Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 47

- Помоги продать брáтину, - попросил я. - Ты её видел. Нужно продать вещь.

Шмыгов кивнул. - Реликвия, - вставил он для Калерия. - Сколько в ней серебра?.. и золото... И корундики? Но, прости, это fake, подделка, так как не мог твой род шесть веков сохранять её. Fake без всякого. Просто лом, тысяч в двадцать... Впрочем, - хехекнул он, - продавать - смысл эпохи. Я весь attention!

- 'Родион Нестеров', пишут в сводах... - выдал я, вспомнив, что тот боярин и брат мой - тёзки. Но, если первый в тыща каком-то 'уби' противника и главу 'привез' господину, верный раб смыслов, Родя, напротив, - самоотрёкся; он предал разум и не чужую, но свою голову на шесте своей шеи носит как знамя жизни вне мысли. Сходно и я вспух раком от поклонений чванным традициям с их отзывчивостью под себя. Всё брáтина!

- Нужно, - свёл я, - продать её. И быстрей.

Шмыгов взял сигарету. - В общем, есть лавочка... Шмыгов, кстати, не прост, - он вставил. - Вот я по городу что - гуляю? Нет, я местá ищу... Dear, сделаем; помогу. Встреть дурня, не преминул бы... Ради гроша сдержусь, ради, скажем, двухсот - никак. Впрочем, масса охотников до любых сумм. И, я уверен, с пруд было крови, прежде чем брáтина добралась к тебе, да и то как подделка. Мы разыграем: где-нибудь явимся, намекнём, что есть кто-то, мол...

Не дослушав, я, запахнув пальто, встал и выскочил, чтоб прочистить желудок в местном клозете. А возвратившись, вмиг набрал номер и, сжавши 'nokia', ждал-стоял, наблюдая Калерия. Барби в брюках. Мой мальчик сгнил давно на чеченских задворках - этот же шастает по дельцам в Москве... Я упрашивал Марку принять нас.

- Dear, втроём! - ныл Шмыгов.

Выключив сотовый, я пошёл вперёд.

Афанасьевским, в темноте, мы шли: Шмыгов мягко, друг его шлёпая и сбивая ритм, я внушительно. Можно было в метро, естественно; только мысль была выветрить и себя, и арановых отпрысков ; плюс в безлюдии, на углах или в скверах, я мог поблёвывать... В переулке встретилась Ника; то есть не мне, а взору. Я полутруп уже, и вопрос: что ей ночью здесь, в Центре? - как бы излишний. Но стало больно.

Цель - у Миусской, в пафосном доме с мраморным цоколем и шатровыми башнями (стиль эпохи Лужкова). В мраморном холле пахло духами от моей Ники... Двое охранников повели нас... Лифт нёс бесшумно...

Я бросил Шмыгову, снявшему серьгу с уха: - Стало быть, от прекрасных тел к совершеннейшим душам? - и ткнул Калерия. - Ты не в армии. Инвалид?

Его óкулы влажны. Мальчик чувствителен?

Мы потопали по ковру... Вот сыщик, коего в Чапово, на заводе, Марка прельщал при мне. Он, теперь лишь в рубашке и в пиджаке над джинсами, поводил плечом с кобурою; туфли особые, с металлическим контуром, для пинка, видать; плюс малайского типа глазки и смуглость кожи, маленький рот со шрамом... Сыщик был - троп нервозности, но работал как профи.

- Павел Михайлович, мы знакомились. Мутин... Вас, вижу, трое? Здравствуйте. - Он осматривал нас. - Оружие? Я проверю.

Шмыгов шутил: 'Кольт ниже!' - и раздевался.

Я удалился в зал. На диване, в халате, Марка вёл в телеке бой в Чечне. Рядом в рюмке коньяк на столике. За окном - взмельк рекламы. Был столб часов в углу; а вдоль стен шли диваны в их черноцветии, выше - пятна марин, пейзажей; люстра - бюстгальтером, и под ней - лакированный чёрный модный рояль. Бар с винами, коньяками и водкой был у другой стены. Аромат моей Ники веял повсюду. Нежа грифона, то есть собачку, Марка взял рюмку.

- Сядешь?

- Нет. Как она? - я спросил.

- Кто? - Он смотрел телевизор.

- Знаешь.

- Не знаю.

- Что говорила?

- Слышишь, пять трупов, сбили 'вертушку'.

- Стоп, - изводился я, обессиленный экскурсом на экран с войной. - Здесь была Береника... И без юродств давай, пока этих нет... А гнусь выключи. - Я уселся. - С чем была? Правду!

- Правды желаешь? Только зачем, Квас? Все лгут: сын матери, а та сыну... - Он чуть убавил звук. - У тебя разве нет тайн? Сколько их: две, три, семь? У меня тайны тоже; я разделяю их, с кем желаю... Мы с Никой - с детства. Наше с ней - наше и ничьё больше, хоть вы с ней муж с женой... - Он задёргал каналы, резко давя пульт. - Все мы прекрасные, все мы ангелы... Где твои, эти гости? Нам с бедным Хохриком спать пора. Хохрик спит? - стал пытать он грифона. - Ника, замечу, ездила в клинику. Радуясь, что с тобою порядок, - с ходу ко мне... Мы пили. Мне так давно, Квас, не было... - он помедлил, - не было славно.

Выяснив, что она не по первенцу заходила, я вдруг остыл. Когда-нибудь, ясно, время настанет... Может, сейчас смотрит фото с мучимым первенцем, - за внезапной, окажется, встречей с Анечкой?

- Мне лечь в клинику? - бросил я. - Чтоб зарезали? Только есть одно 'но'. Я его должен сделать.

Он не ответил. Он не спросил, чтó.

X

В зал прибыл Шмыгов в белых носках с каймой и в очках под прилизанной проседью. Он с порога взвыл: - Shocking! МиллиоНЭРно! Боже, здесь 'Steinway', чёрт?! И смазливенький пёсик! Рад вам, Георгий Матвеевич! Рад вам! Помню, встречались, но вы недужили-с, я же в стельку был... Я напомнюсь вам: Феликс. Мой друг Калерий.

Тот надмевался.

- Будьте добры, Андрей! - крикнул Марка. - Водки, вина гостям. Феликс, сядьте.

Шмыгов пристроился близ грифона, молвивши, что 'готоу за встречу'. Он хекал репликам, постоянно вертелся от собеседника к телевизору и общался лишь с Маркой. Оба курили. Призраки Ники жгли меня, я хотел позвонить ей. Марка нёс чушь отвечавшему смехом гостю.

- Что, заклеймили нас И'эНэНом? - вёл он. - Там каббалистика, три шестёрки; клирики страждут. (Шмыгов гыгыкнул). У православия больше нет задач, как громить зло вселенское и абстрактное вместо близкого, - проще плакаться по шестёркам в сём ИэНэНе, чем открыть дом призрения и лишить владык роскоши. Прав я? Феликс, согласны?.. Ну, а что с БИКами? А ОКОНХ с ОКПО? Есть стишок один: как ОКОНХ с ОКПО подрались в сельпо. В грязь упал ОКОНХ и в навоз - ОКПО. Вот лежит ОКОНХ, бьёт мудями в гонг. А дурной ОКПе - всё по пе, по пе...

Шмыгов взлаивал смехом.

Марка продолжил: - Множат налоги; начали прессинг; массы в загоне, так и не выбравшись. Полицейщина, кумовство и коррупция, камарилья мерзавцев, циников, жуликов. Фиск сравнялся с диктатом чуть не от Грозного. Бизнес гикнулся, как у нашего друга, - да, как у Павла. Все в рабах сильных либо в госслужбах, только бы выжить... Но вы всё знаете. Вы ведь ушлый. Вы из счастливцев, тех, кто успел. Из наших вы?

- Я, Георгий Матвеевич...

- О, без отчества. Prosit!

И оба выпили.

Он спивался, мы ему повод. Марка брёл в рай, в кой впадет двести грамм спустя. Но он там не удержится. И пребудет рай пуст: понапрасну там птицы, зря там красуют статями звери, ни для кого осыпаются лепестки от роз, никому возжигается в ночь луна; тщетно меряет травы там искуситель, дряхнущий змей...

- Я, с вашего позволения... - Шмыгов взял бокал. - Мой масштаб очень скромен.

- Сколько же в месяц?

- Три штуки долларов, - Шмыгов хекнул. - Вы, верно, сто? Есть разница... А касательно ИННов с мудо-ОКОНХами, да ЕГРЮЛ ещё... Нам ЕГРЮЛ по колено вдул... Мои предки дворяне, я обожаю Русь. Но её карта бита. Выпить позволите?.. - Он глотнул вина. - Надо сматывать. Я не знаю в подробностях ваших дел, но, уверен, вам в Раше трудно. Сам я собаку съел на российских реалиях. Сливок - да - не собрал, увы, но что есть, терять не намерен-с! Как вы оцените?

Марка спел в ответ: - Сидит Дуня у ворот, и не плачет не поёт, всё сидит ни бе ни ме, одна мысля на уме.

- Понял! - дёрнулся Шмыгов, чтоб хохотать визжа.

- Вот ещё, - Марка пел: - Мы Америку догнали по надою молока, а по мясу не догнали: рог сломался у быка... Мы с матаней собирали на горе смородину; подыми, матаня, ногу, дай глядеть на родину. (Шмыгов ржал, как псих). Что есть родина при таковских частушках? Фрейд про либидо? Но ведь метафора ниже пояса. Сам народ из своих ясных недр извлёк. Как оценивать нацию с таковыми бонмó, а? Родина между ляжек - там и вся нация. Был вконец откровенный китч, коровяка из гипса с ником 'Россия', с задранным аморально хвостом, с отверстием, в коем тьма царит... Русь и тьма суть синонимы, так, Феликс? - щурился Марка. - Вы, Феликс, правы и... Рвите когти, вот вам совет мой. Нация кончилась и больна. Чем? Пошлостью, беспринципностью, нелюбовью к себе, вновь пошлостью, и филистерством, и цинизмом властителей. Нет идей, идеалов, кроме казённых, чтобы стать обществом, нет стремлений к свободному. Равнодушие к чести, страсть подчиняться, вкус к предрассудкам. Нет потуг духа; ведь не считать же шлянье по храмам знаком духовности? Да и что эта церковь? То, что отверг Христос, стало церковь. Нация рушится и даёт себя крыть исламу, психам, пройдохам и уголовникам. Ей в глаза ссут, грабят и давят - а ссущих славят, дарят им рейтинги. Пустота, Феликс, либо такие мысле-широты, что не сыскать мысль. Лень, тупость, пошлость, ханжество, мании. Нам удобней в дерьме тлеть смрадною злобой, чем интеллект напрячь. Кто в правительстве? Прощелыги, ближние люди... Бизнес? Здесь нет его. Здесь не бизнес. Феодализм, коррупция, пресмыкательство, полицейский режим, власть быдла и бандитизма.