Бунт на «Баунти» - Бойн Джон - Страница 27

– Так это и есть головастик? – вскричал он густым бухающим голосом, поддельным, конечно. – Тот самый склизкий головастик?

– Он самый, ваше величество, – ответили державшие меня моряки. – Джон Джейкоб Тернстайл.

Ваше величество? – подумал я, пытаясь понять, что тут идет за игра, ибо если Джон Вильямс был особой королевских кровей, то я – всего-навсего ящерицей.

– Подведите его ко мне, – сказал Вильямс.

Я был бы рад остаться на месте, врасти ногами в палубу, однако мои конвоиры потащили меня вперед, а все остальные обступили кружком, и вот я уже встал перед нелепым существом, а моряки смотрели на меня, и в глазах у них полыхала смесь жестокости, страстного нетерпения и чего-то совсем уж дьявольского.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – прорычал он, – ведомо ли тебе, почему ты предстал перед судом короля Нептуна?

Я смотрел на него и не знал, что лучше – расхохотаться ему в лицо или пасть на колени и молить о пощаде.

– Короля Нептуна? – переспросил я. – А кто он такой?

Я постарался убрать из моего голоса нервную дрожь, однако отчетливо услышал ее и обругал себя за трусость.

– Король Нептун перед тобой, – сказал один из моряков, я же насупился и покачал головой. – Трепещи в его присутствии, склизкий головастик, трепещи!

– Да какой же это король, – ответил я. – Это Джон Вильямс, его дело за бизанью присматривать.

– Молчать! – грянул Вильямс. – Отвечай на вопрос, который тебе задан. Известно ли тебе, почему ты предстал перед этим судом?

– Нет, – ответил я и помотал головой. – Если это какая-то игра, так никто не объяснил мне ее правил, поэтому…

– Тебя обвиняют в том, что ты – головастик! – объявил Вильямс. – Склизкий головастик. Что скажешь?

Я подумал, огляделся кругом, мне хотелось вернуться в трюм, к уюту и безопасности моей койки, однако по лицам стоящих вокруг мужчин было ясно, что любая попытка бегства может закончиться только слезами.

– Мне неизвестно, что это значит, – признался я. – А потому я думаю, что вряд ли могу быть им.

Вильямс раскинул руки, неторопливо обозрел моряков.

– Этим утром мы наконец пересекли великолепную центральную линию, что делит надвое земной шар, – гулким голосом возвестил он. – Сия линия отделяет север от юга, одно полушарие от другого, эта граница, которую мы называем Великим Экватором, и при переходе через нее король Нептун требует, чтобы ему принесли жертву. Одного головастика. Того из плывущих на судне, кто никогда еще не пересекал экватора.

Я открыл рот, однако слова из него как-то не шли. Попытался припомнить слышанные мной рассказы о морских ритуалах, о том, что происходит, когда корабли минуют экватор, что делают с новичками, которые его еще не пересекали, но точных подробностей вспомнить не смог. Впрочем, я знал, что ничего хорошего с ними не делают.

– Прошу вас, – сказал я. – Мне скоро завтрак капитану подавать. Не могу ли я вернуться к моим…

– Молчать, головастик! – рявкнул король Нептун, да так, что я подпрыгнул от неожиданности. – Слуги, – сказал он и посмотрел на двух моряков, стоящих слева и справа от меня, – предъявите нам головастика.

Они на мгновение ослабили хватку, но тут же кто-то третий вцепился в меня, а эти двое принялись сдирать с моего тела рубашку. Моряки радостно закричали, закричал и я, требуя, чтобы меня отпустили, однако новые руки принялись за мои штаны и, как я ни бился и ни лягался, стянули и их, а следом и исподнее. И вот я стою посреди палубы голый, точно только что явился на свет, и нечем мне прикрыться, кроме как ладонями. Я посмотрел в небо, и солнце сразу вышло из-за облака и ослепило меня, и это заодно со страхом и стыдом от того, что я стою перед командой, выставив напоказ свой срам, и заодно с дурными предчувствиями насчет дальнейшего нагнало на меня головокружение, и руки-ноги мои ослабли, а разум вернулся к тем мгновениям прошлого, которые я старался забыть. Мгновениям столь же вопиющего унижения.

...милый мальчик мистер Льюис и вправду милый откуда вы мой красавчик не из Портсмута ли возможно вы знаете моего близкого друга мальчика ваших лет который носит имя Джордж Мастерс вы знаете Джорджа не знаете как странно у меня создалось впечатление что детки подобные вам красивые детки хочу я сказать водятся друг с другом но вы не…

– Нам доложили о преступлениях, которые ты совершил, и первое из них – то, что ты изображал ирландца, – продолжал король, и я потряс головой, чтобы получше сосредоточиться на его словах, а поняв их, изумленно уставился на него.

– Отродясь не изображал, – сказал я, потрясенный таким предположением. – Да я бы и не сумел. Единственный ирландец, какого я знал, родился и вырос в Скибберине, а после его повесили в Доке Казней за воровство.

– Что вы можете сказать о головастике, моряки? – вопросил король, и вокруг прозвучал громкий крик: «Виновен!» Король одарил меня жестокой ухмылкой и сказал: – Кара за изображение ирландца такова – тебе надлежит съесть ирландское яблочко.

Я медленно кивнул. Если все унижения сводятся к тому, что придется стоять голым перед экипажем корабля и жевать яблоко… ладно, подумал я, мне приходилось испытывать в жизни и большие, да и, несомненно, придется еще. Я увидел, как из толпы выступил, держа что-то в руке, мистер Хейвуд, и погадал, не плюнет ли он сначала на яблоко или чего похуже сделает. От этого осла всего можно было ждать. Он мог, скажем, потереть яблоко о свои причиндалы, его, паскудника, чувства собственного достоинства хватило бы и на это. Однако, когда он вложил «яблоко» в мою ладонь, я уставился на нее с изумлением, поскольку яблоком, ирландским или еще каким, оно вовсе не было.

– Но это же луковица, – сказал я, оторвав от нее взгляд.

– Ешь, головастик! – воскликнул король, и я покачал головой, ибо не было ни на зеленой земле Спасителя нашего, ни в синих водах дьявола ничего, способного заставить меня проделать такую штуку, но тут какой-то матрос двинул меня обутой в ботинок ногой по мягкому месту, и я распростерся по палубе, уверенный, что зад мой останется особо чувствительным всю следующую неделю.

– Ешь! – заорал тот же матрос.

Выбора не было, я поднес отвратительный плод ко рту и попытался прокусить шелуху.

– Тебе надлежит сжевать все это и проглотить, – сказал Нептун.

– Меня же вырвет, – взмолился я, сказал бы и больше, да мистер Хейвуд снова подступил ко мне с такими убийственными намерениями на роже, что я попытался втиснуть луковицу в рот – надо было лишь распялить его как можно шире, набрать в грудь воздуху и откусить кусок. И я это сделал, и от луковичного сока у меня перехватило дыхание, и я стал хватать ртом воздух, а из глаз моих покатили по щекам слезы. – Прошу вас, – повторил я и сжался, дабы укрыть от моряков свою наготу, тем более что свистулька моя совсем съежилась, страшась задуманного, быть может, покушения на нее. – Я не знаю, чего вы от меня хотите, но…

– Далее, головастик, ты обвиняешься в составлении заговора, имеющего целью поджог Вестминстерского собора, – проревел Нептун, и на этот раз я смог всего лишь покачать головой, таким безумным было это обвинение. – Что вы можете сказать о головастике, моряки? – снова спросил он, и снова раздался громкий крик: «Виновен!» – за которым последовал буйный топот. – В таком случае ему придется поцеловать дочь пушкаря, – объявил король Нептун.

Новый радостный вопль, и меня поволокли по палубе и бросили поперек пушки; один матрос держал меня за руки, другой за лодыжки. Боль пронзила тело, когда я врезался грудью в холодный металл, колени подогнулись. Я подумал, что знаю, чего мне следует ожидать, и забился, закричал, но нет, я ошибся. Ко мне приблизился кто-то из мичманов с ведром краски и кистью и, к моему унижению, выкрасил в красный цвет все мое мягкое место, а затем меня перевернули, чтобы выкрасить и свистульку, после чего вдруг сорвали с пушки и вернули на прежнее место, и король воздел руки и крикнул: