Дьявол в сердце - Жей Анник - Страница 29

Кошки прыгнули на кровать. Полосатый фыркнул, Черная убежала. Элка открыла шкаф и тщательно отобрала одежду. Черная юбка и черный кардиган, красный муслиновый шарф. Она прочла Сиамке церковное песнопение Вейсса. «И узрит всякая плоть спасение Божье»[16],— заключила она, но Сиамка сторожила сумерки.

Кошки нежны, безумны и полуночны, поэтому одним они нравятся, другим — нет. Ночью они скачут и мурлычут, демонстрируя очевидное довольство.

Не удовлетворившись охотой за ведьмами, Церковь в Средние века предприняла крестовый поход против кошек, сжигая их на площадях.

Есть ли у кошек душа? Вейсс должен знать, это человек, который знает, что почем.

13 апреля (17 часов)

Плакат в метро напротив меня напоминает о моем статусе калеки, о том, что Вейсс старается помочь мне забыть. Грудь выставляет себя напоказ, половые органы женщины не видны, но как видна грудь, я об этом кое-что знаю, у меня-то она всего одна. Шаровидная плоть с безграничной властью, грудь, сексуальная или кормящая, возбуждающий сосок, грудь нравится члену, грудь — это жизнь. Грудь размером 85 В весит в состоянии покоя четыреста граммов, при занятиях спортом вес увеличивается. Благодаря осязаемой, измеряемой и исполненной всеми символами груди блаженствуют и дитя, и мужчина. Танцовщицы с обнаженным бюстом, кормящие матери, грудь плоская, как доска, и роскошная грудь в бюстгальтере с чашечками — в ней скрывается ключ от тайны человечества. Острая, обвислая или во всем блеске, живая женская грудь пробуждает желание молодых людей и будит в стариках воспоминания. Грудь заставляет размышлять, грудь возбуждает. Красотка на плакате в метро напоминает мне, что я одинокая женщина, потерявшая свою пару. Когда-то на моем балконе был народ, теперь — пустыня.

* * *

Церкви не хватало обаяния. Элка тем не менее поняла успокаивающую силу мест отправления религиозного культа. «Я, наверное, мистик, сама того не зная», — думала она, вдыхая запах ладана. Она наслаждалась полумраком и тишиной, которые за двустворчатыми большими дверями сводили на нет грохот города.

На доске объявлений она нашла список священников прихода. Там фигурировал Вейсс и его фотография, похоже, недавно поставленная. Он был красив настолько, что его ум мог показаться второстепенным. Да и как знать наверняка? Этот ум мог оказаться иллюзией, впечатлением. Этот ум, так заинтересовавший Элку, разжигавший ее любопытство, еще требовал доказательств. Красота же Вейсса, наоборот, не вызывала никаких сомнений. Другие священнослужители с невозмутимыми лицами не вызывали никаких вопросов. Только Вейсс хранил свою тайну.

Занавеси были задернуты за кающимися, исповедальни казались полными, двое ждали очереди. Она просмотрела прессу прихода и взяла проспект под названием «Месса».

«Иисус отдал жизнь, чтобы спасти нас от зла и смерти», — прочла она при свете свечи.

Ее жажда понимания напоминала интерес туриста, который, открыв для себя далекую страну, хочет узнать ее нравы и обычаи. Ее любопытство равнялось ее невежеству. Она положила листок в сумку и повернулась к распятию.

— Господи, ты видишь все своим истерзанным сердцем, — услышала она свой шепот. — Вот теперь, безо всякой причины или по множеству причин, известных тебе, рак отступает. Согласись, это здорово, Господи. Мой онколог охренел, извини за выражение. Я совсем уже не понимаю твоей доброты, после того как живые прочли мне смертный приговор. Значит, ты услышал меня в Шайо?

Если ты существуешь, ты меня спас, а если ты меня спас, ты знаешь мое отношение к Вейссу. Ты не противишься этой любви, скандальной для людей Церкви и Папы Римского, у тебя широкие взгляды, Господи, любовь — это твое профессиональное имя. «Как только появляется любовь, появляется Бог», — говорится в твоих песнопениях. Как делал Паскаль, я держу пари за твое существование, оно объясняет мое выздоровление. Твой посланник играет важную роль в этом искуплении. Видишь ли, Господи, Вейсс — это моя Беатриче, благодаря ему я покидаю ад, и, прислонившись к фризам чистилища, вижу звезды. Люк бросил веревку в мою подземную тюрьму, я ухватилась, я поднимаюсь, я возвращаюсь! Издалека, признаюсь, но я возвращаюсь. Благодаря перевозчику Стикса мое сердце бьется, кровь бежит по жилам, щеки розовеют, я хочу есть.

Любовь сметает все, Господи, ты, в твоем положении, хорошо это знаешь, ты из-за этого принял смерть. Если бы я существовала для твоего пастыря не как одна среди многих раковых больных, а как женщина, особенная женщина, я бы сказала, единственная в своем роде, незаменимая до такой степени, что священник из Вильжюифа захотел бы постоянно быть со мной, а мое отсутствие терзало бы его, вот тогда я забыла бы о мести.

Я оставляю тебе Мелкого Беса. Отдай мне Люка Вейсса, я умоляю тебя.

— Потише, пожалуйста, — возмутилась женщина, молившаяся позади Элки.

— Извините, пожалуйста.

«У меня бред», — констатировала Элка. Но когда ты болен раком и врачи сообщают тебе хорошую новость, ты можешь немного спятить: от радости делаешь все, что угодно, например, будучи агностиком и даже атеистом, разговариваешь с Богом.

Она уселась на скамью, позади колонны. Их было семь с каждой стороны прохода, ведущего к алтарю. Она насчитала шесть исповедален с той и с другой стороны поперечного нефа, две из них были открыты для посещений. В первой кабинке можно было заметить женские ноги в светлых чулках, в туфлях на каблуках, во второй — мужские мокасины и серые брюки. Как можно открыть все первому встречному, спрашивала себя Элка, разглядывая человека, ожидавшего своей очереди. В качестве священника у Вейсса была выигрышная роль: он судил неудачников жизни, у него была привилегия отделять зерно от плевел, направлять судьбу каждого, освещая для человеческого существа путь к Божественному прощению. А кто исполнял для Вейсса обряд тайного примирения? Священники — не святые.

Она поднялась и подошла к первой исповедальне, напоминающей дубовый шкаф с решетчатой дверцей. На коленях за занавесью кающаяся в светлых чулках излагала, очевидно, запутанную ситуацию, она там приросла. Устаревший, чтобы не сказать ретро, внешний вид сооружения был в чем-то трогателен. В двух шагах, за дверью церкви, царили Интернет, мобильные телефоны, космическая станция «Мир» и показатель биржевой активности, а исповедник и кающийся не изменили положения со Средних веков. Делая вид, что читает извещение о мессе, Элка приложила ухо к перегородке. Это был не Вейсс, он исповедовал в другом месте. Она подошла ко второй кабинке. Кающийся в серых брюках отодвинул занавеску и вышел с ошеломленным видом.

Она глубоко вздохнула и заняла его место. Она вплавь добралась до пустынного острова, собрав много важной информации. Окошечко открылось; она вздрогнула. Затаив дыхание, она ждала.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Признаемся, что мы грешники.

Изменник! Этот голос, который она не слышала так давно, потряс ее. Голос Вейсса будил в ней здоровые клетки, которые воспроизводились с каждой новой гласной. Согласные Вейсса имели то же терапевтическое свойство. Каждое слово, которое он произносил, было для нее эликсиром. Странно, но когда он молчал, она тоже выздоравливала. Она чувствовала себя ребенком, который всю ночь прождав мать, слышит ее шаги в прихожей. «Все хорошо, мой дорогой?» — спрашивает беспечная с порога. И в темноте комнаты ребенок, не отрывая глаз, вглядывается в свое невозможное счастье.

Она опустилась на колени, в них впилось изъеденное дерево.

— Почему вы покинули меня?

Сквозь решетку она заметила его подбородок, бледную щеку и руку, подпирающую подбородок. Она видела затылок Вейсса, короткие волоски в углублении затылка. Никогда еще они не были так близко друг об друга. Ей захотелось просунуть пальцы в окошечко. Кожа Вейсса напоминала в меру теплый шелк. Элка оценивала ее структуру, как знаток, каждый раз, когда здоровалась с ним в больнице. Зрачки, голос, кожа: у Вейсса было все, что так ценится женщинами. Не могло быть и речи о том, чтобы оставить такие сокровища дикой природе.