Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М. - Страница 13

Отец рассказывал истории о существах, которые теряли свои шкуры: о селки, левкротах и прочих. Под шкурой они всегда другие, иногда красивые. Если с девушки-селки снять серую и тугую тюленью шкуру, под ней будет влажное, бледное и светящееся тело. Но тут всё было иначе: кровь, жир и провисающая кожа. Нападавший растворился в моих руках, утёк, словно плащ, сбрасываемый летом. И стоял густой острый запах, как от подгорелой кошатины.

Из сломанной бочки сочилась зеленовато-белая паста, над ней курился бледный дым, будто в нерешительности размышляя, куда ему лететь. Он поднялся до моего лица, и я вдохнула его, не успев ни о чём подумать. Длинные зелёные языки дыма заполнили мою грудь, вгрызлись в кожу. Я и моргнуть не успела, как на моих руках появились большие волдыри и нарывы, а глаза начало жечь, словно внутри меня вспыхнуло маленькое солнце. Я невольно отшатнулась от человека без кожи и разбитой бочки.

Мой старшина бежал по полю спящих солдат с двумя деревянными вёдрами с водой. Он вылил их на пузырившуюся плоть и бледную пастообразную жижу. Слизь злобно зашипела и ушла в землю, оставив призрачный дымок, парящий над головами спящих. Дымок, из-за которого им предстояло чесаться и смаргивать слёзы, но всего день или два.

– Идиот! – ворчал он, осторожно ведя меня к жалкой речушке и опуская мою голову в чистую воду. – Его надо растворять и смешивать, причём умеючи, а не кидать в него людей. И уж точно не стоит вдыхать эту штуку в сыром виде, если не хочешь заржаветь, как меч!

– Его кожа осталась в моих руках, – простонала я, стараясь не касаться покрытых волдырями рук. И тут меня настиг приступ жестокого хриплого кашля.

Он покачал головой.

– Ещё бы. Ты же сунул его в пятилиговый туман. Эту штуку прислал слуга Короля – старый жуткий человек в ошейнике и мантии. Её надо использовать в горах, которые мы захватим ради короны. Но разбавляя водой, глупый ребёнок! Разбавляя и направляя, как мех направляет пепел! Тебе повезло, что не остался без кожи на руках и не лишился глаз!

Пока над холмами не забрезжил рассвет, точно белое масло, он помогал мне мыться в реке. И ничего не сказал, увидев мою стянутую повязками грудь и изувеченные бёдра. Вот как я узнала, что такое нарывный газ. Это штука, которая обжигает, проникает в тебя и грызёт изнутри, точно совесть… Кожа противника осталась в моих руках, а моя собственная долгие годы горела, как фонарь часового.

Сказка о Золотом Мяче

(продолжение)

Пальцы, которыми воительница цеплялась за свой щит, дрожали. Прижимая его к груди, она продемонстрировала нам свои предплечья. Под древними доспехами они были покрыты старыми нарывами, огромными и сизыми, затвердевшими и превратившимися в узлы, которые змеились по её плоти, как цепи из рубинов.

– Я вдохнула слишком много вещества. Оно должно было лишь вынудить наших врагов корчиться и плакать, а я получила столько, что задохнулся бы и леопард. По мере того как мы забирались всё выше в горы, становилось ясно, что я не выздоровею: волдыри не проходили, кашель не прекращался. Но, поскольку начались битвы, я наконец добыла меч из металла. А ещё выяснила, что меня нельзя ранить. Волдыри были твёрдыми, словно алмазные доспехи, и защищали от любого пореза. В степях мы захватили деревню – о, как же кричали лошади! – и женщина с татуированным лицом, похожая на демона, трижды выстрелила в меня из лука. Однако ни одна стрела не оставила на моей коже ни царапины. Я пронзила мечом её сестру. Вдалеке мелькнул шлем с чёрным плюмажем, и один кавалерист сказал, что это Король. Я ему не поверила. Скоро все сделались нервными, как лошади при виде змеи. Наконец решили, что все спустятся в долины, а я останусь, буду стеречь перевал и, случись такая возможность, реквизировать у покорённых всю руду, чтобы посылать её вниз, войскам, которым постоянно требовалось оружие. – Воительница облизнула сухие губы. Её взгляд метался туда-сюда, как загнанный олень. – Я тут уже долго, много лет… Наверное, лет. В темноте время течёт незаметно. Иногда из шахт доносятся голоса моих братьев. Но я им больше не сестра, не могу отправиться вниз. Волдыри – моя суть, точно раковина, в которой я парю, как туман.

Я нахмурился.

– Гора принадлежит нам, и мы не будем добывать руду для тебя или твоих войн.

Вдова рассмеялась. Её смех был тихим и полным сожаления, как целое ведро дождевой воды. Со скоростью обвала в шахте она схватила одного из ежей, сунула в тачку с золотыми хлопьями, словно мясо в муку, перевернула свой щит и кинула ежа внутрь, скатав из него шар. Из крана в бочке выцедила несколько зеленовато-белых капель и втёрла в его иглы, не переставая катать его по жёсткому бронзовому краю.

Потом на каменный пол верхней шахты выкатился безупречный золотой шар, и она потянулась ко мне.

Сказка Хульдры

(продолжение)

Чириако замолчал. Его маленький золотой рот захлопнулся, как дверь в сокровищницу. Я сидела возле колодца, среди удлинившихся теней; во рту у меня пересохло, плотно сжатые руки лежали на коленях.

– Она всех нас закатала в пятилиговый туман из своих бочек… Она была намного больше нас и сильнее, чем казалась. Насколько мне известно, Вдова ещё бродит по перевалам. Теперь наша кожа такая же твёрдая, как у неё, и нас использовали тем же суровым образом. Она послала нас к подножию горы, в долины, и мы служили Королю, о котором раньше не слышали. Его имя значило для нас меньше, чем значит молоко в стране, где нет коров. – Ёж вдруг просиял и встопорщил иглы. – Ты знала, что здесь давным-давно шла война?

– Да ладно тебе.

– Правда-правда! Я там был и сражался. Нас записали на службу в качестве пушечных ядер (мы тоже узнали много новых слов). Мною выстрелили в слона, и я искупался в его крови. А затем, когда поля покрылись фиалками и испятнанными кровью шарами, матери стали подбирать нас и отдавать девочкам, которые были не сладкими, как сливки и мёд, но умными, словно пчёлки. Была война, и я ветеран. Как, по-твоему, я вёл себя достаточно храбро? Мог бы тебе понравиться?

Вероятно, взрослая женщина была бы осмотрительнее.

– Ты мой собственный золотой ёж! Как ты можешь мне не нравиться?

Его красные глаза полыхнули в ранних сумерках. Семена травы и одуванчиковая пыль летали вокруг Чириако, как гало [6].

– Удачное стечение обстоятельств, потому что я собираюсь на тебе жениться. Мне ведь задолжали за годы верной службы. Даже артиллерийский снаряд заслуживает дом, жену и печенье. Я был твоей игрушкой. Ты мне нравишься: от твоих рук я всё время краснею. Я ждал так долго, как мог, пока ты не выросла достаточно, чтобы мне улыбнуться. После всех подаренных мною утех, наверное, стоит подумать о возмещении? Вот чего я желаю и чему надлежит произойти.

Я от души расхохоталась. Смеялась, как умеют смеяться лишь бесстрашные дети.

– Ты мне нравишься, Чириако, но я не стану твоей женой! Даже если бы ты не был ежом, а я – девочкой. Я ведь просто ребёнок, до подвенечного платья мне ещё расти и расти.

– Я гора, – прорычал он, – и мне задолжали. Я не забыл, кем был до войны… Мне полагается принцесса, невинная девочка, чьи пальцы не знали колец. Так заведено, и я не позволю обойтись с собой ненадлежащим образом лишь потому, что не являюсь миленькой короной с рубинами или серебряным браслетом с сапфирами.

– Ёж, я не принцесса, мои родители торгуют зерном. У нас есть еда, и мы хорошо одеваемся, но мы не вельможи, даже по меркам хульдр. Я принцесса хлеба и пива!

– Мне хватит и такой принцессы.

– Прости, бедный зверь, но я не выйду за тебя.

Не успела я договорить, как пришли они: золотые и медные, серебряные и оловянные. Мяч за мячом катились по траве, железные со щербинами и вмятинами, кварцевые с полосами сажи. Они разворачивались в ежей, чьи узкие красные глаза пронзительно смотрели из-под насупленных блестящих бровей. Я отступила на шаг, будто мне под ноги выплеснули ведро воды.