Война сердец (СИ) - "Darina Naar" - Страница 157

[1] Аббатиса — настоятельница женского монастыря (аббатства) в католичестве.

[2] Подагра — заболевание конечностей, острая форма артрита, выражающаяся резкой болью, опухолью конечностей и суставов и неспособностью двигаться.

====== Глава 44. Цирк приехал ======

Хотя Лус и не разделяла желания Эстеллы уйти в монастырь, она не стала её разубеждать. Эстелла же дальнейшей жизни, жизни светской, полной утех и веселья, без Данте не представляла. Балы, театры, наряды, прогулки верхом — всё кануло для неё в лету. Ей хотелось спрятаться, зарыться в норку и никогда, никогда не выходить оттуда.

Спустя неделю безвылазного сидения в келье, Эстелла решила выйти, дабы поговорить с аббатисой.

Мадре Грасиэла — статная женщина с красивым лицом, немного подпорченным оспой, оказалась человеком мудрым и справедливым. Она внимательно выслушала Эстеллу, после чего объяснила ей: чтобы стать монахиней, необходимо пройти через несколько этапов. Сначала Эстелла должна будет жить в монастыре, подчиняясь его распорядку и выполняя те или иные поручения аббатисы. Но в этот период она, если захочет, сможет вернуться к мирской жизни. Когда же аббатиса убедится в серьёзности её намерений, она напишет прошение епископу, и тот должен будет выслать подтверждение, что разрешает девушке стать послушницей. Период послушания продлится вплоть до нескольких лет, но и тогда Эстелла всё ещё сможет уйти обратно в мир. И последний этап — постриг. Если Эстелла пройдёт два первых этапа и примет-таки обет, назад дороги уже не будет. Она не сможет снять монашеское облачение, ибо измена Богу — это огромный грех.

— Пойми, девочка, — сказала мадре ласково, — уход в монастырь — это очень ответственный шаг. Принимают постриг, когда искренне желают служить Господу, а не для того, чтобы спрятаться от кого-то или чего-то, что мешает жить в миру. Ты должна будешь отречься от своей семьи, от своих убеждений, от любых мятежных чувств и мыслей. Ты посвятишь себя только служению Господу, ему ты станешь невестой и будешь верна до последнего вздоха. Монастырь — не райский оазис, не соломинка для утопающего, это путь, который человек выбирает осознанно, следуя ему умом, душой и телом и не допуская иного. Пока я не вижу в тебе ни глубокой веры, ни призвания, вижу лишь желание спрятаться от невзгод. И до тех пор, пока я не увижу искреннего желания служить Господу в твоих глазах, ты не станешь даже послушницей. Но если ты хочешь испытать себя, я позволю тебе жить в монастыре, подчиняясь его распорядку и моей воле, как и прочие его обитатели. Ты будешь присматриваться к монашеской жизни, изучать её со стороны. И лишь после этого тебе может быть дозволено проникнуть в неё глубже, стать её частью.

Эстелла не думала, что всё так сложно. Она была уверена, что станет монахиней дня за три. Подобная спешка была обусловлена не только горем девушки. К нему примешивался и страх, страх, что её найдут и силой вернут домой до того, как она примет постриг. И тут мадре буквально сломала её планы, заявив, что на это нужно несколько лет. Итак, монашкой ей не быть. Она просто не успеет — мать землю перевернёт, а найдёт её, дабы выдать замуж за Маурисио Рейеса. Аббатисе о своих страхах Эстелла не сказала (навряд-ли та бы это оценила) и покинула её кабинет с тяжёлым сердцем.

Наступил сентябрь. Холодный и дождливый. Солнце за два месяца нахождения Эстеллы в монастыре выглянуло из-за тучек лишь единожды. Но такая погода вполне соответствовала её душевному состоянию. Наверное, природа тоже в трауре.

Эстелла вставала ни свет, ни заря и вместе с монашками и послушницами молилась, постилась, ковырялась в саду, что раскинулся вокруг монастыря, готовила еду и перестилала кровати, штопала и ухаживала за больными и бездомными. Нравилась ли ей такая жизнь? Эстелла не задумывалась об этом. Ей было всё равно. Монотонный труд с утра до ночи позволял не думать, отвлечься от душевной боли. Она старалась всё время быть на виду, беседовала с монашками и аббатисой, с Инес и послушницами, но, как только наступала ночь и Эстелла оказывалась в своей одинокой келье, она кусала зубами подушку, стараясь не кричать, и вспоминала Данте. Как наяву слышала его голос и ощущала нежные поцелуи, прикосновение его кожи к своей, запах мяты, исходящий от его волос, такой любимый, такой родной...

Ни на секундочку Данте не покидал её мыслей. Иногда снился, живой и здоровый. Улыбаясь, обнимал её, гладил по щеке и заправлял локон ей за ушко своими тонкими пальцами. А потом Эстелла видела, как он умирает у неё на руках с окровавленной грудью и широко распахнутыми глазами. Этот взгляд. Он будет преследовать её долгие годы, до конца её дней. Где бы она не находилась, что бы не делала, Эстелла видела синие глаза, мёртвые и неподвижные. Как же она обожала эти глаза, когда они были наполнены жизнью, светом и любовью! Эстелла просыпалась, дрожа как в лихорадке. Ломала руки. Шёпотом звала Данте, впиваясь ногтями в стену, но всё было напрасно. Не услышит он никогда ни её мольбы, ни её рыдания.

В конце концов, Эстелла поняла: и монастырь не даёт ей успокоения. Всё бесполезно. Данте впитался в её кожу, в её мозг. И рана в груди не затягивалась — кровь так и хлестала из неё ручьём.

Так Эстелла жила день за днём, неделя за неделей, пока не грянул очередной гром.

Одним серым днём, похожим как две капли воды на предыдущие, Эстелла, сидя в келье, вышивала икону Святого Доминика. Когда аббатиса узнала, что девушка умеет вышивать и разглядела её работы, придя от них в восторг, она поручила Эстелле вышивать иконы да церковные облачения. Сейчас пред Эстеллой находилась оригинальная икона, изображение с которой она и пыталась перенести на ткань с помощью тонюсенькой иголочки и золотых и серебряных нитей. Эстелла вышивала Святого Доминика уже четвёртый день. Сегодня она закончила работу над его одеждой и волосами и приступила непосредственно к лицу. Тут-то и возникли проблемы. Нет, лица вышивать она умела прекрасно, да только выходил у неё не Доминик. Эстелла уже дважды вспарывала вышивку, ибо лик Святого почему-то упорно напоминал лицо Данте. Вот и опять, вышивая глаза, она непроизвольно приподняла их кончики вверх, а подбородок сделала тонким, чуть заострённым.

В келью зашла сестра Рита — молодая монахиня, смешливая, симпатичная, с ямочками на щеках. Несколько минут она с любопытством разглядывала эстеллину работу, потом сказала:

— Очень красиво вы вышиваете, только, мне кажется, эээ... как-то он на Доминика-то не шибко похож. У того глаза-то круглые.

Эстелла вздохнула, бессильно уронив руки с вышивкой на колени.

— Ничего не получается сегодня. Уже дважды переделывала, и всё равно выходит не то.

— Да отдохните чуток, — участливо сказала сестра Рита. — Это ж ведь не к спеху, а вы вышиваете так, будто завтра сюда епископ нагрянет да станет разглядывать ваши иконы. Я чего пришла-то? Там мадре вас просит к ней зайти.

— Что-то случилось?

— Да не знаю я, — потупилась сестра Рита. — Мне не докладывает она. Просто позвала вас.

— Хорошо, я приду сейчас.

Сестра Рита ушла, и минуту спустя Эстелла последовала за ней.

Монастырь внутри представлял собой длинное помещение, по стенам которого было разбросано множество одинаковых дверей — келий монашек и послушниц. В конце здания находилась столовая, а сбоку к жилому помещению, как чужеродный нарост, прилепилась молельня — нечто вроде квадратного сарайчика с крестом на крыше.

Келья и рабочий кабинет аббатисы располагались в левом крыле монастыря. Чтобы туда попасть, надо было подняться по узенькой лесенке.

Эстелла, цепляясь за перила, вскарабкалась наверх и робко постучала в деревянную дверь.

— Войдите, — пригласила мадре Грасиэла.

— Можно, мадре? Вы меня звали?

Эстелла зашла внутрь, теряясь в догадках. И что же понадобилось настоятельнице? Может, нужно ещё какие-то иконы вышивать или, может, Эстелле позволят-таки стать послушницей? Но Эстелла увидела ответ мгновенно. Напротив дубового стола, за которым с горделивой осанкой восседала аббатиса, находилось мягкое кресло. В его недрах утопала Роксана. За её спиной стоял Арсиеро.