Факультет кругосветного путешествия - Колбасьев Сергей Адамович - Страница 4

Рубец тоже перестал удивляться. Стремительные перелеты и огромные маршруты на третий день путешествия становятся обыденными. Вечером прилетят в Марсель, завтра в час дня на пароходе «Лангедок» выйдут в Нью-Йорк. Это совершенно просто.

Он взглянул в окно: внизу шашечница посевов и множество Узких извилистых змеек — мелкие речки. Отвернулся от окна также равнодушно, как сделал бы это в вагоне пригородного сообщения, и стал рассматривать спутников.

Старичок, похожий на апостола Павла, в роговых очках, мирно спал. Необъятная дама, сидевшая перед Ваней, напряженно смотрела в потолок и беззвучно охала; летит в первый раз. Сзади очевидный банковский служащий переписывался со своей очевидной возлюбленной. Она закрыла бумажку рукой и густо покраснела. «Мещанство», презрительно подумал Миша, но вдруг завидел свою собственную ногу в шелковом чулке и покраснел сам.

Кабину сильно встряхнуло в каком-то воздушном ухабе. Апостол Павел проснулся и стал судорожно поправлять поползшие на нос очки. В левых окнах поднялся город, из плана превратился в панораму кирпичной готики и зелени скверов. Панорама, сворачиваясь, ушла назад и навстречу прилетело широкое зеленое поле с белым домиком бредовой архитектуры.

— Станция Бремен, остановка на двадцать минут, первоклассное кафе, — сообщил одетый цирковым грумом мальчик.

— Мейн герр, — сказал Волкову апостол Павел. Он учтиво помог Мише спуститься с лестницы.

— Да будет проклято аэропланное сообщение и тот кто его придумал! — неожиданно заявил он и прибавил: — Кажется, это был Леонардо-да-Винчи?

— Они шумят и дурно пахнут бензином. Порядочных людей они заставляют летать, как каких-то мальчишек. Они развращают молодежь, — недовольно фыркнул он вслед гулявшей, прислонившись друг к другу, влюбленной немецкой парочке.

— Осмелюсь спросить, почему многоуважаемый господин все же им пользуется? — Из любезности осведомился Волков.

— Многоуважаемый господин, к сожалению, профессор. Если бы не эти железные птеродактили, он без помех читал бы свою палеонтологию в Гамбурге, а теперь ему дважды в неделю приходиться летать по воздуху в Мюнхен. Тамошние студенты еще большие ослы чем гамбургские! — и профессор гневно сверкнув очками, ушел пить кофе.

— Змей, — охарактеризовал профессора Миша, которому Волков перевел разговор. — Хорошо, что мне у него не сдавать.

11

Во Франкфурте на Майне было великолепные сосиски с необычайной тушеной капустой. По старинному выгнутому мосту с громкой музыкой шли оловянные солдатики рейхсвера. Впереди бежали неизбежные и интернациональные мальчишки.

Не менее интернациональный мальчишка носился по аэродрому с пачкой газет. Интонация у него была самая красногазетная.

— Милостивый государь! — перед Ваней стоял профессор. — Взгляните: вот они, плоды авиации. Сперва аэропланы, а потом большевики! — и профессор, взмахнув газетным листком, яростно плюнул в сторону грузного алюминиевого тела Юнкерса.

«Франкфур ам миттаг» жирной готикой писала: «Руки Коминтерна» и помельче: «Бой в петербургских лесах. Мятеж в Гельсингфорсе». Сама телеграмма была обстоятельна и точна: «Из Ревеля сообщают о нападении на финскую границу сильного отряда большевиков. После упорного боя большевики были отбиты, лишь двумстам человек удалось, прорваться во внутреннюю Финляндию. В Выборгском районе большевиками организован «Дом Культуры» (пропагандный центр). В Гельсингфорсе мятежники пытались взорвать аэродром и убить известного американского тенора Стриггса. Усилиями полиции порядок восстановлен. Пять полицейских ранено. Арестован известный большевик Волькен. Аресты продолжаются».

— Аэродром! — зашипел профессор, встав на цыпочки. Вы понимаете, все дело в аэродроме, — профессор так смотрел, что Волкову стало не по себе. — Там же и большевики. Волькен! Знаете ли вы, что значит? — наступал он на Волкова — Волькен — значит облака! Понимаете?

12

Из Франкфурта вылетели на другой машине. Вместо влюбленных сидели два багровых коммерсанта. Они тоже переписывались, но их переписка была не о любви, она иллюстрировалась наглядным счетом на пальцах.

Огромная дама привыкла лететь и заинтересовалась окружающим миром. Она тоже решила переписываться и, нацарапав что-то на бумажке, передала ее смущенному мистеру Триггс.

«Моя жена уральская грузинка, она не говорит по немецки», пишет Ваня даме.

«Ах, как романтично», восхищается дама: «на каком же языке вы с ней разговариваете?»

«На таджикском наречии».

«Какой вы счастливец. Спросите ее, что она чувствует в этих надземных высях?»

(Перевод) «Муриель, дорогая, дама хочет знать какую ‘пудру ты употребляешь?»

«Пошли ее к чертовой матери».

(Перевод) «Она говорит: я, как птичка, пронизанная солнцем».

«Ах, я тоже! Как поэтичен ее язык! Благословил ли вас бог детками?»

«Двое», лаконично отвечает Ваня.

Дама в восторге. Достав из ридикюля две конфетки, она передает их Мише, с запиской.

«Для наших будущих деток, дорогая», поясняет Ваня. Взбешенный Миша замер над листком бумаги, не зная, что отвечать.

Но тут над спинкой переднего кресла внезапно поднялась гневная голова профессора. Получается странное впечатление, будто эта голова принадлежит креслу, такая же коричневая кожа и та же плотность конструкции. Кресло высунуло руку, показывает на плывущие волнами лесистые хребты и другой рукой передает Волкову записку:

«Почему здесь эти горы?»

Справившись у Миши, Волков отвечает: «Шварцвальд, — складчатые горы, образовались под влиянием сжатия земной коры при охлаждении».

Лицо профессора изображает крайнее бешенство.

«Большевик», пишет он Волкову и вдруг исчезает.

«Нехорошо», пишет Миша. Это слово он понимает.

Голова профессора внезапно появляется на новом месте. На этот раз она высовывается из-под кресла и сквозь очки щурится на Мишины шелковые чулки. Лицо у него бледное и кажется хитрым.

«Черт», думает Волков: «что он вынюхивает? Если теперь струсить, то пропадешь ни за что», и он сует профессору записку:

«Стыдитесь, профессор». Тот отскакивает, выползает сбоку и на полу пишет ответ: «Потерял запонку. Хвостовой позвонок археоптерикса. Надо найти». Он старается изобразить смущение и растерянность.

«Хорошо, профессор, поищем», думает Волков и тоже слезает на пол. Но пол вдруг резко кренится вперед и, стукнувшись головами, они на четвереньках скользят мимо возмущенной дамы.

Потом толчок и обычная тряска аэродрома. Это Базель.

13

Ни Базеля, ни Рейна не заметили. Не до того было. Профессор под предлогом поисков запонки купил билет до Женевы и распорядился запросить по телеграфу для него французскую визу. На Волкова смотрел исподлобья. Неужели пронюхал?

Газеты сообщали, что в дело гельсингфорсского восстания вмешалось американское посольство. Это было плохо.

Полетели. Старались не смотреть на подозрительно ползавшего на полу профессора. Смотрели в окна.

Горы быстро выроста ли выше аэроплана. Они складывались и разворачивались все новыми и новыми комбинациями. Снежные с черными пятнами, черные с белыми полосами, серые и бурые они вставали из зеленых лесистых холме в и уходили в даль на сотни километров, где становились голубыми.

Воздух был необычайно прозрачен и небо огромно. Тело становилось тяжелым, а голова казалась непонятно легкой. Весь мир переменился и даже моторы звенели по другому.

Синим окном плывет внизу Невшательское озеро, и опьяненный Волков пишет: «Это кусок неба, похищенный людьми и вставленный в гранитную оправу».

— Нет, это грабен, — просто отвечает Миша.

14

Запонка профессора не нашлась. Он получил визу, купил билет и ехал дальше. Он сидел в углу и не сводил глаз с Рубца и Волкова. Севший в Женеве дипломат, похожий на парикмахера, следил за Мишей и крутил свои экзотичные усы.