Мадам Гали. Свободный полет - Громов Борис Николаевич - Страница 36

Напоследок у Гали мелькнула мысль, что все это подстроено подругой Варварой, которая тут же возникла невесть откуда, подмигнула и снова исчезла.

Володя сразу же заговорил с ней по-французски о всяких пустяках, как будто знал ее с детства, а потом они расстались на пару лет и вот снова вместе. Она растерялась — откуда он знает, что она владеет языком? Но тут же решила, что это божий промысел, и успокоилась. Видать, тут принято калякать на иноземных языках, и ей это на руку. Возможно, Варвара что-то говорила о ней, и, несомненно, комплиментарное, что же в этом дурного-то? А как же иначе, на месте подруги она поступила бы точно так же.

Она приветливо ответила, и беседа развернулась в первом блеске и прелести.

Вечер прошел на одном дыхании, правда, к концу она немного устала и даже осовела (как подумала о себе), вынужденная чуть ли не постоянно смотреть на красивое лицо этого юноши, а то и даже прямо в глаза, то веселые, то крайне серьезные.

Они договорились встретиться на следующий день.

Галя проснулась, несколько недоумевая— что произошло, отчего так переменился мир в мгновение ока? Вчерашние поцелуи порхали вокруг, как бабочки. Поначалу она не смогла вспомнить, как ни силилась, лица своего избранника. Был ли этот строгий юноша, умевший внезапно рассмешить ее точной и едкой характеристикой кого-то из одноклассников, и не сон ли это все?

Она даже потерла лоб, смутно надеясь избежать некой новой ответственности — вдруг все останется по-старому.

Но внезапно лицо Владимира возникло перед ней с такой ясностью, что она вздрогнула. Назад дороги не было.

Галя по старинной детской привычке попыталась вспомнить, что ей приснилось сегодня. И внезапно забеспокоилась. Это был очень странный сон.

Пустынный пляж, серебристый песок, на котором она простерта. Потом ниоткуда возник некий подросток, худой и загорелый. Он приблизился к ней легкой походкой, лишь кое-где проваливаясь в песке и смешно морщась, и, о ужас, тут же беспрепятственно овладел ею, точно делал с ней это всегда.

Без помех добившись своего, он вскочил, отряхнул песок с ладоней и пошел дальше, не сказав ни единого слова.

Картинка мгновенно исчезла, точно подростка унесло вихрем, Галя снова была в комнате на Арбате, с мыслями о Владимире. Привкус горечи, появившийся в этих мыслях, она списала на убожество своего жилища, из которого нужно будет выбраться, приложив неимоверные усилия. Что ж, она это сделает.

Но проклятый сон, который не имел никакого отношения к ее новому другу… Что за изъян в ней? Почему к прекрасному (а Володя был конечно же прекрасен) она автоматически прицепила черт знает что?

Она тут же поняла, что снился ей вовсе не морской берег, а полоска песка на Яузе, недалеко от старинного акведука. Короче говоря, она почувствовала, будто падает с гигантской высоты. Она думала только о Володе Кулябове и поняла, что почти ничего не знает о нем. Он сказал ей, что собирается стать дипломатом, будет учиться в институте международных отношений… Но все эти мысли смело воздушной волной, внутри которой веяли нежные и страстные поцелуи нового друга, рядом с которым ну просто и поставить было некого, настолько генеральский сын был хорош.

Ах как она вчера пела, кривлялась и хвост распушала. Правда, все так смиренно и незаметно для непосвященного, хотя бы и для Володи Кулябова.

«Он будет моим в любом случае, — решила она, — конечно, там генерал и генеральша, летчики-пилоты, бомбы-самолеты. Но я устрою бомбежку любовью, хотя и не вполне представляю, что это такое».

Они встретились в четыре часа на Арбате, возле дома номер тридцать. Это на ходу вчера, уже прощаясь, придумала Галя, не собираясь давать номер телефона своей чудовищной коммуналки. Почему тридцатый? С ним было связано что-то хорошее, детское, может, вкусное мороженое, купленное матерью во время прогулки, может, еще что-то.

Кулябов, сияя, склонил свой безупречный пробор и поцеловал ей руку.

В это время откуда-то сверху долетели звуки фортепиано, причем исполнение было выдающегося качества, точно некий ангел все устроил так, чтобы Галя навсегда запомнила эту встречу, не навязанную никем, молодые люди сами устроили ее, по своей воле.

Они гуляли по Москве до поздней ночи. Возлюбленный был при деньгах, в которых, как видно, никогда не имел недостатка. Это было просто удивительно. Уже скоро Галя знала о нем довольно много, задавая вопросы простодушно и невпопад, чем приводила друга в восхищение, но в то же время эти вопросы били в точку.

Она хотела знать все об этом мальчике из высшего общества.

О семье своей Володя слишком не распространялся. Сказал только, что отец когда-то хотел видеть Владимира военным, но после как-то разом передумал.

Тут же без перехода он стал говорить что-то о будущей карьере, как о чем-то само собой разумеющемся. А будущее он связывал с Европой, а именно — с Францией. Галя точно ждала этого естественного признания, но немного смутилась, потому что соударение мыслей и желаний тут было абсолютным. Она и Владимир как бы оказались слишком близко и раньше, чем нужно.

— А почему ты не хочешь стать военным? — спросила она. — Ты ведь такой — ну, мушкетер.

— Мне говорили друзья, — отмахнулся он. — Мы в сто десятой все как бы мушкетеры. Это внешнее, Галка. Мы с моими приятелями с четвертого класса больше всего любим, ты сейчас удивишься, да, кардинала Ришелье, Талейрана. Не знаю, как так вышло. Войны бывают всякие, но только тайная война решает все.

— Это-то конечно, — согласилась Галя, чувствуя, что сейчас покраснеет.

— В четвертом классе я перестал мечтать о славе, — рассмеялся Володя. — О славе в обычном смысле. Вся слава в этом веке — как это правильно сказать — попилена. С одной стороны — вожди, с другой — малые мира сего, кому по случаю повезло, что на глаза попались. А подлинная слава — она незаметна, но решает все.

— Я думала так же, — ответила Галя.

Она старалась говорить в манере Софьи Григорьевны, разбавляя голос невинными детскими интонациями.

— Ну, Гали, — на французский манер сказал Владимир, — ты типичная отличница, — прямо в глаза ей посмотрел Владимир.

— Не иначе ты тоже, как и моя мама, влюблен во французский язык, — улыбнулась Галя.

— О, как же она права, — обрадовался Володя. — А она кто у тебя?

— Гм, — серьезно задумалась Галя, — говоря просто — литературный спец. Я с детства замучена Прустом, Шекспиром, Беном Джонсоном…

Невинное вранье нисколько ее не смутило. Ведь по сути она была права. Образование матери, полученное до войны, давало право поставить ее, по крайней мере, наравне с генералом, к тому же далеко не первого ряда. То, что Софья Григорьевна не стала профессором, дело случая, рок. Но ничего, она поквитается за мать со всеми.

— А я кардиналом Ришелье, но в равной степени — королем Людовиком Четырнадцатым.

— Король-Солнце? — удивилась Галя. — Он был такой странный и милый.

— Да, он принимал министров и решал великие вопросы, сидя на горшке. Извини, что я так говорю. Но это исторический факт огромного значения — для меня.

Глаза возлюбленного смеялись, мол, мы-то с тобой все понимаем.

— Это ничего, — кивнула она, — и ты хочешь жить за границей?

Она вдруг похолодела от этого вопроса.

— Ну это же не скоро, — развел он руками, — придется мучиться здесь пять лет. А то не выпустят. Но рядом с тобой эти годы пролетят незаметно.

— Да что я, — пренебрежительно отмахнулась Галя, — так, шишка на ровном месте.

— Таких, как ты, я не встречал, — серьезно сказал Володя. — Мне оглушительно повезло.

Они поглядели друг на друга и смутились.

— Ну тогда мне повезло точно так же, — ответила она быстро и весело, сама удивляясь своей наглости. Кажется, она владела ситуацией.

Они зашли в какое-то кафе, где принялись болтать о французской живописи, которую Галя знала довольно прилично. А на ходу добрать то, что было упущено, это не составит никакого труда, ведь возлюбленный будет щедро делиться своими познаниями, а взаимопонимание между ними установилось едва ли не совершенное.