Учение о цвете. Теория познания - фон Гёте Иоганн Вольфганг - Страница 17

Надо думать, что Бодлей имеет здесь в виду не субъективные аксиомы, которые меньше меняются бегущим вперед временем, но те, которые вытекают из рассмотрения природы и к ней относятся. А нельзя отрицать, что такого рода принципы прежних школ, особенно в связи с религиозными убеждениями, были очень неудобпой помехой на пути развития истинных воззрении на природу. Интересно также отметить, чтб именно казалось особенной помехой такому человеку, как Бэкон, который сам получил хорошее образование и был воспитан по старой традиции, помехой столь важной, что он почувствовал себя вынужденным поступить так разрушительно и, как говорит пословица, с водой выплеснуть и ребенка. Революционные помыслы возбуждаются у отдельных людей больше единичными поводами, чем общим состоянием; так и в сочинениях Бэкопа пам встретились некоторые аксиомы, которые он с особенным ожесточением все снова разыскивает и преследует, как, например, учение о конечных причинах, в высшей степени ему ненавистное.

Впрочем, в образе мышления Бэкона есть кое — что, указы- иающее и па политика (Weltmann). Как раз это требование безгра- личного опыта, нспризпаванпе, даже отрицание заслуг современников, стремление к кипучей деятельности роднят его с теми, кто проводит жизнь в воздействии па значительные массы и в обуздании и использовании их противодействия.

Если Бэкон был несправедлив к прошлому, то и относительно пастоящего его вечно стремящийся вперед ум тоже пе допускал спокойной оценки. Назовем здесь только Гидьберта, работы которого относительно магнита могли быть — и были — известны канцлеру Бэкону: сам он с похвалой называет Гильберта в своих сочинениях. Но насколько важны эти предметы — электричество и магнетизм, — этого Бэкои, повпдимому, не понял: в широкой плоскости явлений все было для него равноценно. Ибо хотя и сам он все время указывает, что частности надо собирать только для того, чтобы можно было сделать из них выбор, привести их в порядок и, наконец, добраться до общих положений, все же единичные случаи сохраняют у него слишком большие права, и прежде чем доберешься с помощью индукции — хотя бы и той, какую он превозносит, — до упрощения и завершения, уйдет вся жизнь и иссякнут силы. Кто не может увидеть, что один случай стоит часто тысячи и всю эту тысячу в себе заключает, кто не в состоянии понять и оценить то, что мы назвали первичным Феноменом, тот никогда не сможет подвинуть что — либо вперед, себе и другим на радость и пользу. Стоит присмотреться к вопросам, которые ставит Бэкон, и к проектам отдельных исследований; стоит рассмотреть в этом смысле его трактат о ветрах и спросить себя, можно ли надеяться достигнуть на этом пути какой — либо цели?

Мы считаем также большим заблуждением Бэкона то, что он слишком презирал механические работы ремесленников и Фабрикантов. Ремесленники и художники, которые всю жизнь разрабатывают один ограниченный круг, существование которых зависит от удачи того или ипого замысла, гораздо скорее дойдут от частного к общему, чем философ на бэконовом пути. От кро- панья они перейдут к опытам, от опытов к правилу и, что еще важпее, к известному практическому приему, и будут не только говорить, но и делать, и деятельностью создавать возможное; больше того — ош! будут вынуждены создавать его, хотя бы оын отрицали его, как это было в замечательном случае открытия ахроматических телескопов.

Техническим и артистическим замкнутым кругам деятельности науки обязаны больше, чем это обыкновенно принимают, часто взирая на этих тружеников лишь как на ремсслсшшков. Но если бы в конце шестнадцатого столетня кто — нибудь заглянул в мастерские красильщиков и живописцев, и правдиво и последовательно записал только то, что он там нашел, мы получили бы для нашей цели гораздо более ценный вклад, чем ответы на тысячу бэконовых вопросов.

В подтверждение этого мы приведем нашего соотечественника Георга Агриколу, который уже в первую половину шестнадцатого века сделал относительно горного дела то, что было бы желательно и для нашей области. Правда, оп счастливо вступил в замкнутую, уже давпо обрабатываемую, чрезвычайно многообразную и все же направленную к одной цели область природы и искусства. Горы, раскрытые горноделием, значительные продукты природы, отыскиваемые в сыром виде, добываемые, обрабатываемые, отделяемые, очищаемые и подчиняемые человеческим целям: вот что в высшей степени интересовало его как постороннего зрителя — а он жил в горах в качестве врача; оп был дельной и наблюдательной натурой, к тому же зпато- ком древности, прошедшим школу древиих языков, на которых он свободно и приятно из’яснялся. И теперь еще мы изумляемся его сочипениям, охватывающим весь круг древнего и нового горноделия, древней и новой металлургии и минералогии; это н для пас драгоценный подарок. Он родился в 1494 и умер в 1555, жил, стало быть, в высочайшую и прекраснейшую эпоху вновь зародившегося, по тотчас же достигшего кульминационной точки искусства и литературы. Мы пе можем припомнить, чтобы Бэкоп упоминал Агриколу; да и в других людях он не умел ценить того, что мы так высоко ставим в последнем.

Сопоставляя условия, при которых жили эти два человека, мы невольно сравниваем их. Континентальный немец видит себя в замкнутом кругу горного дела, он вынужден сосредоточиться и научно разработать ограниченную область. Бэкона, как окруженного морем островитянина, члена нации, стоявшей в сношениях со всем миром, внешние обстоятельства побуждают итти вширь и в бесконечную даль и сосредоточить свое главное внимание на самом иепадежном из всех явлений природы, на ветрах, потому что именно ветры обладают таким огромным значением для мореходов.

Галилео Галилей (1564–1642)

Мы называем это имя больше для того, чтобы украсить им наши страницы; нашей специальностью этот выдающийся человек собственно не занимался.

Если благодаря веруламскому методу распылепия, естествознание, казалось, навеки было расщеплено, то Галилей тотчас же снова собрал его воедино: он снова привел естествознание к человеку, и уже в ранней юности показал, что для гения один случай замещает тысячу: из качающихся церковных люстр он развил учение о маятнике и о падении тел. В науке все сводится к тому, что называют apercu, к подмечанию того, что собственно лежит в основе явлений. И такое подмечаыие бесконечно плодотворно.

Галилей развивался при благоприятных обстоятельствах и пользовался в течение первого периода своей жизип завидным счастьем. Как дельный жнец, направился он к богатейшей жатве и не ленился в своей работе. Телескопы раскрыли новое небо. Было открыто много новых свойств вещей природы, более пли менее видимо и осязаемо окружающих нас, и во все стороны мог ясный могучий дух делать завоевания. Так ббльшая часть его жизпи — ряд дивных, блестящих деяний.

К сожалению, небо омрачается для него к концу. Он становится жертвой того благородного стремления, которое заставляет человека сообщать другим свои убеждения. Говорят, что воля человека — его царство небесное; но еще больше находит on радости в собственных мнениях, в познанпом и признанном им. Проникнутый великим духом коперниканской системы, Галилей не колеблется хотя бы косвенно подтверждать и распространять это отвергнутое церковью и ученым миром учение, и копчает жизнь в печальном полумученичестве…

Что касается света, то оп склонен рассматривать его как нечто до известной степени материальное, переносимое, — воззрение, вызианиос у пего наблюдениями над болонским камнем. Высказаться относптельпо цвета оп отказывается, да и пет ничего естественнее того, что человек, созданный, чтобы погружаться в глубипы природы, человек, чей прирождепный проникающий вглубь гений был до невероятности изощрен математическим образованием, мог иметь мало склоппости к поверхностному, легко исчезающему цвету.

Декарт (1596–1650)

Жизнь этого выдающегося человека, как п его учение едва ли будут попятпы, если не представить его себе Французским дворянином. Преимущества его рождения с юности облегчают ему путь, даже в школах, где он получает первые уроки в латинском, греческом и математике. Как только он вступает в жизнь, способиость к математическим комбинациям сразу сказывается в нем теоретически и паучно. Еслп его поиски бесконечной эмпирии можпо назвать веруламскимп, то в постоянно повторяемых попытках вернуться к себе, в развитии его оригинальности и продуктивности обнаруживается счастливый противовес им. Ему надоедает задавать н решать математические проблемы, так как оп видит, что при этом ничего не получается; оп обращается к природе и много работает над отдельными вещами; ио, как естествоиспытатель, он встречает много помех. Можпо сказать, что он пе останавливается спокойно и с любовью на предметах, чтобы заполучить от них кое — что; он с какой — то поспешностью накидывается иа них, как па разрешимые проблемы, и подходит к вещи большею частью со стороиы самого сложного явления.