Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 60

- Стричь! - бросил, радуясь, что укрылся от казуса с патрулём. - Стричь. Стричься!

- Здесь не воруют, - выдал он и накрыл меня покрывалом.

- Будет вам! - я не выдержал. - Вам так Бог велел?!

- Вы весь прав! - извинился он.

Я, зажмурившись, дал себя уместить как нужно, влажно обжечь, намылить. Я себя выдал. А у них нюх на сикль (авраамово племя!). Я, войдя, вник в него и повёл себя правильно: дал понять, что не прост. Не держи я ту сумку, а положи её, - как он мне предлагал, - случилось бы, что, надув меня, он мою сумку выкрал бы. Пусть психозы и фобии, если кто так решит, но, чувствую, он узнал про всё. Я спроворился, и он загнан в безвыходность, из какой выход страшный, если отважится. Одно дело украсть, се запросто; а убить - неподъёмный груз для того, кто в своей долгой жизни (он лет под семьдесят) шанс имел, но, смотрю, не осмелился, парикмахерит, вместо Брайтон-бич да паломничеств в землю предков. Значит, опаслив? высоконравственен? Я, поёрзав, услышал, что мог 'порезаться', ведь 'у мастера бритва'. Он не убьёт меня... Я задумался. Бог всучает мне казусы, начиная с дней Квасовки, так что я, отыскав врага и спеша с ним расправиться, попадаю в храм Знáменья, а затем и в НИИ; после к этому патриарху. Чтоб сделать выбор? Шиш Ему! Пусть Бог Сам выбирает, да! Пусть берёт меня, по частям или целого. Впрочем, Он выбрал деньги... Что ж тогда Он провёл меня (на моём пути к главному) по местам моей жизни?.. Или не Он провёл, но я сам свернул в церковь Знáменья и зашёл к Б. Б.?.. Нет, я спорил с Ним! Это Он меня впутывал; Он внушал бесполезность всех моих действий и подавлял меня: мол, не суйся, гой. Бог меня окорачивал, чтоб я в полном дерьме своём признавал Его, вопреки моим мукам. Стал бы Он убеждать меня! Он с аврамами лишь контачит!.. С Божьей холодностью вот к таким, как я, мне не Им, а моралью втемяшилось: 'Зря ты носишься с брáтиной! бесполезно, гой!' Он внушал крах затей моих lato sensu, также in corpore . 'Не продашь свою брáтину, не войдёшь в касту избранных!!!' - Бог вопил в брадобрее, что подстригал меня.

Я вскочил.

- Хватит!.. Сколько?

- Вы недокончены! - поднял бровь патриарх, стоя с бритвой.

Я полетел вон, чтоб, забыв о милиции и о прочих опасностях, мчаться. Я, бионт, вновь исчез, став отлаженный автомат в работе. Всовывал в турникеты карты проезда, прыгал средь людскости, низбегал эскалатором, проходил по платформе, жался в вагоне, выскочил на Цветном - и вспомнилось: 'Суета тщеты'... Фраза множилась, точно я не дослушал... Стало быть, Бог, поняв, что - спасусь, что Ему не сманить меня ни в НИИ, ни ещё куда, бьёт меня изнутри? Я злился; мозг мой выслушивал: 'Бог не скажет, как старый Лазарь, хоть он цирюльник. Не надрывайтесь. Если усилия - то не ваше, нет! Я знал мальчиков - вроде так себе. А один стал князёк в Москве. Оттого что удачлив. Есть неудачники... Что, моё вам ничто? Не верите? Кто такой старый Лазарь? Вспомните, сударь, выборы: ведь фигуры какие! с нами век и при нас всегда! голиафы таланта, марсы решимости! завсегдатаи СМИ!.. Ну, и кто стал избранником? А никто, кто и сам признал, что не ждал, не гадал, не чаял. Он был счастливчик. Дело в фортуне. Есть она или нет для вас? Если есть, то вам дастся. Как? Постучится в дверь...' Я пытался не слушать хренову заумь.

Вот и 'Цветной'... Здесь маетно, из московских углов этот мной избегаем; здесь мне угроза; в сумерки или в дождь здесь дурно, я озираюсь и напрягаю взгляд. Здесь 'Труба' Гиляровского, дух болотной низины, нынче засыпанной (ту 'Трубу' читай 'Трупная'). Здесь жил сброд, избегаемый светом, в хазах с притонами. Всё порочное волоклось сюда затаиться в подвалах, где отъедалось, чтоб ночью выйти снова на промыслы. Убиенных здесь погребали в топь. Под асфальтом здесь трупы. Здесь сток Москвы от семи холмов; с взлобий грязь катит вниз, сюда. Центр рядом - а здесь строения низки, сумрачны... Пульс мой трясся; но я с 'петровского', слева, берега дошагал-таки, не задавленный, не зарезанный, до средины бульвара и, ощутив внизу, под газонами, злое, порскнул к дороге с тухлыми кровяными раскопками, на 'рождественский' берег. Всё, я у цели. И не задержан; рядом ждёт Шмыгов. Я шёл на Трубную, отдалённую от дна склоном в виде кварталов. Там я и рухнул вдруг в помрачении, но не в край с нужным Шмыговым, а в ландшафты Садового с моей сумкой в дюжине метров. Я вмиг пополз к ней. Вдруг подле брáтины, до которой был шаг, - ботинки. Я посмотрел вверх, с брючин и курток, грязных и ношеных, вплоть до лиц, напомаженно-ярких. Две полудевочки, лет шестнадцати. Я услышал:

- Ладишь дастать её? - Малоросский акцент, в нос. - А, дядько, шо там? Може, бутиль?

Хихикнули. Я увидел толкнувший сумку ботинок, плохо почищенный, а над ним рвань колготок. Вот оно! - пронеслось во мне. Я сказал хрипло:

- Дайте-ка!

- Дýрный лох який! Шо це...

И сумка сдвинулась.

- Эй, вы! - Я подымался.

Девки отпрыгнули вместе с брáтиной. - Гарна штука... Ты пропывать бёг? Ни, дядько! Ходь к титке трезьвий!

Вот оно! Что 'оно' - я не выяснил, потому что боялся и не хотел.

- Пыть худо!

Девки пошли прочь.

Я тронул следом, шатко и нервно. Вот оно!! Бог плевал на мою онтологию и не думал менять меня. Просто отнял. Так пёс глотает мясо на леске, что после тянут вон для забавы... Нет, не конец ещё! Это - Трубная, и всё станется там, внизу, ведь они прут по улице, после - вправо и к цирку, да и к метро затем, чтоб проехать до Центра и поразмыслить, что делать с краденым. Они крýгом, то бишь по Трубной, - я же дворами, я по прямой пойду... Но вдруг девки умны и - в Центр пешочком? Мне не догнать их. Вдруг и действительно 'вот оно'?!

Это 'вот оно' подавив, я дворами стёк к эксгумированным РСУ внизу смрадным гнилостным почвам и скромно стал к ларьку, чтоб просматривать от большой буквы 'М' все ракурсы к устью Трубной...

Есть! Дуры топали - лишь бы прочь от меня вверху (где лежал я, считали) не на Рождественку, чтоб и вправду прочь, а к метро ко мне! Весь в грязи от валяния на асфальте и взбудораженный, я купил в ларьке курева, чтоб стоять и покуривать. Если кто углядит пляску мин моих, объяснит это дымом... Сердце подпрыгнуло... То есть вот оно?! Как бы я не достоин, а вот те девки и жлоб в 'ниссане', значит, достойны? Мало им деликатности и уступок в надежде, что перестанут теснить меня? Мало им моей бедности? Я, терпя извне, и внутри должен клясть себя и винить в неудачах: а, дескать, сам слабак: удалён из НИИ - не гений, беден - не умный, страждет по сыну - что ж не рискнул всем? И, в результате, гений - Б. Б.? А умный - тот жлоб в 'ниссане'?! То есть не чмо, как я, нынче сына имел бы, а не двух девок, что, коли фарт пойдёт, уже к вечеру за балдёж в злачном месте брáтину сбагрят?

'Вот оно'?! Мне - нельзя, а им - можно? Мне - у параши и совестя себя; им, безгрешнейшим, - мир сей?! Богу так надобно?.. Я, стравив дым, всмотрелся.

Шли озираясь, пошлые дуры...

Мне - ту, что с сумкой... Срок настал! Светофоры жгут красный. Ждущие морщатся от шумов и от запахов землекопных работ вблизи. Девки зыркают в тыл, где Трубная выливалась вниз и откуда, считают, я мог спешить к ним. Строй из кварталов между двух улиц, - там, где сейчас они и где шлялись на Трубной десять минут назад, - был для них беспроходным... Вот оно?! Что сказал брадобрей: коль ваше - то, мол, само придёт? Как у этих двух девок: походя взяли - и сразу в дамках?.. Ишь, норовят к метро, вознося свою прыткость! Нужная слева... Тихо приблизившись, я схватил её; девка пискнула. Я играл, что мы дочь с отцом. Люди двинулись на зелёный, вслед - дружка девки в сильном испуге. Эта ж дала мне в пах, но недейственно; я высок её маху, всё обошлось.

- Тварь!!!

- Въихала, - я услышал притворное.

- В ми... в милицию? Или здесь прибить? - заикался я. От неё пахло рыбою.

Она глянула, как змея. - Мы бежынцы! Зы Чечни мы... Мамку убылы! Жыть нема, деньхи прóсымо...

Но я ткнул её: - Лжёшь, тварь!

- Ой, дядько, лху я! Мы з Халкой з Глухова! От ты ж, дядько, заумный!