Карл XII. Последний викинг. 1682-1718 - Цветков Сергей Эдуардович - Страница 68

Сераскир и хан откровенно написали султану о своем промахе, прося не рассматривать их поступок как неповиновение. Ахмет собрал диван и произнес речь, что вообще бывало крайне редко:

– Я знал шведского короля лишь по обращенной ко мне просьбе после полтавского поражения дать ему убежище в моей стране. Мне казалось, что я в нем совсем не нуждаюсь и не должен ни любить, ни бояться его. Тем не менее, без всяких других причин, кроме гостеприимства, свойственного каждому мусульманину, и моей щедрости, распространяющей росу своих милостей на великих и малых, на чужестранцев и моих подданных, я его приютил и помогал во всем как ему, так и его сановникам, офицерам и солдатам и не переставал в течение трех с половиной лет осыпать их подарками. Я ему назначил значительный конвой для сопровождения в его государство. Он потребовал тысячу кошельков для покрытия некоторых расходов, хотя все расходы покрывались мной. Вместо тысячи я пожаловал тысячу двести кошельков. Выманив их из рук бендерского сераскира, он требует еще тысячу и не желает вовсе уезжать под предлогом, что конвой слишком мал, между тем как он слишком велик для проезда через дружественную нам страну. Я спрашиваю, будет ли нарушением законов гостеприимства высылка этого государя и смогут ли иностранные державы обвинить меня в насилии и несправедливости, если я буду вынужден выслать его силой?

Диван подтвердил справедливость решения султана. Муфтий[84] разъяснил, что гостеприимство не предписывается мусульманам по отношению к неверным, а тем более к неблагодарным, и издал фетву, освящающую насильственную высылку шведского короля.

Султан и Порта были уверены, что покончили с затянувшимся визитом неблагодарного гяура.

В конце декабря 1712 года Измаил-паша явился к Карлу с султанским указом и фетвой и спросил, уедет ли король добровольно; в противном случае сераскир угрожал применить силу и предостерег короля от такого бесчестья. Но грозить Карлу было лучшим способом заставить его делать обратное. Вне себя от гнева король сказал:

– Повинуйся своему господину, если смеешь, и убирайся вон. Мы приготовимся ко всему и силе дадим отпор силой.

Сераскир повернулся и бросил на ходу королевскому советнику Фабрициусу, находившемуся в комнате вместе с Карлом:

– Король не принимает никаких резонов. Ты скоро увидишь странные вещи.

По лицу Фабрициуса пробежала тень беспокойства и смущения. Карл с любопытством посмотрел на него и молча вышел.

Сераскир в тот же день прекратил выдачу шведам таима и снял от королевского дома почетный караул из янычар. Полякам и запорожцам было сказано, что если они хотят получать таим, то должны покинуть шведский лагерь и перейти под покровительство султана; они повиновались. С Карлом осталось 300 шведов.

В ответ на действия сераскира Карл приказал пристрелить за лагерем 25 арабских лошадей, подаренных ему султаном.

– Если они отняли у меня сено, то мне не нужны и их лошади, – сказал он.

Татары приволокли туши лошадей к себе и устроили настоящий пир.

Карл не на шутку готовился отразить нападение. Сначала он велел окружить лагерь валом, но мерзлая земля не позволила возвести правильные укрепления; тогда шведы стали строить баррикады вокруг домов и подпирать двери бревнами. По окончании работ Карл осмотрел их и спокойно сел играть в шахматы с Гротгузеном.

Когда у шведов кончились припасы, король объявил, что сделает вылазку и добудет их. Фабрициус и другие приближенные с трудом предотвратили это предприятие, слишком уж напоминавшее сцену из жизни викингов, окруженных где-нибудь на Сене или Темзе. Чтобы выйти из положения, Фабрициус подкупил янычарскую охрану, которая после мнимого сопротивления пропустила в шведский лагерь еврейских и армянских торговцев.

Упрямство Карла, намеренно ведшего дело к кровопролитию, очевидцы и историки объясняли его самолюбием, сумасбродством, безумством и так далее, но причина его поведения, несомненно, заключалась не в этом. В любой саге говорится, что доблесть викинга состоит в том, чтобы не уступать, не признавать себя побежденным, не просить пощады или мира; в битве и в плену оставаться равнодушным к жизни и ее благам, презирать врагов и сохранять вид торжествующего победителя, ибо герой всегда исполнен сознанием победы – прошлой, настоящей или будущей. К тому же спокойная бендерская жизнь утомила Карла, его воинский инстинкт властно требовал хорошей драки, а явное неравенство сил только разжигало его удальство.

Переговоры продолжились. Турецкая и шведская стороны прилагали все силы, чтобы поправить дело; иностранные послы твердили Карлу об одном: надо покинуть Турцию. Но король оставался глух к уговорам, словно дело касалось не его. Он то утверждал, что султанский указ и фетва подложные и сераскир с ханом хотят выдать его Августу, то говорил, что уедет, как только получит деньги от султана или из Швеции. Когда уговоры чересчур досаждали ему, он забавлялся тем, что выезжал из лагеря и на полном скаку врезался в татарские пикеты, которые почтительно расступались перед ним.

Так прошел месяц. В конце января 1713 года из Стамбула пришел новый указ султана, в котором сераскиру и хану разрешалось не останавливаться перед кровопролитием в случае оказания шведами сопротивления. Если шведский король будет захвачен живым, говорилось в указе, его следует сопроводить как пленника в Салоники для отправки морем в Европу; если же он погибнет, то ни один мусульманин не будет виноват в его смерти. Указ сопровождался фетвой, где муфтий заранее прощал всякого правоверного, которому придется убить шведа.

Сераскир ознакомил Фабрициуса с новыми указом и фетвой, и тот поспешил к Карлу.

– Вы видели приказ, о котором говорите? – спросил его король.

– Да, ваше величество.

– Ну, так скажите им от меня, что это второй подложный приказ и что я вовсе не хочу уезжать.

Фабрициус пал к ногам короля, умоляя его внять голосу разума, потом рассердился и стал укорять его за упрямство. Карл слушал его со своей стереотипной улыбкой.

– Вернитесь к вашим туркам, – сказал он наконец. – Если они нападут на меня, я сумею защититься.

Турки и татары стали скапливаться вокруг шведского лагеря. Карл скакал от дома к дому, расставляя людей по местам, раздавая деньги и тут же производя в офицеры.

Среди янычар было заметно волнение. Они восхищались храбростью и щедростью Карла и уважительно называли его «демирбаш» («железная башка»). Вскоре от них явилась делегация, заявившая, что если король доверяет им, то они готовы поручиться за безопасность его проезда через Польшу; янычары даже выражали готовность прислать Карлу в заложники сыновей хана. Карл велел благодарить их, но посчитал их гарантии недостаточными.

После ухода янычар армейские пасторы предприняли попытку уговорить короля не проливать напрасно кровь шведов и не подвергать их басурманскому плену. Карл грубо оборвал их, сказав, что если они хотят проповедовать, то должны поискать для этого другое место, и что у него нет иного выбора, кроме битвы.

Когда турецкие войска построились в боевой порядок (по разным сведениям, в штурме шведского лагеря участвовало от 14000 до 30000 человек с 12 пушками), сераскир в последний раз прислал агу с запросом, не одумался ли король. Генералы окружили Карла, призывая его прислушаться к их совету. Говоривший от имени всех генерал Дальдорф сказал, что офицеры всегда готовы пролить кровь за отечество (при этом он раскрыл грудь и показал следы ран), но теперь они должны сражаться не против врагов, а против друзей и благодетелей, что, безусловно, ляжет пятном на честь шведского имени.

Ответ их конунга напомнил им другие, первобытные понятия о чести:

– Прежде вы сражались как храбрые воины, а теперь вы говорите как трусы. Повинуйтесь вашему долгу и покажите себя такими, какими вы были.

Однако после первых пушечных выстрелов, давших сигнал к атаке, Гротгузен вырвал у Карла разрешение повидаться с ханом и сераскиром. Он пропел им старую песню, что король совсем не прочь удалиться, как скоро будет готов к отъезду, и прибавил, что «это может случиться в течение трех дней». Хан не поверил Гротгузену и потребовал немедленного прибытия Карла в турецкий лагерь. Гротгузен пытался возражать и, наконец, выведенный из терпения, сказал резкость. Вспыхнула ссора, и ему пришлось уехать ни с чем.