Звездочет (СИ) - "inatami" - Страница 42

Трентон-Брюс закрывает глаза, пытаясь вернуть самообладание.

- Столько лет я пытался тебя забыть, Джон, но так и не смог. Не знаешь почему?

Джон осторожно качает головой. Он понятия не имеет, почему серийный убийца из всех возможных мужчин выбрал именно его. Как бы высоко Джон ни оценивал свои способности в постели, он отдает себе отчет, что в ту давнюю ночь вряд ли был ласковым и нежным любовником. Что-то Шерлок говорил об исходящем от Уотсона тепле? Так себе причина, уверен Джон.

Джекс с интересом оглядывает Уотсона, затем берет второй стул и садится напротив, закинув ногу на ногу.

- По моим подсчетам, у нас не слишком много времени. Полицейские - идиоты, и твой дружок ненамного умнее их, но надо быть слепцами, чтобы не вычислить меня и этот дом. Как жаль, что у нас не будет времени для более… тесного взаимодействия. Как это глупо, Джон, умереть из-за одной ночи, правда? Печально, что у нас нет шанса на вторую - ты бы любил меня так сильно, так страстно, ты бы никогда больше не захотел оставить меня!

Думать о возможном сексе с этим мужчиной Джону крайне неприятно, поэтому он делает еще одну попытку:

- Трентон - или Брюс, как тебе угодно - ты сказал, что план был не такой. Расскажи мне про первоначальный вариант.

Далтон резко отрывается от мечтательного созерцания собственных грез и с воодушевлением смотрит на связанную жертву:

- О, план был отличный. Мой идеальный план венчала смерть твоего кудрявого любовника. Не морщись, Джон, ты же понимаешь, что за измену надо платить. Мне пришлось наказать тебя - я не хотел, правда, но мне пришлось! Ты был омерзительно счастлив, когда этот предатель вернулся. Ты хоть понимаешь, Джонни, что он тебя предал, бросил в одиночестве на полтора года, заставил страдать? Как ты мог простить его?!

Далтон снова повышает голос - и снова одергивает себя.

- Пить хочешь? - вдруг буднично и почти нормально спрашивает он.

- Чай с клофелином? Нет, спасибо, - отказывается Уотсон.

- У меня тут есть чистая вода, но как знаешь.

- Я не понимаю, Брюс, объясни мне, - опять просит Джон. - Почему сначала только проститутки, а потом - весь этот цирк с переодеваниями?

Говорить об убитых геях Джексу не слишком интересно:

- Джон, не будь таким мелочным. Жалкие шлюхи, только и всего. Тебе правда хочется тратить на них время?

Джон кивает.

- Иногда их просто надо убивать, Джонни, вот и все. Я был очень добр - я разрешал им трахать себя перед смертью. Они становились такими мягкими, такими… податливыми… каким ты, Джон, никогда не был!

Эти внезапные переходы от спокойного тона к истерическим выкрикам выглядят знакомо и ничем хорошим Уотсону не грозят. Убийца и впрямь теряет контроль, неимоверными усилиями стараясь держать себя в руках. Приглядевшись, Джон видит все признаки нервного перевозбуждения - мелкую дрожь пальцев, темные набрякшие веки, лихорадочный блеск глаз, осунувшиеся щеки.

- А зачем ты убил Миллса и Эймоса? Они ведь не были шлюхами.

- Джон, я не замечал раньше, что ты бываешь занудой. Ты не понимаешь? Ты должен был получить достойное наказание. С каждым кудрявым трупом ты должен был ненавидеть своего сыщика еще сильнее, ведь это из-за него ты прошел через ад. Я мечтал подарить тебе несколько мертвых шерлоков… Например, семь.

- Но почему же геи? Если это должны были быть мертвые шерлоки, - Джону трудно это произнести даже в качестве теоретической выкладки, - зачем обязательно геи?

Джекс вглядывается в Джона с подозрением:

- Джон, ты что, защищаешь педиков?!

- Брюс, ты тоже гей, ты это понимаешь?!

Далтон ласково улыбается пленнику:

- Ну что ты, Джон, ай-яй-яй, нехорошо так говорить, я могу обидеться. Педики должны умирать, и если нужно убить шерлоков - они должны быть геями! Это же так очевидно! - от этого слова Джона корежит. - А я не такой, Джон, я совсем не такой - у меня любовь. К тебе.

Голова Уотсона идет кругом, потому что извращенную логику убийцы он постичь не в состоянии.

Голос Брюса становится слащавым, как у ребенка, который укладывает спать плюшевую собачку:

- Семь - хорошее число, правда? Как звезд в Медведице, - глаза Далтона затуманиваются воспоминаниями. - Джон, ты даже не представляешь, каким особенным был для меня. И еще эти звезды на твоей коже - словно сигнал из другого мира, словно знак свыше.

Брюс вдруг смотрит на Джона с грустью:

- Правда, я рассчитывал, что этот знак ты покажешь только мне.

Уотсон понимает, что идея дурная, но ничего поделать не может - он начинает хохотать, запрокинув голову.

Джекс выглядит растерянным.

- Джон? - неуверенно тянет он.

Доктор, с удовольствием выпустив часть изнурительного напряжения вместе со смехом, потихоньку успокаивается.

- Трентон, Трентон, почему же ты такой ненаблюдательный, а? Как ты мог рассчитывать на мою верность, если я в колледже трахал все, что движется?! - Джон утрирует, конечно, но видеть искаженное болью лицо неожиданно приятно. Далтон с силой зажмуривается, пытаясь зажать ладони между коленями, но потом не выдерживает, вскакивает и наотмашь бьет Уотсона по лицу.

Щека горит, но удовлетворение не ушло.

Брюс выглядит искренне расстроенным:

- Джон, прости меня, - тихо говорит он, накрывая ледяной влажноватой ладонью покрасневшую щеку. Уотсон пытается отстраниться, но он ограничен в движениях, и далеко отклониться не получается.

Далтон, поглаживая горячую кожу, вдруг начинает плакать.

- Это все… все потеряло смысл, Джон, - шепчет он. - После вашего разговора с Холмсом, когда он притащил тебя смотреть на чей-то грязный труп и клялся, что больше не покинет тебя… После того разговора я понял, что ты не станешь моим, даже если этот придурок снова умрет - на этот раз взаправду. Джон, ты так смотрел на него! Твой голос так дрожал! Я понял, что ждал слишком долго, ты больше не мой…

Далтон медленно, ссутулившись, отходит к столу, стоящему у стены, и тяжело опирается на пыльную поверхность ладонями. Если можно изобразить страдание, то у Брюса это прекрасно получается. Он выглядит абсолютно сломленным.

- Я еще пытался следовать плану… Шесть прекрасных черных тел, шесть ублюдочных педиков, которым все равно нечего делать в этом мире… А седьмой - Холмс. Но это было уже слишком тяжело, Джон… Вы чересчур быстро откопали дела про этих шлюх, пришлось спешить. Когда вы поехали на север, я понял, что не успеваю даже с шестью… Вы виноваты в том, что мне пришлось убить Андерсона, а он ведь был неплохим парнем. Совсем не гей. Впрочем, план уже изменился.

Далтон говорит так тихо, что Джону приходится напрячь слух изо всех сил:

- Мне уже не к чему было стремиться, если моя любовь не могла быть со мной… Знаешь, искать геев, делать им прически, наряжать как кукол - это все могло бы быть отличным весельем, если бы только ты дал мне шанс.

Далтон оборачивается к Уотсону, смотрит на возлюбленного с укоризной в зеленых глазах и с нажимом повторяет:

- План изменился.

Брюс медленно приближается и устало опускается перед Джоном на колени, кладет руки ему на бедра, чем вызывает у пленника смутные воспоминания о другом похожем моменте и гримасу отвращения на лице.

- Из-за тебя моя жизнь кончена. Она была кончена еще тогда, когда ты ушел из моей постели, но все эти годы я на что-то надеялся. Какая ирония - мечты о тебе помогали мне жить, хотя я уже не был жив. Я умер в ту ночь, Джон. А ты умрешь в эту.

Внезапно в руке Брюса появляется небольшой, но очень острый на вид нож, отчего у Уотсона возникает немедленное ощущение неправильности происходящего. Почему нож? Никто из предыдущих жертв не был убит ножом! Джона, конечно, не устраивает и удушение, и проломленная голова не привлекает, но неожиданно перспектива умереть от холодного лезвия становится просто непереносимой. И даже более унизительной, чем любая другая смерть.

Все эти соображения проносятся в голове врача за секунду - и еще через две становятся ясны намерения убийцы.