Его (ЛП) - Дарк Обри - Страница 41

— Кто мог такое сделать? — прошептала я.

— Вот на что я смотрю, прежде чем отправляюсь убивать их, — проговорил он. — Вот что я вижу, когда связываю их и перерезаю им глотки. Всю эту тьму. Она переполняет меня. Она закрадывается в моё зрение. И есть только один способ избавиться от неё: вырезать.

Он оставил меня здесь, в комнате, плачущую над фотографией мальчика, который давным-давно потерял свою чистоту. Он вымыл руки, почистил зубы и забрался в постель.

Мои рыдания стихли. Затруднённое дыхание превратилось в судорожные вздохи, а потом и в медленные вдохи-выдохи. Я убрала коробку подальше и выключила свет.

После чего легла рядом и крепко прижалась к нему. Его руки обвились вокруг меня. Не говоря ни слова, он разложил меня на своей груди, и мы, сплетённые телами, лежали так, обнимая друг друга до тех пор, пока не уснули.

Именно тогда я поняла, что мучила его.

Глава 24.

Кэт.

Утром я проснулась раньше него. Его рука обвивала моё плечо, а губы касались моего лба. Когда я подвинулась, он что-то забормотал, а его губы зашевелились у моей кожи как крылья бабочки.

Будучи ребёнком, я поймала одну в стеклянную банку. Помню, как схватила её и держала в руках. А моя мама отругала меня.

«У неё очень хрупкие крылья, — сказала она. — Задев пальцами, ты погубишь их. И она уже никогда не сможет полететь снова».

Сейчас я чувствовала себя точно так же. Сама того не ведая, я затронула что-то хрупкое, что-то чудовищно израненное. Я не знала, как уберечь его от ещё больших ран.

Я не хотела, чтобы он уходил, однако не знала, смогу ли заставить его остаться.

— Котёнок, — пробормотал он.

— Я здесь, — ответила я тихо.

Утренний свет наполнил комнату серостью, но, когда он распахнул глаза, меня озарило вспышкой сине-зелёного, что всегда кружила там, у поверхности.

— Ты не ушла.

— Твоя рука мне мешала.

Он улыбнулся и перевернулся, сев на край кровати. Лишившись его прикосновений, я почувствовала, как меня пробирает холод.

Мы на самом деле спали вместе? Как любовники, сплетённые, будто две ниточки изношенной верёвки, посреди шёлковых простыней?

Неужели я влюбилась в этого монстра? А был ли он монстром вообще?

Мои глаза перефокусировались на его спину, и я заметила, что он наблюдает за мной. Потянувшись, я нежно коснулась его кожи. Представляя себе ремень. Представляя себе синяки.

«Не трогай крылья бабочки».

— Чего ты хочешь от меня? — осведомился он.

— Что?

— Сегодня. Ты хочешь того же самого?

Я хотела сказать ему правду: что я нуждалась только в… Нём. Я хотела, чтобы он остался со мной, обнимал меня, прижимал и мучил поцелуями, как делал это в первый раз. Боже, я хотела всего этого и даже больше. Но я не могла позволить ему узнать о том, какую власть он имеет надо мной.

Не впервые я задалась вопросом, было ли всё это уловкой. Но тогда я вспоминала фотографии мальчика и проглатывала свои сомнения. Нет, он был реальным. Всё это было реальным. Как и нотки желания, закрадывавшиеся в его речь, когда он говорил со мной.

— Чего ты хочешь? — повторил он устало.

Будто бы подготавливал себя к Сизифову труду (прим. ред.: выражение, означающее тяжёлую, бесконечную и безрезультатную работу и муки (см. миф о Сизифе)): попытаться никого не убить сегодня.

— Не знаю, — я не произнесла того, что хотела сказать.

«Пойдём в постель. Поцелуй меня».

«Сделай меня своей».

— Как насчёт сделки?

Он говорил так разумно. Так рационально. Как будто бы я была равноправным партнёром в этом соглашении. Он знал, что это неправда. Но я, наконец, поняла часть страданий, которые мучили его изнутри. Поняла его потребность накинуть завесу на всё, что он делал.

Он был не единственным здесь, кто стыдился прошлого.

— Давай.

— Вопрос за вопрос.

— Это означает, что ты остаёшься.

— Такова часть сделки. Но это означает и то, что ты остаёшься со мной.

Намёк на желание в изгибе его губ. Я видела все мелочи. Видела, однако хотел ли он, чтобы я их заметила? Обманывал ли он меня своими эмоциями?

Я не могла вернуть эти мысли в тёмный уголок своего сознания. Это сквозило в каждом движении, что он делал.

Он хотел меня.

А я хотела его.

Это могло быть и заблуждением, но, даже если и так, это было самое восхитительное заблуждение из всех, что я испытывала. Его прикосновение породило сноп мурашек, пробравших меня, — единственное, что не представляло угрозы.

Я хотела нежную часть его, да, любовника, обаятельного человека. Джентльмена. Но также я хотела и другую его часть: ту, что была грубой и неистовой, ту часть его, которая связывала меня. Сторону в идеальном облачении, потому что совершенство было ожидаемо.

«Я не могу быть совершенством, — подумала я, глядя на свои запястья. — Из всех несовершенств моего тела эти были теми, что останутся навсегда».

— Вопрос за вопрос.

— Так я смогу узнать о тебе побольше. А ты обо мне.

— Кто первый?

Он улыбнулся.

— Я знал, что ты захочешь поиграть, — произнёс он.

— Откуда?

— Потому что ты маленький любопытный котёнок, вот почему, — заявил он, падая на бок рядом со мной.

Его рука опустилась на мою щеку, обхватывая её ладонью. Собственнически.

— Ладно, — произнесла я. — Ты первый.

Его рука лениво погладила мой подбородок.

— Первое, что ты помнишь?

— Самое первое?

— И никаких идиотских воспоминаний о том, как ты покидала утробу матери. Это ложные воспоминания.

— Нет. Я помню… — я закрыла глаза, мысленно возвращаясь обратно. Туда, где мне было четыре года, может, пять лет. — Я помню, как мама брала меня на пикник в парк. Там было поле, огромное поле из клевера. Скорее всего, оно на самом деле было не таким уж большим, но тогда представлялось мне океаном зелени. Мама предложила мне поискать четырёхлистный клевер. Если бы мне удалось найти хоть один, он принёс бы мне удачу.

— И ты нашла?

Я покачала головой.

— Даже и не искала. Там был одуванчик, большой и жёлтый, и я выбрала его вместо клевера. Помнишь, что нам говорили, когда мы были детьми? Тебе нужно было понюхать одуванчик, думая о том, кого ты любишь. И если твой нос окрашивался жёлтым, это означало, что твоя любовь взаимна.

— И о ком ты думала?

— Ни о ком. Странно, правда? Мне никто не нравился. Но мне хотелось, чтобы мои родители любили друг друга.

— И?

— Это не сработало. Я даже не помню, как вернулась домой с пикника. Должно быть, я заблокировала это. Он… Не думаю, что он кого-либо любил. Не знаю, почему моя мама оставалась с ним.

— Уходить трудно. Моя мама тоже не ушла.

Его рука остановилась на моей коже. Я могла сказать, что он вернулся в прошлое, думая об этом.

— Ты ничего не мог сделать, чтобы это остановить.

Его глаза сузились, отыскав мои:

— Откуда ты знаешь?

— Ты ничего не можешь сделать, когда всё так. Они не изменятся. Я думала… Думала, что если перестану просить игрушки, перестану хотеть что-либо, то мой отец станет счастливее. Я думала, что если закроюсь, то не буду его беспокоить. Я не хотела быть обузой. Не хотела его злить. Но это не сработало.

— Дело не в тебе.

— Рассказывай это пятилетнему ребёнку, — ответила я, невесело хмыкая. — Но дело и не в тебе тоже. Ты не мог его остановить.

— Я мог убить его, — заметил он.

Я притихла. В его глазах не было злости, только сожаление.

— Где сейчас твой отец? — спросила я.

— Не знаю, — произнёс он. — Если бы знал, то уже убил бы его. Иногда мне кажется, что это единственный способ предотвратить возвращение тени. Однако я искал его и искал. Но он исчез.

— Мне жаль.

— Я бросил поиски. Может быть, он уже мёртв.

Молчание между нами было столь интимным. Я хотела податься вперёд и поцеловать его, обнять, притянуть к себе и сказать ему, что всё будет в порядке. Но ничего не могло быть в порядке, не с ним. Не со мной.