Корона за холодное серебро - Маршалл Алекс - Страница 6

– Нет. – Ее голос прозвучал не громче ветерка, шелестящего в кронах, когда она положила ладони на тонкие деревянные перила и уставилась вниз.

Брат Икбал искоса взглянул на нее и скорчил сочувственную гримасу.

– Справедливые условия, мамаша, – сказал он. – Самые что ни на есть.

– Почему? – спросила она, не отводя взгляда от долины, хотя отсюда, сверху, скорее всего, не могла видеть бо́льшую часть действа. Отдаленные крики и лязг металла, однако, стали громче. – Во имя шести связанных мною демонов, почему?

Это ее странное выражение как будто озадачило брата Икбала, и его вечно белые от снегомеда губы молча повторяли эти слова, пока он таращился на старуху. Сэр Хьортт слыхивал и более причудливые ругательства в особо унылые дни при дворе. Остановившись у двери, он сказал хозяйке в спину:

– Я не обязан вам отвечать, женщина. Кроме того, я уверен, что вы не дура, сами все поймете.

– Может, и так, – тихо произнесла она, сжимая перила.

– Ведь мы на самом деле грешим добровольно? – продолжал сэр Хьортт. – Возможно, потому, что дань верности понтифику и королеве не должна определяться людишками с гор, которые платят ее. Возможно, потому, что, по собственному признанию вашего мужа, жители этой деревни поставляли продовольствие мятежной армии папы Шанату, а это делает их предателями Короны. И возможно, потому, что необходим назидательный пример для всех прочих захолустных местечек, поднявших оружие против законной властительницы Багряной империи… Таково уж невезение вашего муженька: когда наши разведчики заприметили его, он ждал на перекрестке с данью проигравшей стороне.

– До этой последней войны мы всегда привозили ежегодный оброк представителям королевы. Мы продаем еду тем, кто этого требует, какие бы знамена они ни поднимали, – поступать иначе означало бы спровоцировать нападение, от которого мы не смогли бы отбиться. Так, значит, вы разоряете деревню, виновную лишь в здравом смысле и… и… невезении? – Она взглянула на сэра Хьортта, кобальтовые глаза были яростными, как воды Горького залива. – Вы отнимаете все, что есть у этих невинных людей, в назидание?

– По форме практически верно, – согласился сэр Хьортт, прислоняясь к дверному косяку. Очередной приступ боли разгорался в висках с того самого момента, как эта коза принялась блеять свое «почему-почему-почему», и становилось все хуже. – Но не волнуйтесь, женщина, не волнуйтесь, буква договора будет соблюдена: ваши границы надежно защищены, а мои солдаты получили от меня строжайший приказ не заигрывать ни с одной селянкой, даже самой соблазнительной, а также не надевать оковы ни на кого из ваших пухлых малышей, хотя они могли бы принести изрядный барыш на рынках ее величества.

– В самом деле? – В голосе старухи прозвенела восхитительнейшая нотка надежды.

– В самом деле, – ответил сэр Хьортт, радуясь, что ему дали выстроить вожделенную сцену. Теперь кульминация. – Ваши жители будут все до единого преданы мечу. Без исключения. Кроме вас, конечно. Вас мы оставим в живых.

– Да неужто? – Она даже не дрогнула, эта баба, – холодна, как королева Самота.

– На вас возлагается миссия чрезвычайной важности для Короны и Цепи, – сообщил сэр Хьортт, у которого в придачу к головной боли началось бурление в животе. Пожалуй, один из этих сконов мог бы успокоить его желудок. – Введи ее в курс дела, Икбал.

– Во время приятной прогулки к вашему прелестному дому добрый полковник Хьортт и я обсуждали ваше будущее, – благодушно начал Икбал, пока рыцарь возвращался к кухонному столу. – И мы выработали условия, которые наилучшим образом устроят Цепь, Корону и, конечно же, вас.

Женщина пробормотала что-то, чего сэр Хьортт не разобрал, но, видно, какую-то дерзость, потому что брат Икбал фальшиво хохотнул, прежде чем продолжить.

– Наша папесса любит вас, мамаша, так же как любит всех этих достойных мучеников, пока еще живущих внизу. Я, ее единственный представитель на этой очаровательной террасе, предлагаю вам, нет, оказываю честь предложением стать одной из ее проповедниц. Вы будете нищей свидетельницей, странствующей по городам и весям, дабы служить подтверждением пережитого вами сегодня, и…

Сэр Хьортт надкусил пышный яблочный скон именно в тот момент, когда Икбал испустил пронзительный вопль. Рыцарь поднял глаза и успел увидеть, как ведьморожденный летит вверх тормашками через перила. Икбал мгновенно исчез из виду, а затем резко оборвался и его тонкий визг. Старуха встала с колена, на которое опустилась, чтобы сбросить брата. Сэр Хьортт рассмеялся от удивления так, что крошки полетели, – неужели этот жирный придурок действительно убит вдовой, по возрасту годящейся ему в матери? Как будет приятно рассказать об этом дома, в Кокспаре!

Вот это денек, подумал сэр Хьортт с воодушевлением, такого он не испытывал на протяжении всей кампании. Он вытащил меч и вернулся на террасу, так и держа скон в зубах. Какой безумный, удивительный, великолепный день!

Глава 4

Старейшины клана Мрачного много напустили дыма и нагородили чепухи насчет «ты никогда не забудешь своего первого демона». Они утверждали, что жизнь Рогатого Волка разделяется надвое: на пору безымянного щенка, сидящего у колена сказителя и очарованного байками, и на годы взрослого, который живет в легендах, а не мечтает о них. Переходной точкой от щенка к достойному члену клана являлась не первая битва, первое убийство или даже дарование имени, а первый самостоятельно замеченный демон, глядящий из тьмы, в тот первый раз, когда ты посмотрел на существо и понял, что оно – нечто большее, чем обычное животное. Пока ты не встретишься глазами с демоном и не переглядишь его, ты не имеешь права называть себя членом клана Рогатого Волка.

Этот обряд инициации, конечно же, было куда проще проходить в те времена, когда Звезда кишела демонами, но теперь они стали почти такими же редкими, как тотемное животное клана. Раньше человек мог заслужить свое место у огня обоими способами: найти демона или сразиться с рогатым волком, но такие подвиги, похоже, стали почти невозможными. Поскольку в мире вряд ли остались чудовища – восславьте истинную богиню, – теперь, чтобы доказать своему народу, что у тебя есть зубы, приходилось изрядно поблуждать по туманной тундре за деревней. Подростки, гонимые голодом, делали круг и приплетались обратно в деревню, заявляя, что видели всевозможных демонов с крыльями, как у летучей мыши, на ветвях последних оставшихся в Мерзлых саваннах дубов. Родители пороли их за вранье, и делу конец – и почти каждый Рогатый Волк моложе пятидесяти оттепелей ворчал, что старейшины требуют подвига встречи с демоном с единственной целью – не дать молодым членам племени войти в правящий совет.

Мрачный не мог вспомнить своего первого демона, потому что, сколько знал самого себя, демоны всегда были рядом, наблюдая за ним. Не те, что в материальном теле, – которые только и считались, судя по рассказам старейшин, – но смутно различимые призрачные существа, которые иногда порхали на самой периферии зрения и становились четче, только когда он погружался в сон. На языке Непорочных островов, который мать заставила его выучить для переговоров с иноземными торговцами, такие нематериальные существа назывались духами, но Мрачный знал: это те же самые демоны из песен, только еще не обретшие живое тело. Дедушка говорил, что Мрачный может видеть демонов, которых больше не видит никто, потому что внук родился с глазами снежного льва; и в тот единственный раз, когда Мрачный нарушил закон клана не смотреть на собственное отражение – иначе тобой завладеет кто-нибудь из злых предков, – он понял, что старик сказал правду. В отличие от всех прочих соплеменников, чьи одинаково человеческие гляделки различались лишь оттенками радужки – от карего до зеленого, зрачки Мрачного выглядели как щели в глазах того же ярко-голубого цвета, что и ледники, обрамлявшие ближайшее побережье, куда непорочные приставали на своих кораблях. Его напугало чудовище, пялившееся из спокойного пруда, куда он украдкой заглянул, и с того дня Мрачный лучше стал понимать отношение к себе соплеменников.