Алая карта - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 22

— Мишель, дорогой мой, чудный мой Мишель! Ты и вправду особенный. Расскажи мне еще о любви!

И я рассказываю! Рассказываю! И в конце концов убеждаю себя, что очень силен и ловок. Мы прижимаемся друг к другу — неудовлетворенные, попавшие в ловушку слов, забываем, где находимся, и выныриваем из забытья в половине шестого. Люсиль вскакивает, быстро приводит себя в порядок, готовая сорваться с места.

— Ну и достанется же мне на орехи, — произносит она, сконфуженно улыбается, как застигнутая на месте преступления девочка, наклоняется и целует меня в лоб. — Оставайся, мой милый романист. Мой бумажный любовник!

Я приподнимаюсь на локте и смотрю ей вслед. Что это, насмешка? Нет. В ее словах не было иронии, она всего лишь констатировала факт: моя любовь — это любовь писателя, чистой воды умствование, и ее это удивляет и трогает. Я потерпел неудачу и чувствую привкус горечи. Попытайся я описать случившееся во всех подробностях — не уверен, что мне бы это удалось! — вряд ли сумел бы скрыть привкус фальши. Притворяться бессмысленно! Я уклонился — и точка! Испугался! Но чего, черт возьми? Осложнений? Они маловероятны. Скорее всего, я давно утратил связь с реальностью, с подлинными чувствами и просто не способен испытывать настоящую любовь. Возможно, я выдумал свою любовь к Люсиль. Кто знает…

На пляж мы не вернулись, но встретились в городе, как два фланера на прогулке. Встретились, прошли часть пути вместе — что может быть естественней? Приличия не нарушены, мы шагаем рука об руку и вроде бы обмениваемся самыми что ни на есть невинными репликами. Мы проходим несколько сотен метров, не больше, и играем в игру в близость. Главное правило: говорить обо всем, ничего не утаивая. Она рассказывает о ревности Рувра, о его грубости и вспышках ярости, о былых сексуальных притязаниях. Время от времени я задаюсь вопросом, уж не намеренно ли она вгоняет меня в краску? Довольно скоро наша игра приобретает выраженный оттенок порочности. Я постепенно узнаю новую Люсиль — сентиментальную реалистку, мстительную — ох, какую мстительную! — хитрую и изворотливую, одним словом, женщину, с которой нельзя не считаться.

Мы обмениваемся прощальным рукопожатием. «Я люблю тебя, Мишель». — «Я тоже, Люсиль». Никто бы не догадался, что наши вежливые улыбки суть поцелуи.

За ужином игра продолжается — на глазах у Вильбера. Похоже, Люсиль нравится ходить по краю. Ее рука касается моей. Она ищет ногой мою ногу под столом. Это нелепо, смешно… Люсиль переигрывает. Думаю, она не очень поняла то, что я пытался объяснить ей на пляже, и старается понравиться мне, проявляя излишнее усердие, как посредственная ученица.

Однажды я спросил себя: «Что, если она права? Что, если я от нее устану?» Что же, соберу вещи и приищу другое убежище!

Произошла КАТАСТРОФА! Вильбер застал нас с Люсиль. Сегодня в библиотеке было много посетителей. Люсиль записывала фамилии в журнал, я находил на полках нужные книги и выдавал их. В 16.10 мы наконец остались одни, пора было закрываться.

— Извини, Мишель, я спешу… — сказала Люсиль.

— Ксавье?

— Он… Поцелуй меня, Мишель, иначе я не справлюсь.

Я обнял ее, спиной почувствовал, как открывается дверь, и услышал голос Вильбера:

— О, простите…

Мы отпрянули друг от друга, Вильбер захлопнул дверь, и бежать следом было глупо, это только усугубило бы ситуацию. Люсиль смертельно побледнела и без сил опустилась на стул.

— Весь дом узнает, — прошептала она.

Я тоже очень удручен. Она права, Вильбер всех оповестит — в своей обычной манере, плотоядно подхихикивая. Узнает Франсуаза… потом Клеманс… наши соседи и соседи наших соседей.

— Он может «наябедничать» Ксавье.

— Но ведь твой муж никого не принимает.

— Зато получает почту. Достаточно анонимного письма или телефонного звонка.

Я не соглашаюсь. Вильбер, конечно, человек злоязыкий, но он не доносчик… Люсиль меня не слушает.

— Ужасный тип! — восклицает она. — Как, ну как нам заставить его молчать?

— Хочешь, я объясню ему…

— Что?! — раздраженно вопрошает Люсиль. — Что ты хочешь объяснить этому человеку, о чем можешь его попросить? Не смей!

— Не сердись.

— Я не сержусь. Только…

— Что — только?

Она пожимает плечами, хватает сумочку и почти бежит к двери.

— Люсиль… Ничего непоправимого пока не произошло… я…

Она выходит.

Я ужинал один. Ни Вильбер, ни Люсиль не появились. Этот идиотский случай не имел бы никаких последствий, будь мы молоды, но в нынешнем нашем сообществе слухи распространяются, как ядовитый газ. Есть не хочется. Меня терзает ужасное чувство вины. Страх наказания. Кажется, я вот-вот лишусь чувств. Мне следовало бы посмеяться над случившимся. Я старик, какое мне дело до сплетен! Пусть говорят, что хотят — за спиной или в лицо. Заткнуть рты сплетникам можно одним единственным способом — избегать Люсиль, порвать с ней. Я уверен, она думает так же. Есть другой способ — удавить Вильбера. Третьего не дано.

Печальный день. Я наблюдал за Франсуазой — она ничего не знает. Клеманс сегодня не приходила: курс уколов закончен, особого облегчения они не принесли. Я ходил по парку. Поговорил с генералом, он все еще носится с проектом мастерской. Мадам Вертело долго жаловалась мне на ревматизм и порекомендовала своего иглоукалывателя. Я встретил в аллеях нескольких пансионеров, и ни один не обернулся мне вслед. Итак, пока все спокойно. Вильбер, безусловно, не станет отводить в сторону всех и каждого, чтобы поделиться пикантной новостью. Известие будет распространяться медленно, и, если мы с Люсиль поведем себя правильно — то есть холодно, — люди решат, что Вильбер ошибся и в очередной раз углядел то, чего не было.

Мы не станем рвать отношений, в этом нет необходимости. Нам следует реже встречаться, и это даже хорошо — излияния Люсиль пугают меня. Но я не могу обойтись без наших любовных разговоров, они разогревают мою стариковскую кровь. Решено — осторожность и еще раз осторожность. Я обедал в гордом одиночестве. Ужинал один. Вильбер и Люсиль не хотят новой встречи, обоим нужно решить, как себя вести. Я пока не знаю, чего ждать.

09.15.

Я едва могу поверить в случившееся. Вильбер мертв. Я узнал об этом меньше часа назад. Я потрясен.

15.00.

Я возвращаюсь к своим записям. Хочу привести мысли в порядок. Все случившееся выглядит очень странно.

Сегодня утром Франсуаза обнаружила тело. В 08.30 она, как обычно, принесла Вильберу поднос с завтраком: чай, молоко, тосты и джем… Постучала. Не дождавшись ответа, открыла своим ключом. Вильбер лежал на коврике у кровати. В луже крови. Простыня и одеяло тоже были в крови. Резня, бойня! Обезумевшая Франсуаза помчалась к директрисе, решив, что Вильбера убили.

Мадемуазель де Сен-Мемен вызвала доктора Верана, и тот вынес вердикт: Вильбер умер от внутреннего кровотечения, вызванного передозировкой пендиорила. Он регулярно принимал этот антикоагулянт по назначению кардиолога, должен был соблюдать крайнюю осторожность из-за язвы желудка, но, к несчастью, превысил дозу. Откройся язва в тот момент, когда Вильбер был не один, его бы попытались спасти, хотя остановить кровотечение можно, только захватив его в самом начале. Риск увеличивается в момент переваривания пищи, а Вильбер после обеда всегда отдыхал и был один, как и после ужина.

— Смерть Вильбера не была скоропостижной, не так ли, доктор? — спросил я, встретив Верана в холле. — Бедняга мог дотянуться до звонка и вызвать Клеманс.

— Не торопитесь с выводами, мсье Эрбуаз. Нужно принять во внимание, что мсье Вильбер был очень ослаблен болезнью. Я практически уверен, что он потерял сознание и просто не успел позвать на помощь. Почувствовал головокружение, попробовал подняться и без чувств рухнул на пол.

— А если бы Клеманс все-таки пришла?

По лицу доктора Верана я понял, что он считает случай безнадежным, но по дипломатическим соображениям не хочет произносить сакраментальных слов: «Учитывая преклонный возраст больного…» Я понимаю, о чем он думает. Врачам мы неинтересны. Их логика проста: чуть раньше или чуть позже — какая в конце концов разница!.. Я не успокаиваюсь.