Только для него - Филдинг Лиз - Страница 30

Наташа проглотила подступивший к горлу ком. Нет. Он все сказал. «Работа выполнена». И они оба понимали, что речь идет не о продаже дома. Но после всего, что они вместе пережили, после всего, чем они друг с другом поделились, она никак не могла сидеть перед ним в качестве натурщицы, получающей почасовую оплату.

— Ты и так достаточно сделал. Интервью, которое ты дал Кевину Роузу, выше всяких похвал. Помочь тебе вывезти из дома вещи? — предложила она. — Я видела там кое-какую симпатичную мебель. — Она сидела за столом его бабушки и думала о том, что, если бы она могла себе это позволить, кое-что она точно у него купила бы.

— Нет. Оттуда мне ничего не нужно. Рамзи сам разберется.

— Ничего? Правда? — Она откинулась на спинку стула. Интересно, откуда взялась фотография его матери? Ее могла прислать только бабушка. Наташа погладила рукой полированную столешницу. Однажды в передаче, посвященной антиквариату, она видела такой стол… В нем был потайной ящик.

Дарий долгое время смотрел на экран телефона, прежде чем нажать отбой. Он соврал, что работает. Лошадь была закончена, доставлена заказчику. Скоро ее установят на том месте, где она вечно будет прыгать через невидимый барьер.

Он кинул телефон на диван, на котором сидела Наташа в тот день, когда пришла к нему, суля не просто продать его дом… Она смотрела на него своими васильковыми глазами и предлагала отведать ее пирога…

Бесчувственный. Нет, способность чувствовать он не потерял. Наоборот, он только что обрел ее. Нашел что-то такое, чего он по-настоящему никогда не знал в детстве. Нашел то же, что нашел и его отец, потому что, по семейной легенде, дед задумал «идеальный брак». Таким образом он собирался контролировать будущее.

Вот от чего он бежал, став взрослым. Он боялся, что запутается, как отец, и уже не сможет восстановиться. Но как же он ошибался! В любви не теряют себя, а, наоборот, находят. Только в любви можно стать цельным.

Он подошел к глиняной статуе, к которой приступил, вернувшись из Хедли-Чейз, уже понимая, что все кончено. Днем он работал в литейной мастерской, а по ночам ваял эту скульптуру, пытаясь увековечить тот миг, когда она протянула к нему во сне руку.

Ему не нужны были эскизы. Руки уверенно мяли глину, формировали так хорошо знакомые ему изгибы ее тела, ее плечи, ее согнутое колено, волосы, рассыпанные по подушке.

Его пальцы сомкнулись вокруг протянутой к нему руки, которую он не мог видеть из-за слез, застилающих глаза.

— Дарий…

— Наташа?

— Мне нужно видеть тебя. Ты не можешь выделить для меня полчасика?

— Я в студии. Заходи.

Один-единственный последний раз, обещала она себе. Последний раз.

К тому времени, как она приехала к нему, день уже склонился к закату. Дверь студии стояла нараспашку, но солнце висело совсем низко, и внутри было темно.

— Дарий!

Он снимал со стен фотографии лошади, убирал рабочие поверхности. Когда она возникла на пороге, он обернулся, и время как будто остановилось. Сердце выскакивало из груди от радости, только ставшей в сотни раз сильнее при воспоминаниях о каждом прикосновении, каждом поцелуе, каждом мгновении, которое они провели вместе.

— Пирог не принесла? — спросил он.

— Не было времени, — ответила она. — Я с ног сбилась на работе. А здесь темно!

Он щелкнул выключателем; осветились рабочий стол и диван. Наташа подошла к нему и протянула толстый конверт.

— Что, опять подписывать документы? — поморщился Дарий.

— Нет. Я… — Скорее всего, они видятся в последний раз, и ей не хотелось, чтобы все окончилось вот так… — Я смотрела на письменный стол твоей бабушки, и мне внезапно пришло в голову, что я уже видела очень похожий в передаче про антикварную мебель. По телевизору.

— Так ты пришла, чтобы сказать, что стол стоит целое состояние?

— Нет. Я пришла, чтобы сказать, что в столе имеется потайной ящик.

Дарий насторожился:

— Это лежало внутри?

— Нет, ящик был пуст, но стол натолкнул меня на мысль, что нужно внимательнее осмотреть дом.

Я знала, что у твоей бабушки должна была быть не только фотография. Вот что я нашла на чердаке.

Она открыла конверт и вытащила из него содержимое. Фотографии, письма с обратным парижским адресом… Заметка об автомобильной аварии, в которой они погибли, пытаясь бежать за границу с ее родственниками. Их свидетельства о смерти. Письмо отца, оставленное сыну на случай, если что-то пойдет не так. Он чувствовал опасность…

— Я оставлю тебя одного, чтобы ты смог спокойно во всем разобраться.

— Нет! — Он схватил ее за руку и притянул к себе, а затем взял фотографию своей матери. Она держала на руках сына. Его отец стоял рядом и смотрел на них такими любящими глазами, что Наташе захотелось плакать.

И вдруг вся жесткость, все его защитные барьеры рухнули, и она оказалась в его объятиях. Она поддерживала его, вытирала слезы, бегущие по его лицу, шептала слова утешения, а он благодарил ее.

— Ты когда-нибудь потом видел своего дедушку? — спросила Наташа после того, как он прочитал письмо и посмотрел все фотографии. — После похорон бабушки?

— Да, когда Рамзи понял, насколько серьезна дедова болезнь. Конечно же сам он ничего не понимал, и только после того, как он упал и попал в больницу, нам удалось ради его же безопасности уговорить его переехать в дом престарелых. Я навещал его там. Чаще всего он совершенно не помнил, кто я такой. Иногда он принимал меня за отца и спрашивал, как поживает Кристабель. Как скоро появится на свет ребенок.

— Болезнь Альцгеймера — страшная штука, — сказала Наташа. — Она лишает возможности привести в порядок свои дела. Сказать близким, что ты любишь их.

— Так почему бы не сказать эти слова, пока есть такая возможность?

— Я… — Как она могла ответить «да» и умолчать о том, что любит его? Как может она взваливать на него лишнее бремя? — Все очень сложно.

— Я так и думал, но сейчас я все упрощу.

Он взял ее за руку и повел в противоположный угол. Потом включил прожектор, и Наташа увидела статую…

Она подошла поближе и посмотрела на себя, такую, какой ее видел Дарий. Фигура, лежащая на животе с согнутой в колене ногой среди смятых простыней, была настоящей красавицей. И в ней отражались все ее мысли и чувства. Каждый, глядя на нее, понял бы, что здесь изображена влюбленная женщина.

Детальность скульптуры поразила ее. Тут было все — тщательно вылепленные руки, крошечные складочки под коленями, ямочки над ягодицами. Он вылепил ее образ по памяти.

Когда она обернулась, он стоял позади нее и наблюдал за ней.

— Она прекрасна, Дарий, — сказала она слегка дрожащим голосом, — но на каминной полке она будет выглядеть… несколько неуместно.

— Она не покинет этих стен. Она не для того, чтобы выставлять ее в галерее. Я вылепил ее для себя, Наташа, в попытке запечатлеть нечто особенное, исключительное. Но как только я закончил, понял, чего ей не хватает и что могла бы сделать только настоящая женщина из плоти и крови. Завтра от нее ничего не останется, кроме комка глины.

— Только не говори, что хочешь уничтожить ее!

— Зачем мне ее сохранять? Каждый раз, когда я смотрел на нее, я думал о том, каким же дураком я был, когда сидел в кресле и делал ту зарисовку вместо того, чтобы поддаться искушению и вернуться к тебе в постель. Когда не сказал того, что нужно было сказать. Статуя не будет смеяться со мной, плакать со мной, не будет выбиваться из сил, лишь бы сделать мир чуть более приветливым для меня.

— Да. — Статуя на такое не способна. — Зато она идеальна… Никогда не состарится. Никогда ничего от тебя не потребует…

— И никогда не даст ничего в ответ, — перебил ее Дарий. — Никогда… — Он осекся.

— Что «никогда»? — спросила она.

— Никогда не полюбит меня в ответ.

Он произнес эти слова так, словно их вырвали у него клещами.

Не просто горячий, страстный секс, но нечто большее, что таилось в глубине души его. То единственное, чего он не имел в своем вполне обеспеченном детстве. То единственное, чего он не позволял себе, став взрослым и добившись успеха.