Мадам Гали. Свободный полет - Громов Борис Николаевич - Страница 37

Они сошлись даже на том, что более всего из живописцев любят Камиля Коро.

— Божественный художник, — подытожил Владимир. — Что ты делаешь завтра?

— Как захотим, так и поступим, — ответила Галя.

— Если ты не возражаешь, поедем завтра… ко мне… в Барвиху. Там есть дерево около нашего дома, ну точно прямо с картины Коро. Я устал от Москвы, не знаю, как ты, а я…

— Ужасно устала, — ответила Галя. — Вообще-то я Москву не люблю…

— Ты не права, — усмехнулся он, — я покажу тебе настоящую Москву. А там здорово, поверь мне.

— Где? В настоящей Москве?

— Ну да, и в Барвихе…

— Занятно, — протянула Галя, догадываясь уже, что эта поездка просто так не кончится. — А грозу тоже закажешь?

— Как тебе будет угодно, — улыбнулся он.

Вторая встреча прошла без поцелуев, что немного раздосадовало Галю.

Вот о чем думала она, пробираясь по длинному захламленному коридору в убогую комнату. Настроение было немного подпорчено этими размышлениями.

Обрадовало то, что под настоящей Москвой он подразумевал то, что любил и хорошо знал.

— Мама, — раздраженно потребовала она вечером, — я ничего не знаю о Людовике номер четырнадцать. Как ты могла, мама, лишить меня этого уникального человека? Я чуть было не опростоволосилась. К тому же немедленно должна влюбить себя в Ришелье. Он такой изящный, у него такой нос и такой роскошный воротник. Но я ничего не помню, кроме картинки.

Софья Григорьевна скорчила странную мину, но тут же справилась с ситуацией:

— Ах да, я все собиралась перейти к сложным материям, но ты всегда чем-то занята.

— Вовка, — без всякого перехода объявила Галя, точно мать давно знает ее нового друга, — приглашает меня на свою дачу, в Барвиху. Завтра.

— Вот как? — удивилась мать. — С чего это?

— А ты знаешь, кто это? — нарочито рассеянно поинтересовалась Галя.

— Нет, — честно призналась Софья Григорьевна, — наверное, тот, с кем ты недавно познакомилась в сто десятой.

— В точку, — важно кивнула Галя.

— А родители будут? — спросила мать.

— Вряд ли, — пожала плечами дочь, — по крайней мере, на вечере я их что-то не видела. Родители отдельно, Вовка — сам по себе. Он такой взрослый, умный, ты не бойся, ничего со мной не случится.

— Я и не боюсь, — вздохнула Софья Григорьевна.

Под деревом, действительно как бы сошедшим с картины знаменитого француза, Галя и потеряла девственность. Но никогда в том не раскаивалась. Это великое событие совершилось по ее воле, просто и безукоризненно. Новые ощущения были полной и совершенной неожиданностью. Казалось, что с Гали свалилась ветхая чешуя, кое-как укрывавшая ее неизвестно от чего, и она сделалась доступна не иначе как космосу. Вдобавок ко всему она чувствовала себя охотницей, победительницей, ничуть не умаляя в эти мгновения расторопности возлюбленного.

— Что это было? — спросила она Володю, который бережно держал ее в объятиях, несмотря на то что с трудом переводил дыхание.

— Это то, что выше меня, — ответил Владимир.

— Как-то ловко у тебя все получилось, — насмешливо ответила Галя, не зная, что еще сейчас говорить.

Любовник, а она мысленно уже называла его именно так, говорил — о себе, а должен был как-нибудь высокопарно объяснить, что тут было с ними.

Она огляделась. По трусикам, которые несколько минут назад стянул с нее Владимир, полз мохнатый шмель.

— Вот, — загадочно сказала она, — я же знала.

— Очевидец, — улыбнулся Владимир.

— Очевидец чего?

— Таинства. А теперь — гроза. Как я и обещал. Пойдем скорее в дом.

В дом они вбегали уже при блеске молний. Вскоре могучий удар грома сотряс стены, а потом начался поистине библейский дождь.

— Это для нас, — сказал он.

— Спасибо тебе, — ответила она и поцеловала его в лоб. — Ты ведь знал?

— Конечно.

— И часто ты это устраиваешь?

— Грозу-то? — рассмеялся он.

— А что еще? Да ладно, ладно, я ничего такого не имела в виду.

То ли от боли, то ли от сопутствующего ей острого и всепоглощающего удовольствия, Галя внезапно почувствовала себя жалкой и даже опустошенной.

Красивый дом, в котором они теперь оказались, показался ей как бы знакомым.

«Не так все просто», — подумала она, а вслух произнесла:

— Я боюсь, Володя. Здесь кто-то есть?

— Да никого. Я же тебе говорил.

— Когда говорил?

— Родители в Ливадии. А мне этот Крым не нужен. Я тебя люблю, ты лучше всех.

— Правда? — спросила она, точно не веря сказанному.

— А то, — ответил он рассеянно, точно о чем-то вдруг задумался.

— Что с тобой, милый? — все еще беспомощно спросила она, тут же подумав, что впервые говорит так, и в этом была какая-то особенная грусть, возвращающая силы и уверенность в себе.

— Да ничего, — смущенно произнес он, — ты что-то сделала со мной.

С этими словами он обнял ее, но движением, как Гале показалось, привычным, словно бы отрепетированным.

— Тебе противно? — спросила она не без лукавства.

— Думаю, что это тебе противно, — ответил он. — Привез тебя в этот заповедник и…

— Это было на воле, — возразила Галя, но ей почему-то сделалось тошно.

— Гали, хватит этого диспута, — сказал Владимир. — Я тебе точно говорю. Если хочешь немедленно принять душ, ванная комната — вон она.

На следующее утро в дом заявилась пестрая и шумная компания сверстников. Это были в основном одноклассники Владимира и прочие юные представители советского истеблишмента. Казалось, они приехали потому, что были заранее предупреждены молодым хозяином. Галю поразило, что эти недомерки, как она их сразу окрестила, чувствуют себя в полной мере господами. Но, заглянув в себя, она поняла, что к хорошему привыкаешь быстро, и уютно расположилась в центре этой странной стихии — беззаботности и довольства.

Количество прямых и скрытых комплиментов, выпавших на ее долю, было сказочным. Галя понимала, что это отчасти рикошет, но все же лестно было сознавать себя чем-то значительно большим, чем ты есть на самом деле.

Только после выпускного вечера Володя Кулябов решил познакомить ее со своими родителями. Галя была благодарна этой его медлительности, сулящей размеренность и порядок в будущем.

Она уже видела себя его женой, правда, как в зеркале, поделенном надвое: в одной половине любимый отражался в полный рост, а в другой она возлежала на диване в позе рембрандтовской Данаи…

Он между тем умудрился показать ей свою Москву, которую любил и превосходно знал. Оказалось, что Галя до сей поры жила в незнакомом городе.

Донской монастырь и кладбище, на котором покоились разные знаменитости и прочие знатные мертвецы, необыкновенно взволновали ее.

— Смотри, — показала она на провал около одной из тяжелых могильных плит, — здесь такая темнота, которая уводит куда-то глубже самой земли.

— Пропасть, — кивнул Володя и внимательно посмотрел на Галю.

— «Покойся, милый прах, в земных недрах, а душа пари в лазурных небесах, но я остаюсь здесь по тебе в слезах…» — прочитала она эпитафию.

— Все, на кладбища я тебя больше не вожу, — подытожил Владимир, — да и мне тут не очень… Навевает что-то не то…

Напоследок Галя запомнила могилу знаменитой Салтычихи, угробившей когда-то множество крепостных, и диковинный каменный крест, отдаленно напоминающий саксаул, с надписью «поручик Баскаков», тут же красовалась дата 1794 и некий причудливый знак.

— Кто такой? Что это за символ? — недоуменно спросила Галя.

— Это масонский знак, — весело ответил Владимир. — Символ подлинной, хотя и тайной славы, как я думаю.

— Ты в своем стиле, — усмехнулась Гали, но запомнила эту экзотическую могилу навсегда.

— Да никакой это не мой стиль, — возразил он, — в мире все обстоит совсем не так, как нас учат. Ты думаешь, что сейчас происходит битва между двумя идеологиями? Да плевать на них с большой колокольни.

— Тише, — попросила Гали, — услышит кто-нибудь.