Лаборатория великих разрушений Фантастические повести - Бельский Симон Федорович - Страница 14

…Их надо заставить. Понимаете ли, — заставить! Принудить…

Бастьен посмотрел на меня, как будто ожидая возражений или вопросов.

— Но кто же их заставит? Я вас не совсем понимаю.

— Еще бы! — с выражением неизмеримого превосходства воскликнул Бастьен. — Вы, журналисты, вечно заняты маленькими, ничтожными идейками, микроскопическими вопросами, плесенью мировой жизни!..

— Не совсем так, — возразил я, задетый его замечанием.

— А вот мы сейчас увидим, способны ли вы и люди подобные вам возвыситься до понимания истинно великой идеи! Вам Дюфур говорил о свойствах пиронита?

— Я знаю это вещество только но названию.

— Пиронит не вещество! Впрочем, я не стану читать вам лекцию об этом изобретении, которое перевернет вверх дном всю культуру, и скажу только, что пиронит представляет нечто среднее между материей и энергией. Не думаю, чтобы ваши знания по физике были особенно велики, но, может быть, вы поймете меня, если я скажу, что пиронит возбуждает распадение атомов. Под его влиянием эти мельчайшие частицы превращаются в свет и электричество. Материя, так сказать, сгорает, с той разницей, что при этом всеуничтожающем горении не получается дыма и газа, а происходит полное превращение веществ в колебания эфира. Колебания эти распространяются со скоростью в сотни тысяч километров в секунду. Другими словами, если бы зажечь пиронитом этот монастырь, то его каменные стены унеслись бы в неизмеримое пространство в виде ослепительных потоков света и через короткое время исчезли бы между звездами, как замирающие волны на поверхности моря. Здесь на земле не осталось бы ни одной пылинки, и только какой-нибудь астроном на отдаленной планете мог бы, пожалуй, уловить голубоватое сияние, удаляющееся от нашей планеты со скоростью в 300 тысяч километров. Понимаете?

Я утвердительно кивнул головой.

— Ну, так теперь вам должно быть ясно, что, обладая такой страшной разрушительной силой, я могу взорвать, сжечь, уничтожить весь земной шар! Человечеству придется выбирать: или оно станет совершенно разумным и справедливым, или вместе со своей планетой отправится к границам вселенной и погаснет в вечном мраке, как искры, выброшенные ночью из трубы паровоза.

Бастьен заложил руки в карманы своего разорванного пиджака и смотрел на меня с вызывающим видом, очевидно, ожидая возражений. Но я до такой степени был ошеломлен этой сумасшедшей идеей устроить мировой пожар, что не находил слов для ответа.

— И этот пиронит действительно существует? — спросил я наконец.

— Спросите у Дюфура.

Профессор, давно выказывавший признаки нетерпения, с неудовольствием посмотрел на сумасбродного ученого.

— Мне кажется, что теперь поздно продолжать этот разговор, — сказал он. — Вы забыли, Бастьен, что существует еще и антипиронит, которым можно потушить тот пожар, который, я это знаю, вы решились бы зажечь.

— Ваш антипиронит не вышел еще из лаборатории, и мы только теряем время, ожидая его появления, — с раздражением ответил Бастьен.

— Я вам уже говорил сотни раз и еще повторяю, что никто, кроме меня, не будет иметь ни одного грамма пиронита, пока наука не даст возможности защитить мир от самого ужасного несчастья.

— Вы не имеете права так поступать! — закричал Бастьен. — Изобретение принадлежит не вам одному! Это насилие. Я не могу больше ждать!..

— Подождете!

— Смотрите, как бы вам не пришлось раскаиваться!

— Довольно, Бастьен! — вмешался Рамбер. — Ваши выходки становятся прямо несносны. Нам незачем заводить ссоры, которые еще более ухудшат наше и без того трудное и опасное положение.

— Я только отстаиваю свое право сделать из пиронита наиболее практическое и полезное употребление, — ответил опасный изобретатель.

Я и Рене невольно рассмеялись при этой фразе, произнесенной человеком, который считал практичным сжечь земной шар, как ракету.

— Ваша комната в соседнем коридоре, — сказал Дюфур, прощаясь со мной. — Рамбер вас проводит.

До этого момента, несмотря на усталость, я не думал о сне, но после слов профессора с неприятным чувством вспомнил о том, что мне придется проводить ночь в одном из мрачных закоулков этого каменного лабиринта. Не знаю почему, мысль эта так меня испугала, что я хотел было немедленно сбежать из монастыря в какую-нибудь деревенскую гостиницу, и только стыд за свою трусость заставил меня отказаться от этого намерения.

III. Что случилось ночью

— Вот ваша комната, — сказал Рамбер, держа в одной руке свечу, а другой с трудом отворяя тяжелую дубовую дверь.

Это помещение служило, вероятно, кельей для одного из отцов-бернардинцев. Еще днем я обратил внимание на странное несоответствие в этом здании между комнатами, служившими для жилья, и пустынными залами и коридорами. Первые походили на ячейки, выдолбленные в твердом камне. Тяжелый покатый потолок часто спускался к самому полу, стены образовывали выступы; слабый дневной свет проникал из каких-то невидимых отверстий или маленьких квадратных окон, размещенных так высоко, что дотянуться до них можно было, только поднявшись на носках. Несокрушимые двери в вершок толщиной запирались железными ржавыми болтами и засовами. Но за порогом этих тесных каморок тянулись огромные унылые пустыри, украшенные колоннами и соединявшиеся друг с другом широко разверстыми арками. При свете двух свечей, горевших в резном высоком канделябре, я внимательно осмотрел свою мрачную комнату. Она сохранила почти тот же самый вид, какой имела при ее прежних, давно исчезнувших владельцах. Все жалкое убранство этого склепа состояло из двух тяжелых стульев, массивного стола, закапанного воском, и деревянной кровати, поставленной в глубокой нише против двери. Дюфур добавил к этой обстановке высокий зеркальный шкап, мягкое кресло и ковер, закрывавший часть пола. На столе лежали письменные принадлежности и груда книг самого разнообразного содержания.

Не раздеваясь, я улегся на кровать и прилагал все усилия, чтобы увлечься чтением иллюстрированной «Истории путешествия к Северному полюсу». Но, читая, я все время напряженно к чему-то прислушивался, вздрагивая при каждом слабом звуке. Вдруг мое внимание было привлечено небольшим квадратным отверстием в двери, на высоте человеческого роста. Должно быть, такие отверстия служили для того, чтобы монахи постоянно и незаметно могли наблюдать друг за другом. Мрак, наполнявший коридор, был так непроницаем, что окошко казалось закрытым куском черного бархата. С этой минуты, переворачивая страницы книги, я каждый раз бросал взгляд на дверь с таким чувством, как будто ожидал встретить там чей-то внимательный глаз. Но минуты шли за минутами, предо мной в колеблющемся сумраке плыли, путаясь с действительностью, причудливые льды северных морей, отражение света в зеркале превратилось в северное сияние, которое то вспыхивало, то гасло и наконец совершенно потухло. Книга выпала у меня из рук, и я уснул тревожным и чутким сном. Проснулся я как будто от неожиданного толчка. Оплывшие свечи догорали; я приподнялся, чтобы их потушить, и с затаенным страхом взглянул еще раз на окошко в дверях. Из черной тьмы на меня глянуло чье-то бледное худое лицо с неподвижными блестящими глазами. Я замер от ужаса, не имея силы, чтобы крикнуть или отвести глаза от этого видения.

— Кто там? — спросил я наконец хриплым, чужим голосом. — Это вы, Рамбер?

— Кто там? — спросил я наконец хриплым, чужим голосом. — Это вы, Рамбер?

Лицо медленно отодвинулось и исчезло в темноте.

Свечи догорали, вспыхивая длинным синеватым пламенем; я почувствовал, что умру от страха, если останусь один в темноте, и с тем приливом мужества, которое дает неотвратимая опасность, схватил канделябр, отодвинул железный засов и выбежал в коридор, высоко поднимая свечи и крича во все горло: