Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания - Коллектив авторов - Страница 22

– Да, господин начальник, вы такую роль сыграли в моей жизни, что даже представить себе не можете, а ваше спокойное обращение при последнем нашем разговоре в Варшаве, когда мы ждали криков и тюрьмы, во мне и в моей бедной покойной матери запечатлелось как проявление гуманности. Вы поняли дело по существу. Мать моя оказалась слабой женщиной. Увлекшись социалистом «Михасом», она сделалась буквально его рабою, не разделяя вместе с тем его взглядов и с отвращением относясь к террору. «Михас» так завладел мною, несмотря на протесты матери, что не только его приказание, но даже желание было для меня законом. Вы ведь, вероятно, знаете, что я таскала для Роте динамит и даже готовые бомбы; присутствовала при убийстве офицеров и городовых, пряча оружие, из которого «Михас» убивал этих людей, и, наконец, наблюдала за охранным отделением. Оно, по проекту «Михаса», должно было быть взорвано, а вы и ваш помощник – убиты. Ужасный кошмар! Но странно: ребенком я не считала все сказанное плохим и страшным. Напротив, меня эта «работа» увлекала, а «Михас» был тогда в моих глазах героем, окруженным ореолом. Лишь впоследствии я очнулась. Ведь пройди еще года три, и я, как уже ответственная по закону, была бы на каторге. Я узнала, что вы ликвидировали группу террористов, которые были повешены, во главе с «Михасом»…

Она замолкла и, посмотрев мне в глаза прямым, твердым взглядом, прибавила:

– Говорю вам честно и прошу подать мне руку в знак того, что вы мне верите.

Я исполнил ее просьбу, хотя верил только в ее искренность в данный момент, думая, что особа, пережившая такие метаморфозы, сама не знает, как сложится ее жизненный путь.

– Скажите, «Крошка», неужели ваши волосы почернели от времени? Ведь вы были светлой блондинкой, – сказал я.

– А это я выкрасила волосы, чтобы казаться старше. Как я вам сказала, я еду прямо в Петербург, но, узнав, что вы здесь, хотела с вами кое о чем посоветоваться и поговорить. Сначала, если у вас есть время, я расскажу вам о себе. В 1906 году, как вам известно, я выехала из Варшавы во Львов. Здесь мама меня отдала в монастырь для приобретения общего образования и получения профессиональных знаний по кройке и шитью. Тяжелая и строгая школа пройдена там мною. Непрерывный труд, молитвы, одиночество и постоянная покорность требовались неуклонно. Нрав у меня был своевольный, и я за это подвергалась жесточайшим наказаниям по нескольку часов простаивала на коленях в холодной церкви на каменном полу; оставалась без еды, дежурила по целым ночам у дверей кельи настоятельницы и т. д. И думалось мне тогда: где же милосердие и христианская любовь, когда все, как мне казалось, было вокруг сухо и даже зло. Мама моя умерла, и я, оставшись совершенно одинокой на белом свете, решила терпеть, пока не буду иметь в руках ремесла. За меня некому было платить монастырю, и я не знала, как быть, находя выход только в слезах. Однажды в комнату ко мне вошла настоятельница, старая худая старуха, всегда неприступная и суровая. Подойдя ко мне, она положила на мою голову руки и заговорила мягким, душевным голосом, которого я у нее и представить себе не могла: «Серафима! не плачь. Люби беспредельно Христа. Страдающий человек близок к Нему, и Он его утешит. Отныне я буду твоей матерью и в мирской жизни. Оставайся с нами, а там перст Божий укажет тебе твой путь».

Я тогда поняла, что Христос для человека, как Его любят монахини этого монастыря, как велико их отречение от жизни и как они смотрят на свое и людское страдание. В этот момент мне многое стало понятно, и, точно теплотою, согрела меня вера, которая до того момента так далека была от меня… Прошло шесть лет монастырской жизни, я прошла положенный стаж. Захлопнулись за мною ворота обители, в которой осталась частичка меня и которая живет и вечно жить будет во мне… Однако я оказалась буквально на улице, но все же не свихнулась, получив место бонны при детях небогатой семьи галичан. С племянником хозяйки у меня начался роман сильный, но чистый, и мы вскоре повенчались. Муж признался мне, что работает в русском розыскном деле, говоря, что только Россия может помочь объединиться всему славянству. Беспредельно любя мужа, я пошла ему навстречу и начала помогать, чем могла, в его работе. Но вот началась война. Муж был призван на действительную службу, послан на фронт и оказался в плену у русских. Опять я одна, в горе, с маленькими средствами и с ребенком на руках. Тоска по мужу была так велика, что я начала стремиться пробраться во что бы то ни стало в Россию. Лелея надежду получить в Россию командировку от Генерального штаба, я решила поступить в австрийскую разведку, сдав ребенка своей свекрови. Я все средства использовала, чтобы проникнуть в среду офицеров Генерального штаба; ходила с разными прошениями по штабам; наводила справки о муже; посещала лекции; предлагала услуги по шитью семьям военных и т. д. Наконец, в одной из этих семей я встретила офицера Генерального штаба и, начав с ним кокетничать, по-видимому, заинтересовала его собою. Мы встречались и беседовали. Я прикинулась беспредельно преданной Австрии, упомянула, что знаю Россию, русский язык и Варшаву и т. д., словом, представилась ловкой женщиной. Вы знаете, господин полковник, что я умею лицемерить, а монастырь был моей высшей школой. Словом, клюнуло, и офицер однажды сказал мне, не пожелаю ли я служить в разведке. Сначала я отнекивалась, ссылаясь на свою неподготовленность, но он настаивал только на принципиальном согласии, которое я и дала. Я поступила в разведку. Меня испытывали внезапными вопросами; подбрасывали секретные бумаги; оставляли меня одну в комнате, в которой на столе были разложены секретные планы, и в это время наблюдали в скважину замка, не излишне ли я любопытна. Наблюдали за мною на улице; проверяли знание передаваемых мне для изучения инструкций и насколько я их усвоила, – тут были и психология, и тактика, и идея родины и т. д. Так продолжалось более двух месяцев, когда меня вызвал офицер германской службы, один из главных руководителей, являвшийся и связью с Берлином. Он долго говорил со мною по-немецки и по-русски и в заключение сказал, что по-русски я говорю лучше чем по-немецки, и спросил, знакома ли я с уходом за больными. Я ответила, что в монастыре я это дело изучила вполне. Он подумал и сказал: «Я вас назначаю старшей сестрой милосердия в госпиталь, где находятся тяжелораненые русские пленные. Меня только смущает, что вы с белокурыми волосами слишком моложавы, и потому выкрасите их в черный цвет». Мне было жаль: ведь муж так любил мои светлые кудри, но я не возражала и исполнила его указание. Я должна была разбираться в бредовых разговорах больных пленных. Тут были указания на расположение их полков, фамилии начальников, отрывки приказов и т. п., но я чутко взвешивала, чтобы сообщать только то, что не повредило бы русским. Так я проработала три месяца, когда меня вызвал капитан и сказал, что на меня возлагают большие надежды по исполнению важных поручений: «Вы будете теперь русской из сибирского города Тюмени, Анной Яковлевной Лобовой. Вот вам и ее паспорт. Документ хороший, так как Лобова здесь вышла замуж и теперь в Россию возвращаться не полагает. Заменив ее, вы будете в числе других русских переданы в обмен на наших задержанных в России. Необходимо проявлять в работе наблюдательность и сосредоточенность, а патриотизм вам многое еще подскажет. Посмотрите, как мы любим нашу родину и как работаем для нее», – заключил капитан. Действительно, немцы любят сильно и возвышенно свою родину, и эта их любовь делает их работниками без устали. Сон и отдых зачастую не превышает у них двух часов в сутки. Только подъемом моральных сил можно объяснить, что они так неутомимы и трудоспособны. По заданию я должна доехать до Владивостока, давая сведения секретным корреспондентам, для направления их по принадлежности. Сеть этих осведомителей я и помогу выяснить русским. Затем по тому же заданию я должна буду тайно перейти границу в Харбине и пробраться в Шанхай к немецкому консулу… Но я больше не возвращусь в Австрию и при первой возможности проберусь с мужем в Северную Америку, куда доставит мать нашего сына. В Одессе из властей, кроме вас, я никого видеть не буду, здесь много германских разведчиков, почему я опасаюсь наблюдения за собою и вызвать у них подозрение… Кстати, на днях германские броненосцы «Гебен» и «Бреслау» будут бомбардировать порты Черного моря…3