Факультет кругосветного путешествия - Колбасьев Сергей Адамович - Страница 3

На скате к морю на своих паучьих ногах стоит высокий «Юнкере». Белое гофрированное тело и огромные черные буквы на крыльях.

Зеленый с золотом мальчик с пепельницей, привязанной узким ремнем над правым ухом, почтительно подает мешочки из прозрачной бумаги с какими-то шариками.

— В уши, — тихо шепчет Муриель своему растерявшемуся супругу, и тот равнодушно роняет зеленый доллар в протянутую руку зеленого мальчика.

7

Через сорок пять минут сплошного густого грома. Под конец, от привычки его почти не слышно. Внизу по широкому морю ползут острова и пароходы, такие же неподвижные, как острова.

Но вода суживается, и берега становятся выше. Из-за высокого леса встает высокий, нагроможденный на гору, город. Дома вдруг взлетают и закрывают половину неба. Навстречу летит гладкая вода. Она неожиданно прорастает мелкой рябью. Потом небо выравнивается, и город возвращается на свое место.

Море встречает сильным толчком и еще двумя, полегче. Голос мотора становится ниже, впереди расступаются сухие мачты парусников, и открывается широкий бетонный скат аэростанции. Вдруг наступает тишина. От неожиданности она воспринимается, как удар и первое время давит.

У приставленной лесенки, встречает группа джентльменов. Щелкают затворы фотографов.

— Мистер Триггс, — заявляет, обнажив седую голову, передний: — Мы, стокгольмские журналисты, одушевлены… говорит по-английски медленно и нараспев, твердо выговаривая все мягкие буквы — Какого дьявола… — шепчет прелестная Муриель.

— Необычайная быстрота вашего кругосветного путешествия свидетельствует… — Ваня крепко сжимает локоть своей неосторожной жены.

«… Приз, предназначенный первому из прибывающих журналистов — скромная память о старом Стокгольме и наше сердечное пожелание, быстрого хода на всех ваших кругосветных путях. Хурра».

Машут шапками, щелкают аппаратами, жмут руки, с низким поклоном вручают Мише, какой-то серебряный ящик.

На подносе подают шведский пунш в широких», рюмках. Он сладкий, пахнет мышами и страшно крепкий.

Опять кричат и толпятся.

Оттесняют к другому «Юнкерсу» и передают чиновнику у лесенки билет.

Волков успевает рассмотреть слово «Гамбург».

Приходится подниматься в кабину. Другого пути нет.

Опять холодный запах бензина и упругие шарики в ушах. Восторженная группа отодвигается назад и «Юнкере» осторожно лезет в воду.

Опять нарастающий гром, летящая вода и незаметный переход в воздух. Залив поворачивается на оси и уходит вниз.

Покачиваясь, проходит город, «прекраснейший на старой земле», — как о нем сказал поэт Фрединг.

«Где полпредство и твой хваленый музей?» — судорожно царапает на блокноте Миша. Говорить на лету нельзя, блокноты и карандаши развешаны для удобства под окнами.

«Внизу» — коротко подписывает Волков.

Дальше листок попеременно покрывается двумя почерками и по виду напоминает коллективное стихотворение. -

«Дурак».

«Не кусайся, Людмила» (зачеркнуто и надписано: «Муриель»).

«Куда мы летим, обалдуй?»

«Мы — кругосветные путешественники и это наш маршрут. С документами Триггса, нам приходится ехать

«Ладно, давай прыгать отсюда в море».

«Надо удрать в Гамбурге».

«Нет. Едем в Нью-Йорк. Занимательно: зоологический институт, Чикаго: палеонтологический музей. Сан-Франциско — Владивосток, — домой». — «Жалею, что тебе, идиоту, поверил».

«Так говорят все жены», — и дописывает «а» к слову «поверил».

На этом переписка обрывается. Муриель, красная от гнева, смотрит на плывущую; стеклянными озерами, лентами дорог и стогами деревень южную Швецию.

8

Гамбург пришел вечером. Он снизу вошел в окна огромными выгнутыми спинами кранов, черным дымом пароходов, холодной Эльбой и струями огня пересеченных улиц.

На земле встретили вспышками магния и букетами цветов. Речи длиннее Эльбы от истоков до устья. Наконец, в автомобиле увезли в отель «Ганза».

Опять речи и тосты. Волков воодушевился и от лица великой республики за синим океаном, начал прорицать судьбы Германии.

Этого Миша уже не мог выдержать. С остановившейся на лице улыбкой он «ткнул под столом ногу своего мужа, каким то острым предметом. Волков замер с поднятой рукой, не находя слов для обуревавших его чувств, и сел под восторженный рев присутствующих. Сверкал воздух, звенела посуда, и все ниже склонялись взволнованные лакеи.

Волков снова встал: у его жены болит голова; он просит их извинить.

В номере Миша, как был, свалился на постель. Волков, разгоряченный коньяком и победой, бегал по комнате и руками развертывал ослепительные перспективы всемирного триумфа. Какое достижение для советского естествознания… Вуз? Чепуха! Осенью можно догнать. Догнать?! За лето его перегоним. На тысячи верст. Лондон. Нью-Йорк. Второго такого случая в жизни не будет. Как выигрыш в лотерее Авиахима. Сан-Франциско. Токио. Американский паспорт — ключ во все страны. Без него мистер Триггс, плотно посидит в гостеприимной Финляндии… и денег выше головы: в одной шведской шкатулке, двадцать тысяч долларов. Что останется, пойдет беспризорным. Гонолулу. Индонезия. Ганг. Разве будет еще раз в жизни…

Ослабевший естественник невольно плыл по сверкающим водам Ганга. Подсознательные центры пересиливали логическое мышление, он последним усилием разинул рот и произнес: «Хорошо, Волков, едем». Затем закрыл глаза и сразу уснул.

У Волкова только хватило силы снять с него туфли и платье (чтоб не помялось). Последняя победа над Рубцом окончательно его ослабила. Он уснул в штанах.

9

— Значит, едем, Миша?

— Значит, едем, — отвечал тот, начиная вторую серию физкультурных упражнений. В дамском белье, с мускулистыми руками, он выглядел довольно странно.

Волков не успел рассмеяться — постучали в дверь.

Халло, Ларри, — сказал за дверью скрипучий американский голос.

— Нет, — захрипел от страха Волков, — нельзя, мы не в порядке…

— Отчего голос такой красивый? Ты, что вчера выпил, старик? — с завистью спросил незнакомец из коридора.

— Шведское холодное, — тем же хрипом ответил Волков. Миша, как сидел в углу на корточках, так и остался.

— Не опасно. Спускайся в бар. Два яичных желтка, порошок аспирину, пол: стакана виски. Взболтать и принимать с горячим молоком. Кстати, мы вместе летим в Лондон и на одной посудине, плывем из Соутгемптона домой. — После короткого молчания, голос добавил: — Значит, жду внизу. — Привет миссис! Чин-чин.

— Тудль-ду, — механически ответил Волков.

Рубец спокойно встретил судьбу. Он не согласен сдаваться. Он твердо решил попасть в Америку. К черту Англию, — есть другие пути.

Поддержанный своей верной женой, Волков спокойно беседовал по телефону с агентством Кука. Гамбургский пароход его не устраивает. Жаль, что Гаврский нескоро… Превосходно. Прямой аэропланный билет и пароход завтра. Это годится. Два билета и оборудуйте визу. Мальчика за паспортом — в отель «Ганза», номер триста сорок пять.

— Забавно, — сказал он, повернувшись к Рубцу.

— Куда теперь едем? — спросил тот, зашнуровывая хитрую туфлю.

— Забавно, что нам попалась комната с таким же номером, как число слоев на моем любаньском пне, задумчиво окончил Ваня.

— Это тот, на котором устроена целая спортивная площадка — зевая, спросил Рубец.

— Нет, тот, на котором ты сидела, когда я открылся тебе впервые в моей любви, — ответил Ваня и во время отскочил от верно пущенной туфли.

10

Волков откинулся на мягкую спинку кресла. Она приятно давила на плечи от нарастающей скорости.

Хорошо думать, полузакрыв глаза и покачиваясь на волнах тяжелого рева трех моторов. Привычка к аэроплану приходит легко. Через двадцать лет будут аэро-трамвамваи. Кондукторша будет писать на черной доске: «Сиверская, станция зеленым билетам», милиционер с летучими баками на рубль будет штрафовать гражданина, спрыгнувшего с парашютом у Публичной Библиотеки и никто не будет удивляться.