Радислав с Лисом настороженно осматривались. Я всё же присела к первой убитой твари, вляпавшись каблуком в липкую жижу, вытекшую из её живота. Нет, ничего особенного.

Обыкновенный паук. Но его размеры…

Внизу закопошились собратья убитого. Куда меньше его, с половину ладони. Они влезали по

сапогам, заползали на штанину, но угрозы не представляли. Разве что если покусают. Бес

знает, какой у них яд. Я передернулась и попыталась вспомнить какую-нибудь полезную

волшбу. Но Лис уже подзывал к себе. Растоптав скинутых пауков носком сапога, я ушла.

За спиной виверны отыскался новый проход, куда шире и чище первого. Любопытство

подогревало кровь, об остановке и усталости после встряски с пауками мы позабыли.

Развилки, заваленные дорожки, тишина, саднящие ступни. Изредка потухающий факел, который приходилось менять — повезло, что те встречались во многих ходах, и они не

отсырели за века забытья. Но мы шли, позабыв обо всем. На пути попалось ещё четыре

паука, доходящих мне до колена. Они были неуклюжие, медлительные, и Радислав с Лисом

убили тварей быстрее, чем те успели атаковать. Один, правда, пустил в нас паутиной, но

путы легко порвались.

Пыл испарился, когда дорогу преградила дверь из цельного куска мрамора, покрытого

рунным текстом.

Я рассматривала причудливые узоры, пока Радислав пыхтел и пытался подцепить глыбу

мечом. Увы, между ней и стеной проглядывалась едва различимая щелка, в которую лился

красно-желтый, как солнечный, свет. Лис облазил все углы в поисках потайного рычага, но

впустую.

— Здесь что-то написано, — вынесла я вердикт. — Но, хоть убейте, не прочитать, что

именно.

— Чужой язык? — Лис присел рядышком.

— Наш, но древний. Столетия четыре как не в ходу. Меня ему учила ведьма… Но бегло… И

написано неразборчиво…

— Ну-ка. — К нам присоединился Радислав.

Он поводил подушечкой указательного пальца по надписям, прикрыл веки, ощупал круги.

Потом глубокомысленно изрек:

— Целый сказ. О том, как дружны были людские народы с чужеземцами, как поссорились

давным-давно из-за разрушительной жадности, и как боги оградили мир от разрушительных

войн огромной каменной стеной — горами. А защитниками стены поставили яростных

виверн, которыми пожертвовали варрены. И что ходы охраняют грозные многолапые

монстры, чья слюна разъедает кости. Это пауки, что ли? И ничуть не грозные, видать, усохли

за столетия. Так… Ерунда… Сказки… Проклятья… Во, в конце говорится, что пройти

сможет тот, кто принесет кровавую жертву.

— Так и сказано? — усомнилась я.

— Почти. «О, путник, ты разрушишь то, что путь твой преграждает, кровью». И всё в таком

духе.

— Ты и языки изучал?

— Увлекался в юности.

Он отряхнул ладони и поднялся, давая понять, что не намерен продолжать беседу. А я

запоздало додумалась, что продолговатая выемка на камне, которая ответвлялась на

тоненькие лучики, является всего-навсего каналом для жертвоприношения.

— Попробуем?

Привычно достала ножик.

— Опять себя гробить будешь? — возмутился Лис. — Меня и так твое заляпанное бурым

лицо пугает. Нет уж, дай попробовать, каково это.

Я оглянулась на Радислава. Тот не изъявил охоты поделиться кровью, и оружие перешло в

руки Лиса. Друг долго примерялся к каемке на мраморе, но наконец-то отважился и

полоснул по середине ладони.

Струйка медленно поползла по каменным разрезам-каналам. Я, как завороженная, смотрела

на неё, радуясь, что впервые страдать пришлось не мне. Собственная рука так и не зажила.

Ещё и разбухла.

Круги, буквы, символы — всё опоясывалось красным цветом сверху донизу. Лис не отнимал

руки от двери — он только сжимал и разжимал кулак, чтобы не останавливать поток крови.

А та текла, набирая скорость и оставляя после себя алые линии. Варрен потратил её бесовски

много. Удивительно, как он до сих пор не свалился от слабости.

Я не выдержала и отстранила побледневшего, уцепившегося за дверь Лиса.

Шли мгновения. Они затекали за шиворот липким, тягостным ожиданием. От прохлады, таящейся в коридорах, спина покрылась мурашками.

— Неужели ошиблись? — Лис протер пот с висков чистой ладонью.

— А вы думали, будто все надписи гласят правду? — Охотник скривился. — Читали

когда-нибудь послания с заборов?

Я почти согласилась с ним, но тут раздался треск. Кровяная капля заполнила последнюю

черточку рун. С потолка посыпался песок, по полу прошла рябь. Меня от встряски откинуло

к стене, но я не успела влететь в неё — Радислав принял удар на себя. Лис прижался к двери, и мы с охотником видели, как он отползает влево вместе с цельным куском мрамора.

Из открывшегося пространства дохнуло невыносимой жарой. Воздух словно раскалился. А

глаза слепило от ярких красок. От жара по щекам потекли слезы.

Мы, придерживая покачивающегося Лиса, шагнули в неизвестность.

И перед нами предстал очередной зал, напоминающий по размерам луг. И пересекала «луг»

длинная, змееподобная яма, в которой, словно вода в реке, бурлила лава. Подлинная, о какой

деревенские детишки рассказывали в страшилках; какая, должно быть, текла в жерле

вулканов, располагающихся на юге страны. На юг я не заезжала, но и описаний хватило для

того, чтобы в убеждении сказать: «Да, это лава». Кипящая рыжей лисицей, выдыхающая

тяжелый воздух вместе с жарким паром. Её причисляли к бесовским проискам, ибо откуда

взяться смертоносному потоку, уничтожающему всё вокруг и выбирающемуся наружу без

чьей-либо помощи? То ли бесы постарались, то ли — боги. Но боги по определению не

могут быть столь злы к людям, значит, виновата преисподняя.

Знаниями о вулканах я не блистала. Например, я слышала, что лава плавит камни, но

островки (размером от двух ладошек до хорошей сажени), похожие на монеты для

великанов, утыкали собой всю «реку», и с одного острова на другой при усилии был шанс

перепрыгнуть. Неизвестно, откуда лава брала начало и где кончалась; не было ей конца или

обрыва. Непонятно, каким образом оказалась в толще обыкновенных Пограничных гор. Но

она существовала и жалила своей близостью.

Спина разом взмокла, а лоб покрылся испариной. По бровям, носу, подбородку потек пот. И

если рубашка вся покрылась им, то высокие теплые сапоги словно холодили ноги от пяток и

до конца голени. Почему?

Мы разглядывали представшее зрелище, дерзкую пляску раскаленной жижи, и не могли

выдавить и слова. Не ожидали увидеть подобное. Молчание было лучшим доказательством

тройного ошеломления.

Как горячо… Дышать нечем, губы пересохли. Я дотронулась до пола. Ощущения напомнили

раскаленный городской тротуар в засушливое, жаркое лето. Босиком точно не походишь.

— Где мы? — Я облизала сухие губы.

— Это необъяснимо… — Радислав фыркнул. — Нет, я всякое предполагал, но лава в горах?

Смотри, там опять что-то написано.

Он ткнул в монолитную плиту, возвышающуюся над нами как величественный надгробный

камень. Испещренный привычными и совершенно непонятными символами. Их было

столько, словно на плите описывалась история чего-то большого. Я разобрала три знака: