Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок - Тихомиров Валерий - Страница 14

Женщина плавно развернулась. Она была огромна и похожа на легендарного Терминатора. Короткие рукава халатика открывали мощные бицепсы и точеные контуры предплечий. В разрезе воротника виднелись рельефные мышцы шеи. Загорелые мускулистые ноги были прикрыты лишь до середины монументальных бедер. Гладко зачесанные назад черные волосы блестели, отражая свет операционной лампы. Милая улыбка потрясающей женщины пригвоздила Потрошилова к креслу.

— Не бойтесь, я не страшная, — сказала она успокаивающе.

— М-м м-м м-м-м, — ответил Алик, даже не задумавшись. Что должно было бы означать: «Вы очень красивая!» Если бы существовала возможность дословного перевода.

— Спасибо, — быстро ответила она, мистическим образом расшифровав мычание оторопевшего пациента, — кроме нас с вами, никто этого не замечает.

На улице вполглаза посвечивало тусклое питерское солнце. Легкий ветерок (северо-западный, пять-шесть метров в секунду) туч не нес. Так, легкие перьевые облачка. И тем не менее в кабинете ослепительно сверкнула молния, и, сметая блестящие инструменты со столика, шарахнул гром. Произошел феноменальный природный катаклизм жуткой разрушительной силы — Альберт Степанович Потрошилов, мамин сын, тридцати пяти лет от роду, влюбился!!! Стремительно, с первого взгляда и совершенно нелогично.

Он был невысок, полноват и очкаст. Проще говоря — ни фига не атлет. Женщина-врач в свободное время занималась тяжелой атлетикой, легко гнула в дугу стальные шпильки и жала сто двадцать килограммов лежа.

Небесное создание, воздушное видение Алика, поигрывая мускулами, приблизилось, словно паря в густом запахе лекарств. Паркет жалобно скрипнул под ее ногами.

— Ого, что это у нас с языком? — Женщина нависла над неподвижным Потрошиловым, похоже, собираясь всесторонне исследовать интересный клинический случай.

Пациент невольно вздрогнул.

— М-м-м, — ответил он страдальчески.

— Понятно. Внимательней надо завтракать! — наставительно сказала женщина-врач. — Вот я никогда за едой не отвлекаюсь.

Алик охотно поверил. Отрастить такие бугры по всему телу, на его взгляд, можно было только полностью сосредоточившись на поставленной задаче. Внимательно разглядев потрошиловскую патологию, она покачала головой:

— Возьмите «Олазоль». Будете брызгать пять раз в день, и все пройдет.

— М-м? — с некоторым недоверием спросил Алик.

— Я вас уверяю! —успокоил его глубокий бархатистый голос.

И он растекся по креслу, расслабившись. Наверное, впервые за утро. А побольшому счету — и за последние несколько лет ответственной и опасной работы в среде внутренних органов. Слова благодарности столпились в горле. Но язык успешно играл роль кляпа. Тогда они остались внутри, сладко прилипнув к небу.

Любовь, запертая в Алике, росла ежесекундно, заполняя закоулки души сыщика, не занятые Конан Дойлем. Всерьез опасаясь взорваться от пучащих его чувств, Потрошилов начал приподниматься. И тут произошло нечто невероятное. Раздался молодецкий свист и за окном грянул громогласный клич:

— Банза-ай!!!

Сразу за непонятным воплем послышался ужасающий грохот. В распахнутое окно кабинета вместе с занавеской влетело нечто, ни разу не похожее на Бэтмена. Приземление летающего ужаса рядом с креслом походило на падение раненого мамонта. Стоматологическое отделение дрогнуло.

Очередь в коридоре опасливо отодвинулась от первого кабинета, смутно подозревая, что шум произведен окончательно отпавшим языком.

Пузырь оттянутой занавески опал. Из-под него показался человек в синем операционном костюме, фигурой похожий на раздобревшего Тарзана. Лицо его было скрыто под маской. Нет, не карнавального зайчика, а обычной, хирургической. Серо-стальные глаза между ней и колпаком сверкали диким огнем азарта. В руках летающий доктор держал скрученную жгутом простыню, тянущуюся в окно. На весь кабинет разразился мощный бас:

— Люда, дай протез!

«Ее зовут Люда!» — тая, подумал Алик. На странноватое появление постороннего он не обратил ни малейшего внимания.

— Какой? — спокойно спросила она, легко приподняв оказавшееся на пути кресло вместе с пациентом.

Потрошилов почувствовал, что куда-то перемещается в сладкой невесомости. Прямо перед ним возник надутый шар бицепса. Кресло сдвинулось с дороги, и доктор Люда прошла к шкафчику.

— Елки-иголки! Ясно — нижней челюсти! — гаркнул «десантник». — Стал бы я за верхней с восьмого этажа летать!

Могучие плечи приподнялись, как бы подтверждая, что за протезом верхней челюсти приличные люди черт знает откуда не прыгают. Люда без тени удивления открыла стеклянную дверцу и вытащила розовато-белую человеческую запчасть.

— Ага-а!!! — взревел гигант. — Полетели-и!!!

Он вспрыгнул на подоконник и, мелькнув летними туфлями сорок шестого размера, исчез в сиянии дня. Алик хлопнул глазами. Женщина-врач снисходительно улыбнулась:

— Экстремал! — будто этим можно было объяснить все, вплоть до полетов на простыне. — Ну, вам пора.

Из кабинета Потрошилов вышел в полной прострации. Сияя, словно его вылечили. Очередь в коридоре впилась в него жадно-пытливыми взглядами. Но никаких изменений в облике Алика, кроме непонятного сияния во взгляде, к всеобщему разочарованию, не обнаружилось. Он язвительно тряхнул в их сторону языком и ушел.

После визита в больницу имени Всех Святых Потрошилов переменился радикально. Получив больничный лист, он налил на язык желтой пены «Олазоля» и воспарил. Первая любовь в тридцать пять лет — это не эротические грезы подросткового возраста. И даже не огненная похоть пенсионера. Это — смертельно опасное для окружающих помешательство, превращающее мужчину во вздыхающего зомби.

Алик влюбился. Впервые в жизни, поэтому глубоко, страстно и бесповоротно. Трудно сказать, что пленило его в челюстно-лицевом хирурге с красивым именем Людмила. Возможно, ее уверенность в себе. А может, ощущение силы, исходящее от крупного мускулистого тела. Или просто — пришло время капитану Потрошилову взорваться гормонами на этапе суровой мужской зрелости.

Изменения личности начались с языка. Он съежился на третий день, наконец-то уместившись в отведенном природой месте. Чудо произошло утром. К Алику вернулась бесценная способность к общению. Днем к ней, совершенно внезапно, присоединился поэтический дар. Вечером того же знаменательного дня он уже сидел на скамейке возле больницы Всех Святых и вздыхал, изобретая сонет. В руках Альберт Степанович держал букет астр. «Доктор» и «люблю» рифмовалось плохо. Просто никак. «Прекрасная» и «красная» рифмовалось лучше, но никуда не влезало по смыслу.

Богиня появилась на второй строфе. К этому моменту вокруг постоянно бормочущего сумасшедшего опустели две скамейки. Последним дезертировал дедуля-пенсионер, не вынесший пробной декламации душераздирающего, абсолютно белого сонета:

Когда мирозданье геенной разверзлось,

Твой организм меня потряс.

Ты, доктор, и лицом и телом — ангел,

Тебе готов язык свой подарить и вырвать…

На крыльце приемного отделения после появления доктора Люды места не осталось. Она застыла буквально на секунду во всем своем громадном великолепии. Алик привстал со скамьи. Богиня шагнула к стоянке машин. От ее богатырской поступи пандус затрясся. В душе сыщика родилась буря, очки запотели, и решимость растаяла прямо пропорционально нарастанию пламенной страсти.

Пока он собирал по крупицам силу духа, Люда села в мощный джип, больше похожий на рейсовый автобус. Приняв внутрь тело любимой женщины сыщика Потрошилова, машина ощутимо просела. Алик в очередной раз протяжно вздохнул, выжимая слезы у старушек на дальних скамейках.

Темно-синий джип стартовал в сторону центра города. Влюбленный рванулся следом, роняя цветы, но не успел. Он зачарованно проводил восхищенным взглядом объект пламенной страсти сквозь запотевшие очки. Недолеченный язык шевельнулся, рождая гениальный финал второй строфы: