Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 17

Ещё сильнее Ромуальда заботил вопрос, почему он сам продолжает поддерживать подобную линию поведения. Тут же отвечал, что дело в его мироощущении и ценностях. Он излишне привязан к Джулиану, хочет для него счастья и только потому не осаживает бывшего любовника. Делает скидку на болезнь, но вовсе не жалеет. Просто жаждет увидеть улыбку на тех губах, что в последнее время только и делают, что презрительно поджимаются или кривятся.

«Он любил тебя когда-нибудь? Или только твою фамилию?».

Может быть.

А, может, и нет.

Кто теперь наверняка скажет? Всё в мире относительно, нельзя поручиться на сто процентов за правдивость того или иного утверждения.

Оказавшись в машине, Ромуальд несколько секунд сомневался в правильности своего решения, но, в конце концов, вытащил из кармана телефон и набрал знакомый номер. Его метания длились недолго, а решение не было местью. Он просто понимал, что в таком состоянии ничего адекватного сказать не сумеет, только усугубит положение, добавив Челси единомышленников, а своих соратников окончательно растеряв. Взбудораженный, злой, всё ещё находившийся в состоянии, близком к тому, когда устраиваешь драку, только бы избавиться от ужасающего количества адреналина, гуляющего в крови, когда цепляешься к каждому слову и практически ненавидишь весь мир. Он просто не мог показаться в таком виде на глаза отцу, но и возвращаться в квартиру не планировал. Им с Джулианом требовалось отдохнуть друг от друга. Хотя бы пару часов, чтобы буря улеглась.

– Пап, – произнёс, как только понял, что на звонок ответили. – Да, я относительно сегодняшней встречи. Я бы хотел перед тобой извиниться, но, кажется, сейчас пересечься не получится. Лучше перенесём разговор на другое время. Почему? Ну… Знаешь, внезапно слегка изменились планы. Мы с Джулианом решили выбраться куда-нибудь. Да, вместе. Спасибо. И тебе хорошего вечера.

Маленькая ложь, которая, как известно, со временем может породить большое подозрение. Могла бы, проснись у родителей или Джулиана истинный интерес к жизни Ромуальда. Раньше так было, теперь он, кажется, никого, кроме самого себя не волновал. Отец планировал заниматься его творческим продвижением, но едва ли интересовался событиями личной жизни. Не стал спрашивать, куда именно собирается поехать сын, не усомнился в том, что Джулиан составит компанию, хотя это как раз было чем-то нереальным.

Дожидаться звонка от бывшего любовника Ромуальд тоже мог часами. Он уже выучил тактику Джулиана, осознал, что инициативу всегда приходится брать в свои руки. Мириться с ним не станут, пару ласковых, в прямом смысле, слов не скажут. Будут хранить скорбное молчание, ожидая очередного унижения. Вряд ли Джулиан видит это именно унижением, он воспримет всё, как само собой разумеющееся явление. Счастливчик Джулиан и глупышка Ромуальд. Кто из них достоин большего уважения? Кто постоянно совершает ошибки, наступая на одни и те же грабли? Правильно. Во всём, всегда виноват только Ромуальд.

А Джулиан… Джулиан – нет. Он всегда прав.

Наверное, история их отношений была обречена с самого начала. Вон, даже в литературе классик со знанием дела продемонстрировал, куда способны завести отношения между людьми, носящими подобные имена. Ничего хорошего в итоге не вышло, умерли все. Правда, и стартовая ситуация там отличалась значительно, потому сравнивать было глупо. Но иногда Ромуальд всё же вспоминал о своём неудачливом тёзке и не менее неудачливой деве из шекспировской трагедии. Как итог, мысли его становились совершенно мрачными, без минимальных проблесков. И если Джулиан в их обречённом на страдания тандеме мог позволить себе множество слабостей, то Ромуальду предписывалось держаться и не сдавать позиции. Крики, слёзы, истерики – это всё не в его компетенции. Должен быть хоть кто-то здравомыслящий. Эта роль отводилась ему.

Пройдёт немного времени, он вновь переступит порог квартиры и почувствует умиротворение, а не тот бушующий ураган, что сейчас занимает лидирующую позицию в его душе. Нужно только немного потерпеть, подождать, когда улягутся страсти, а градус их накала снизится до минимума.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Скорее всего, когда он вернётся, Джулиан уже уснёт и не будет нервно дёргаться от каждого прикосновения. Не станет демонстрировать чрезмерное отвращение, приправленное показным высокомерием, не скривится, если осторожно коснуться его ладони, сжимая её. Или если Ромуальд всё же решится поцеловать его в макушку.

Не сказать, что он не понимал, не входил в положение и не проникался ситуацией, напирая исключительно на собственные потребности, попутно забивая на чужие пожелания. Вовсе нет. Он понимал, входил, проникался. Он не делал ничего насильно и не принуждал Джулиана к интимной близости. Он знал значение слов «я не хочу», и ничего такого не предлагал, подавляя себя и проводя вечера в душе в компании своей руки. Но ему от Джулиана не нужен был секс, вымученный, без страсти, без минимального желания, с закрытыми глазами и полным равнодушием на лице.

Зажмурься, и думай о Лондоне. Хотя, нахер тебе тот Лондон, когда ты живёшь в Нью-Йорке?

Теперь, когда Джулиан окончательно потерял интерес к сексуальной жизни, Ромуальд не предпринимал попыток, не зажимал бывшего любовника при любом удобном и не очень случае, не пытался стянуть с него одежду, не визжал, брызжа слюной, что с его желаниями никто не считается, хотя надо бы. Он просто хотел почувствовать себя не инструментом для выбивания ролей, а человеком более или менее близким.

Для доказательства правдивости данного утверждения ему требовалось не так уж много. Одно паршивое рукопожатие, слабое прикосновение пальцев к руке, ободряющая улыбка или хотя бы мимолётный поцелуй в щеку. Этого было достаточно. Но он этого не получал. Вместо этого его обвиняли во всём, в чём он был виноват. И во всём, к чему не имел никакого отношения.

Почему-то именно в этот момент он особенно остро чувствовал своё одиночество и отсутствие интереса со стороны окружающих. Джулиан жил в своём придуманном мире, Челси решалась на диалог лишь в те моменты, когда жаждала пикировки и обмена колкостями. Родители обращали взор в сторону младшего сына ещё реже. Конечно, он жил отдельно от них, ратовал за самостоятельность и вообще старательно ограждался от посторонних взглядов, но временами накатывала сентиментальность, когда хотелось побыть маленьким мальчиком.

Продемонстрировать матери разорванные джинсы, сверкнуть разбитыми коленями и похвастать перед отцом окровавленным носом. Тогда они действительно спрашивали, где он отхватил порцию тумаков, как умудрился разорвать новые брюки. А пока отец гордился настоящим мужчиной, что не страшится драки, мама шла в ванную за аптечкой и доставала оттуда жгучий антисептик, от которого на глазах выступали слёзы. Челси делами брата не интересовалась, уже тогда становилось понятно, что общих интересов у них ноль целых и ноль десятых. Она смотрела многочисленные фильмы и мультсериал «Дарья», которым и вдохновилась в вопросе создания своего имиджа, благо много для этого делать не пришлось. И цвет волос, и серёжки уже имелись в наличии, не пришлось травить пряди чёрной краской и пробивать уши ради искусства. Она слушала «Нирвану» и терзала гитару, авторитетно заявляя, что Кобейн играл то ещё дерьмо, но сумел родиться в нужное время в нужном месте, и, да, он её вдохновляет. Ромуальд называл сестру потенциальной старой девой, она его безмозглым раздолбаем. Это была почти семейная идиллия.

Потом семьёй Ромуальда стал Джулиан…

А потом их вроде как семья развалилась под натиском обстоятельств, и совместное проживание не приносило ничего, кроме разочарования вкупе с желанием что-то изменить. Вот только, что именно следует поменять? Этот вопрос оставался открытым, спустя три года после того, как прозвучал впервые и повис в воздухе мёртвым грузом.

Каждый второй, а то и просто каждый советчик со стороны сказал бы всего два слова. Брось его.

Ромуальд не мог, потому сам себе говорил закономерные слова.

Не бросай и продолжай мучиться.