда немного поддразнивал.

— А ну тебя! — обиделся Роланд. — Я к тебе со всей душой, а ты опять оседлал своего гнедого Сарказма.

— Не стоит обижаться, Роланд, — примирительно заговорил Герд. — Лучше бы достал свое хваленое кульмбахское. Говорят, это самое крепкое пиво в мире.

Роланд притащил из угла комнаты ведро, где стояли бутылки с пивом. Он обложил их кусками льда, но лед уже расстаял, и бутылки стояли в холодной воде.

Пиво оказалось действительно отличным и в меру охлажденным. Потягивая его, приятели не спеша делились друг с другом новостями.

Роланд Хильдебрандт, сдав летние экзамены, завербовался простым матросом на все лето на торговое судно, обслуживавшее Гамбург фруктами и товарами из африканских и азиатских стран. Причин для такого решения, неожиданного для его друзей, да и для него самого, было несколько. Во-первых, ему не хотелось возвращаться под родительский кров и все лето выслушивать нудные наставления отца о смысле жизни и о том, как надо в ней добиваться успеха. Будучи не в состоянии осуществить свои глубокие познания на практике, Хильдебрандт-старший, считавший себя неудачником, еще при жизни решил обогатить своим драгоценным опытом единственного сына. Последний, однако, отнюдь не спешил лишать отца его последнего достояния и весьма критически относился ко всякой нематериализованной теории.

Во-вторых, ему хотелось немного заработать на следующий год. Как там ни говори, но, даже получая стипендию, что уже выводило его вперед по отношению к девяти другим студентам 21, Роланд должен был подрабатывать, чтобы продолжить нормальную учебу.

Он мог бы назвать еще немало веских причин своего решения, но две из них были наверняка для него важными. Ему хотелось в новой, непривычной обстановке избавиться, наконец, от своей потерянности, которая мучила его после разрыва с Эрикой. И кроме того, испытать себя, чего же он стоит как мужчина, может ли выдержать лишения и трудности сурового матросского труда. Где-то в глубине души он понимал, что это было бегство к бескрайнему, неведомому морю, бегство от самого себя, от мучивших его сомнений, от странного чувства неуверенности в собственной правоте, которое приходило к нему по ночам в мансарду и, тихо присаживаясь на краешек постели, молча смотрело на него осуждающими глазами Эрики.

Герд многого не знал, потому что о некоторых вещах Роланд боялся даже признаться самому себе, не то чтобы еще рассказывать кому-либо, пусть он будет и твой лучший друг. Но Роланд чувствовал, что Герд о многом догадывался сам, без всякой подсказки. И он был признателен и благодарен ему за это молчаливое понимание, за его участие, которое проявлялось буквально во всем. Герд ничего не сказал Роланду в тот вечер, когда у него состоялось бурное объяснение с Эрикой. Она была в день дискуссии в Гейдельберге. На нее ужасное впечатление произвела расправа озверевшей толпы над Вальтером Биркнером. Тот факт, что Роланд своими вопросами в аудитории «Максимум» разъярил некоторых оголтелых студентов и, как она ему сама сказала, попросту подзуживал их, вызвал у нее возмущение и послужил причиной их ссоры. В запале она наговорила Роланду немало обидных слов, которые обожгли его, как удары хлыста. Именно такая ассоциация возникла у него в тот момент: он сразу же вспомнил свое детство и холеного барона, который жил в своем имении за их школой и однажды, возвращаясь верхом с прогулки, застал у своего поместья двух мальчишек, которые, не подозревая своей дерзости, справляли малую мальчишескую нужду на свежевыкрашенные доски забора. Роланд на всю жизнь запомнил обжигающий укус его хлыста через правое плечо в щеку.

Но обиднее всего были для него ее последние слова:

— Мне так хотелось видеть в тебе идеал сильного, но доброго мужчины, умного парня, который понимает разницу между громкими, но пустыми понятиями и существом проблем, ждущих своего решения. Я мечтала увидеть тебя среди тех, кто протестует против оболванивания немцев в нашей стране, кто существует, чтобы мыслить. А ты? — Она даже задохнулась тогда от горечи и возмущения. — Для тебя идеалом оказалась студенческая корпорация…

Она махнула в отчаянии рукой и убежала прочь.

Он долго думал потом, что его задело тогда больше всего, почему он решил не идти ни на какие объяснения с ней. И он безжалостно докопался до этого и сказал сам себе со всей откровенностью. Дело было в противоречии между его представлениями о социально-политическом лице женщины и тем, кем была в действительности Эрика. Как ни увиливал он от прямого ответа перед самим собой, Роланд вынужден был в конце концов признаться, что отцовские идеи о предназначении женщины, повторенные тысячекратно не только им самим, но и в школе, литературе, кино, всей окружающей действительностью, постепенно были вбиты и ему в голову: немецкая женщина должна жить в мире трех «К»: кюхе, киндер, кирхе 22. В этом ее призвание, через эту призму смотрит на нее весь мир немецкого обывателя, в этом ее предназначение для мужчины. И хотя Роланд считал себя сыном двадцатого века и нисколько не сомневался в необходимости равноправия мужчин и женщин и мог сколько угодно говорить на эту тему, вдруг оказалось, что на практике он понимал это равноправие так же, как его отцы и деды. И тот факт, что женщина могла громко заявить о своем несогласии с ним по вопросам политики и открыто в лицо бросить свое презрение к его интересам, привязанностям и, быть может, идеалам, — это было для него чересчур. И это говорила она! Та, которую он любил и которой восхищался. Ей был ближе какой-то безродный журналист, для которого ничего не было святого, который даже не понимал, что такое любовь к немецкому отечеству…

Эрика! Эрика! Как он любил ее! И она сама растоптала эти чувства. Разве мог он равнодушно слышать ее разгневанный голос? Он решил тут же вырвать ее из своего сердца. Но корни оказались слишком глубокими. И он напрасно пытался заглушить свои воспоминания. Картины былого словно кошмары преследовали его. И Роланд бросился к спасительному морю…

— Ну и как, помогло тебе море? — вопрос Герда пробудил его от воспоминаний.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Роланд.

— Послушай, старина, давай прекратим играть в прятки. — Глаза Герда были серьезны и доброжелательны. — Я не хочу лезть к тебе в душу, но не думай, что твои переживания спрятаны на дне глубокого колодца. Для тех, кто тебя знает, это не такая уж большая тайна. Кроме того, мне чертовски жаль и тебя и Эрику. Вы просто созданы друг для друга, а вместо этого мучаете себя. Моника писала мне, что Эрика очень переживает ваш разрыв. Но ты должен первый сделать шаг навстречу. Ты ведь действительно тогда был не прав. И что ты взъелся на этого Биркнера? Знаешь, у меня не выходит из головы мысль, что ты не сам это придумал, а по просьбе Леопольда фон Гравенау.

— Ну, это уж слишком! — зло оборвал Роланд, уязвленный таким открытым сомнением в самостоятельности своих поступков. — Брось ты свои изыскания в чужих потемках! Мы с тобой друзья, но на политику у нас взгляд разный. И не будем этого касаться. Тебе нравится лениво валяться на подстриженных газонах нашего общества. «Благополучие для всех»; «мы никогда не жили так хорошо, как сегодня», — передразнил кого-то Роланд. — От этих детских рассказов нашего канцлера вянут уши. Наше плюралистское общество разжирело, как боров, которому ребята из Техаса скармливают объедки и помои. Неужели ты не видишь, как разлагается наша Федеративная республика? Общество равных возможностей? Сплошная химера. Все тот же Флик со своими миллионами и твоя вдова-соседка, получающая лишь сто двадцать семь марок в месяц. Эти господа в Бонне разбазаривают наше будущее. Наши ученые уезжают за океан, потому что правительство на развитие науки дает лишь 1,2 процента национального дохода. Существующие партии зажрались на государственных харчах. Нет, дорогой Герд, это общество сытых возмущает нашу молодежь. Она ищет новые идеалы. Ей надоело слушать пустые посулы из Шаумбурга 23. Мы Хотим действия. И эту активную про-грамму нам предлагают национал-демократы. Я рад, что вчера было провозглашено создание партии, которая смело и по-иному смотрит на национальные проблемы. Она бросила вызов этим сытым господам из ХДС с их неизменной мудростью: «Никаких экспериментов!» Заблуждаетесь, уважаемые господа, эксперименты будут! И проведут их без вашего участия и вопреки вам!