Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 58

- Кто вы?

- Я здесь работал встарь.

Да, когда тебя не было, а где ты - была дама, шлёпавшая на 'Эрике'. А директор тогда был хрущёвец, вбивший марксизм в фонетику.

Голос вёл за дверями по телефону: - ...как же?.. Нормально! Съезди-ка... Я? Обрыдло... я лучше дома... В Греции, где всё-всё, я бывал уже... Крым... Ты что, патриот?.. Нет! Собственность - наша родина; счёт в Швейцарии - нам земляк... Наметилось, от чего я до пят стал русский!.. Гениев за границей ждут; нас не ждут, мы нужны лишь кормилице, нашей русской земле! Ведь кормит?.. Я здесь имеюсь не риторически, если хочешь знать, и на старости, через -дцать лет, съеду в град Бостон или в град Лондонский! В общем, есть заказ... от кого ж ещё? Экспертиза, лингвистика... За границей... Нет, не в Удоев, нет! Пусть он, отпрыск твой, - в настоящие люди... Да, самого будет видеть: дело серьёзное, федеральное; орден может словить... Технарь он? Что, русский вякает? Я двух умных приставлю, пару лингвистов: с дюжину при НИИ держу для текучки, все разбежались... Я?.. Дочь - растёт... в Сорбонну. Я ей: нет, Лилечка, ведь огромные деньги, я лишь членкоррю! Только не верит. Что ей в шестнадцать?

Модница встала, чтобы прикрыть дверь. Ведала б, кто сидит тут, в ношеном и небритый, с резаным и заклеенным скотчем лбом! Патрон её (и любовник), при его бойкости, этих тысяч, что я добуду, в пять лет не сложит... в десять лет! Он кусочками хапает и когда капитал возьмёт. Я ж, спроворив продаться чохом и оптом, куш сорву! Через месяц увидь меня, - в белом фраке, с щетиной, коя противна, как на бомжатине в данный миг, а потом станет модной, - ты даже влюбишься и я буду кумир твой; а произнёсшего: 'Кто, Марусь?' - ты того двинешь на хрен с дутым член-коррством. Знаю Б. Б.!

- Входите.

Я впал в немодный, отретушованный интерьер с намёками на 'лимит финансирований'. А к кому я пришёл, играл, что чего-то там пишет, некогда взор поднять. Что же, прост приём, весь здесь Боря Быстров (Б. Б.) на ладони. Он изучал меня, для чего хватит обуви - знака денежных и иных достоинств. Мельком кивнув: 'Присядь...' - он писал, заставляя ценить его до той степени, чтоб, каким-то макаром, я испарился. Но я не сдался. Что я просителем, он угадывал. Только я не с испариной на лице был, не с плотью, тряской от дрожи (нервность иной была), а застылый, будто бы посланный, - как я в храм свернул час назад странной волей. Будь встреча раньше, скажем, до Квасовки, я б робел, льстил, слезу пускал. Но теперь всё иначе. Нынче - спрос с Бога, как в храме Знáменья: не противлюсь, мол, забирай, я Твой! Ты привёл меня, чтоб я здесь экспертизой работал или ещё кем? Что ж, я не против. Брошу маммону и стану лилией 'кольми паче', если призришь меня. Я с Тобой, Боже мой и Господь!

- Жду, - ляпнул я.

И Б. Б. прекратил фарс чирканий строчек. - Ждёшь? Ну, прости, старик. Как ты?

Путь начинали мы 'мэнээсами' (мл. научный сотрудник) с ставками по сто двадцать (при, скажем, мясе два руб. кило всего). Над страной висла скука. Виделось, ходим крýгом, где оптимальное есть стабильность, ткущая с кропотливой неспешностью счастье, в кое стремились не с вдохновением, а с зевком скептицизма. Стал не к лицу порыв, чтоб давить на педали: въедем и так, мол, лет через сотню. Стали не модны 'энтузиазм', 'восторженность', 'лихорадки починов', 'пафос свершений', 'гордые подвиги'. Я в НИИ был с Востока. Он был курянин в браке с москвичкой. Волосы наши были под 'Beatles'. Джинсóвые, мы велись иноземной попсой и шутками, что 'маразм крепчает'. Он был свой в доску, разве на митингах славословил 'роль партии', да заезды сотрудников 'на картошку' (с августа по ноябрь) поддерживал. Через год он ушёл от нас, укротив свои мягкие, цвета спелой ржи, волосы и забравшись в костюм, - а вернулся завом отдела, зятем директора, членом партии с опрозрачненным взглядом. Он видел дальше и диссертацию предназначил не догме, вроде 'Лексемных сокровищ раннего Ленина', но блеснул 'Словарём парт-этики', где районный босс мог учиться у высших, 'ошеломляющих смысловыми глубинами', и где зубр ЦК мог осмеивать 'отрицательный эвфемизм' районных. Вот что испёк Б. Б., шаря в храмине 'всепобедной теории', и его компиляция вдохновила Кремль. Встретив нас, он сфиглярив: 'Коптим?' - шёл дальше, ибо начальник... Псевдонаучные и партийные съезды, форумы - он везде поспел и в момент склеил докторство, где, в тон моде, тряс пустозвонством, славя 'реформы'. Мы волновались, требуя честности, демократии. Он стал с нами общаться. Мы ждали новое. Я, назначенный зам. зав. сектором, верил, что если я расту, то и мир хорош, и не знал, что продвинут Б. Б. нарочно как символ 'нового'. Между тем его тесть, впав в ступор, подал в отставку. Из Академии прибыл ставленник. Но Б. Б., призвав к 'действенной перестройке', выдвинул в пику внешнему 'зубру' нашего - трижды доктора трёх наук. Мы - за. Старец вскрикивал, что он 'рад бы был', но 'больной' и что 'новое - юным'. Так Б. Б. стал директором, обещав публикации и контакты с коллегами за границей, плюс росты ставок, 'пир инноваций', всем по компьютеру. И мы грезили... А рубль сыпался от законов, созданных под Семью; всё рушилось. Нет, не всё, верней: в типографии при НИИ пекли чтиво: фэнтези, детективы, женский роман, ужастики; вышел опус Б. Б. о тюремно-блатной морали. Прибыль, вещали те, что вели 'дела' с бодрым натиском, можно 'просто раздать', разумнее - 'инвестировать': разве режут-де 'Рябу, что несёт золото'? Б. Б. спрашивал (восхищён, мол, хваткою юных), что решим, дополняя: 'Я б инвестировал'... Обживали нас ТОО: консалтинг, клининг, ритейлинг, дилеры, брокеры, турагентства, стоматология; а весь третий этаж снял банк (вдруг лопнувший). Но, вещал Б. Б., дивиденды 'потом, друзья!', 'конкуренция!', 'мы ведь с вами хозяева!', 'мы должны прогрессировать!'; и его взор прозрачнился. В результате никто знал, что Б. Б. на Рублёвке строит имение; что, когда НИИ не дочёлся сумм в связи с лопнувшим банком, сам Б. Б., получил навар; что, при всех 'инвестициях', оставлявших нас с носом, деньги тек-ли к Б. Б. Нынче знаем, как делалось; но тогда велись 'секонд-хендом', коим нас маслили. Я ушёл, чтоб кормить семью, не дождавшись доходов; а возмущавшихся наш Б. Б. вызывал к себе, ознакамливал с фактами, что бюджет, мол, урезан, ваша же тема 'неактуальна, Фёдор Петрович', ибо на кой санскрит, раз бардак в стране, и выдавливал. Он выдавливал и таких, как мирная некорыстная и воспитанная мать Анечки. Он оставил юнцов-'манáгеров', простаков для авралов и корифеев, в об-щем-то, не нуждавшихся в деньгах да и в реальности.

Б. Б. спрашивал: 'Как ты?', - щёлкая сотовым.

- Ничего, - произнёс я.

- Нас задолбали... - Он смотрел вбок. (С иголки стильный костюм и стрижка). - Гибнет наука. Всё по старинке; прежним имением и умом бытуем... Ты на разор взглянуть? В пору слил, старик, в пору... Коха не помнишь? Кох, он повесился. 'Я не выдержал вакханалии', - написал на двухстах языках, что знал... Типография сдохла, еле вращаемся. Мы бюджетные... А живём, старик, пробавляясь арендой. Впрочем, ты помнишь. Как же не помнить?

- Смотришься, - произнёс я.

Он спрятал сотовый. - Имидж важен! Надо отчёт держать: в РАН - научный; также налоговой; ну и, веришь ли, мэрии, за фасады. А арендаторы? Кризис снёс былых, в смену - тёртые, палец в рот не клади!.. Да, имидж... Я ведь член-корр. - Он складывал в файл бумаги. - Ехать мне надо, тяжба в комиссии. Так что... Марочка, транспорт!

- А в академики, - встрял я, - скоро?

Он, тля в науке, - в ней; я - вовне навек. Б. Б. признанный 'жрец наук', 'светило', 'мэтр', 'формирует науку', власти на ты с ним, он гордость РАНа. Я же лишь лавочник, оформляю фактуры. Я не учёный. Я, отмотав срок с массами глупых тёмных сограждан, чмо неприкаянный. А надул меня сей Б. Б. и кагал таких. Если б я не ушёл - уволили б. Он же здесь, глянь, член-коррит, хоть его место младший сотрудник... Вмиг я взмок завистью, из ладони выскальзывал пластик с чёртовой брáтиной.

Он в момент меня понял. И улыбнулся. - Нет, старик, в академики рано. Времени мало... Марочка, как там? - бросил он, не задав вопрос, почему я здесь: я был списан со счёта в год пиров 'демороссов'.