Бесстрашные - Цвик Михаэль - Страница 4

– Совершенно верно.

– Кровавый след тянулся по мраморной лестнице к выходу. Простыни с кровати графа исчезли, так же, как и труп, который, очевидно, завернули в простыни.

– Да, так утверждал суд.

– В то утро видели автомобиль, следы которого вели к озеру Гарда. В автомобиле, найденном впоследствии, также были обнаружены следы крови.

– Дальше, фрейлейн Элли, дальше!

– Вас стали искать, но не могли найти в течение трех месяцев. Вы жили под чужим именем в Каире и вели там расточительный образ жизни, располагая крупными суммами денег. В ту ночь, однако, из замка графа исчезли бриллиантовая и рубиновая коллекции, известные всему миру. Несгораемый шкаф был открыт. Ключи, вынутые вами, очевидно, из кармана убитого, были найдены в его комнате. На дверце несгораемого шкафа нашли отпечатки ваших пальцев, а при аресте на вашей руке был дорогой рубиновый перстень из коллекции графа. Объяснить происхождение своего богатства вы не могли…

– И все-таки меня спасли! Как мне это понимать, фрейлейн Элли? – насмешливо перебил он.

– Это совсем другой вопрос, господин Швиль; но оставим его. Я сама не знаю, почему затронула эту тему. Простите, мне не надо было этого делать.

– О, фрейлейн Элли, все вопросы, которые вы задавали мне, стали за последнее время частью моей жизни. Ведь мне приходилось в течение нескольких месяцев отвечать на эти вопросы, и поэтому маленькое повторение ничего не значит. Но в этой каюте я с таким же успехом могу уверить вас в своей невиновности, как в свое время моих судей.

Я могу только повторить то, что уже повторял бесчисленное количество раз: я не убивал графа. К дверце шкафа я мог прикоснуться, когда он мне в ту ночь показывал коллекцию. Рубин, бывший у меня на пальце, он подарил мне в знак признания нашей дружбы, – и я с честью носил его до моего ареста. Я не явился в полицию, потому что на Востоке не читал никаких газет и ничего не знал о смерти графа. Чужое имя я принял из-за женщины, преследовавшей меня, потому что не видел никакого другого средства, чтобы избавиться от нее. Имя женщины я назвал суду, но ее не нашли, и поэтому моему заявлению не придали никакого значения. Остается, значит, только ответ на вопрос, откуда у меня были средства для такой расточительной, как вы выразились, жизни. Мой ответ тоже должен быть вам знаком по судебным отчетам.

Однажды в Каире я нашел на своем столе голубой конверт с чеком на сумму, превышающую пять тысяч фунтов. Чек был выдан на мое настоящее имя. Я ломал себе голову над тем, кто мог прислать мне чек и положить конверт на стол. Единственный человек, знавший мое местопребывание, был граф Риволли. Ему одному также были известны мои денежные затруднения, и только он мог дать мне чек. В течение двух недель я не пользовался чеком, пока у меня не вышли все деньги. Только тогда я взял из банка деньги. Эта таинственная история с чеком мучает меня с тех пор, как я узнал о смерти графа.

– А почему вы отправились именно в Каир?

Я археолог и надеялся примкнуть к экспедиции профессора Релинга. Моим самым пламенным желанием было покинуть Европу на несколько лет. К сожалению, из этого ничего не вышло, потому что общество, собиравшееся финансировать работы профессора, обанкротилось. Члены экспедиции разъехались, а профессор присоединился к исследователю Лингбаю – оба и до сих пор находятся где-то в пустыне Гоби.

Она помолчала. При скудном свете полупритушенной лампы он мог различить, как вспыхивали временами ее глаза, похожие на агаты.

– Это все я уже читала, – сказала она наконец.

– И какое же вы вынесли впечатление, фрейлейн Элли? – его голос был тихим, настаивающим.

– Мне кажется, что вы убили графа: ваша защита вплоть до таинственного чека довольно хорошо скомбинирована. Вы шаблонны.

– Так я и думал, фрейлейн Элли, – горько рассмеялся он. – Но оставим это. Если бы я только знал, для чего меня спасли, для кого моя жизнь может представлять ценность! Вчера вечером еще я был счастлив, что победила справедливость. Но теперь мне так же тяжело, как и в моей камере. Разве мое имя стало чистым, разве моя честь восстановлена? Нет, ничего, совершенно ничего.

– Вы меня смешите, господин Швиль. На рассвете вы были бы уже трупом, а теперь живете, спите в теплой, хорошей постели, курите прекрасную сигаретку, и перед вами сидит женщина, к которой вы, по вашему же утверждению, так стремились. Вы идете навстречу новой жизни, о вас заботятся, как о ребенке…

– Навстречу новой жизни? Но, фрейлейн Элли, какой жизни? И сколько она будет продолжаться?

– Вы слишком нетерпеливы, господин Швиль. Спите, а я пойду на палубу, здесь очень душно, вся каюта полна дыму…

– Идите, фрейлейн Элли, поступайте как вам удобнее.

Она ушла, а он остался лежать с широко открытыми глазами. Он смотрел на затянутую шелком лампу, напоминавшую ему желтый, неподвижный глаз на потолке камеры смертников.

Он не заметил как заснул. Когда его разбудили, в иллюминатор падали лучи солнца. Его спутница стояла уже совсем одетая.

– Мы скоро прибудем к цели, – произнесла она. – Вы должны приготовиться, нас ждет автомобиль.

– Который час, фрейлейн Элли?

– Сейчас девять.

– Невозможно!

– Что невозможно, господин Швиль? – спросила она со смеющимися глазами.

– Что мы уже в Гамбурге…

– Оденьте пальто, которое я вам положила, и поднимите воротник, а то вас могут узнать. Будьте осторожны, потому что по радио ночью уже осведомились о вас. Два человека из команды обыскивали каюты; но вы спали, ничего не подозревая.

– У нас они тоже были?

– Конечно, на вас даже смотрели, но слава Богу, не узнали.

Холодный пот выступил на лбу Швиля. Весь дрожа, он оделся и закрыл лицо меховым воротником пальто, как будто боясь холодного воздуха. Фрейлейн Элли вывела его на палубу. Он бросил взгляд на приближающийся город и едва удержал изумленное восклицание.

Однако он сдержался и только побледнел, не издав ни звука. Только сидя в автомобиле, он бросил в сторону Элли взгляд, преисполненный ужаса и пробормотал:

– Вы солгали мне, мы совсем не в Германии.

– Я думаю, вам все равно в каком городе ни находиться, если только он достаточно далек от вашего палача, – сухо ответила она.

Ему стало ясно, что он не может больше располагать собой, что он в полной зависимости, как ребенок. Без согласия своей спутницы он не может даже выглянуть в окно. Был ли он вообще еще человеком? Разве его имя не было уже вычеркнуто из списка живых? Он жил только случайно. Место, которое он занимал раньше в жизни, было уже занято другим. Для него оставалось только два метра могильной земли: больше ему не могли дать ничего, потому что жизнь идет вперед, каждый час рождаются новые люди, и им тоже надо дать место под небом. Он сопротивлялся против этого всем своим существом. Какой-то голос шептал ему:

«Ты поскользнулся, ты споткнулся, дорогой – а кто однажды попал в поток ненужных людей, тот погиб».

«Но ведь сегодня ночью меня спасли и поставили на ноги!»

«Это ничего не значит. Люди, которые сделали это, не смели поступать так. Они так же, как и ты, нарушили мировой порядок».

«Боже, но ведь я невиновен! – почти вслух вскричал он в отчаянии».

«Так утверждают все, кто хочет спастись, кто боится быть раздавленным. Могущественный механизм, держащий мир в постоянном движении, обладает сотнями тысяч колесиков, ты попал в одно из них, в правосудие. Это колесико должно, так же как и другие, двигаться по установленному пути. Тот, кто нарушает ритм, размалывается, дорогой Швиль. Если испортится одна часть механизма, то из-за этого пострадает все остальное».

«Но ведь колесико захватило меня без моего участия, я держался далеко от него!»

«Чтобы дать на это ответ, надо призвать на помощь планеты и весь порядок вселенной. Люди называют это судьбой, предопределением. Оставь эту тему: даже ученые не могут разобраться в ней. Кто может это изменить?»

Этот странный диалог Швиля с самим собой был внезапно прерван.