Колодец с живой водой - Мартин Чарльз - Страница 43

– Пей, – сказала Паулина. – Мы отправимся, когда ты будешь готов.

Солнце едва поднялось над горами, а я уже основательно вспотел. Чтобы сделать приятное Паулине, перед выходом я выпил весь кувшин, но еще ни разу не сходил по малой нужде, так что она, похоже, не ошиблась, когда утверждала, что я еще не преодолел последствия обезвоживания.

Потом мы наполнили кувшин во второй раз, и Паулина стала укладывать в рюкзаки еду и медикаменты. Мне она вручила выгоревшую бейсболку и сказала:

– Надень. Без шапки в наших краях тяжело. Полуденное солнце быстро прожжет тебе дыру в голове, и ты опять будешь блевать, на этот раз – от теплового удара.

Кроме бейсболки, я получил также пару старых теннисных туфель. Они были мне малы, но матерчатые мыски оказались прорваны, так что, хотя мои пальцы торчали наружу, в туфлях вполне можно было ходить.

– Там, куда мы идем, в шлепанцах делать нечего, – сказала мне в утешение Паулина.

Наконец все было готово. Я взвалил на плечо рюкзак, который оказался тяжелее, чем я ожидал, и мы втроем вышли со двора и зашагали по грунтово-каменистой дороге, которая, петляя из стороны в сторону, вела по направлению к вулканам. Изабелла беззаботно шагала впереди, то и дело пускаясь вприпрыжку. В ее маленьком рюкзачке лежали лишь бутылка воды, пакет карамелек и небольшая упаковка бинтов. Мешки, которые несли мы с Паулиной, были под завязку набиты теми же бинтами, упаковками таблеток, мазями, пакетами с рисом и бобами, бутылками растительного масла. Мой мешок весил, наверное, не больше девяноста фунтов, но час спустя, когда дорога ощутимо пошла в гору, мне стало казаться, будто я тащу на плече фунтов двести пятьдесят.

– Не тяжело? – Поравнявшись со мной, Паулина положила руку на мешок. – Если ты устал, мы можем оставить часть груза здесь. Спрячем его в камнях, а потом я вернусь, и…

Я поправил глубоко вре́завшиеся мне в плечи лямки.

– Нет, ничего… Я в порядке.

– Точно?

– Не беспокойся, все отлично.

На самом деле к этому моменту мешок у меня за плечами стал настолько тяжелым, что мне казалось, он буквально вгоняет меня в землю при каждом шаге. С другой стороны, эта женщина спасла мне жизнь, поэтому ответить иначе я просто не мог.

Улыбнувшись, Паулина легко обогнала меня и пошла впереди – только ее длинная юбка развевалась на ходу и билась о тонкие лодыжки.

Перед самым выходом Изабелла отвела меня за курятник, в котором я спал, и показала небольшой, огороженный металлической сеткой загончик. В загончике сидела на гнезде толстая утка. Просунув в решетку палец, Изабелла согнала утку с места, и я увидел в гнезде четыре яйца. Удовлетворенно вздохнув, девочка забросила за плечи свой мешок и первой направилась к выходу со двора.

Я никогда не видел, чтобы кто-то держал уток, поэтому спросил у Паулины:

– Эта ваша утка? Вы их разводите?

– Нет, не наша, – ответила она, оборачиваясь через плечо. – А яйца – куриные. Утка их только высиживает.

Следующий вопрос напрашивался сам собой, и я не утерпел:

– А как к этому относятся цыплята? Ведь, когда они появятся на свет, их должно здорово сбивать с толку, что их мама – утка.

Паулина рассмеялась:

– Утке все равно, кого высиживать, да и цыплята, я думаю, не заметят разницы.

– Чья же это утка?

Не глядя, она ткнула пальцем в дом с левой стороны дороги:

– Соседа. Мы взяли ее напрокат.

– Постой-ка!.. – спохватился я. – Откуда же тогда взялись яйца?

– Вообще-то курица у нас была, – нехотя проговорила Паулина. – Но…

– Куда же она подевалась?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Когда однажды утром я проснулась, то увидела яйца в гнезде да несколько перьев, которые носило ветром по двору. Что произошло с наседкой, я до сих пор не знаю.

– Ладно, допустим, утка высидит вам цыплят. Что вы с ними будете делать?

– Ничего. Пусть несут яйца. Изабелла обожает яйца всмятку.

Простота, безыскусность и даже некоторая суровость здешней жизни меня несколько обескуражили. Ничего подобного я не ожидал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Наш путь пролегал вдоль широкой речной долины. По дороге нам встретились мотоцикл с коляской, на котором ехали мужчина, женщина и двое детей, а также несколько легких грузовичков, оседавших под тяжестью многочисленных пассажиров. В основном это были старые «Тойоты» – дедушки и прадедушки того внедорожника, который угнал из отцовского гаража Сэл. В одной такой машине я насчитал чуть не две дюжины человек: шесть или восемь втиснулись в кабину, еще человек пятнадцать стояли в открытом кузове, держась за стойки отсутствующего тента. Большинство машин, как и мы, двигались в горы, и лишь несколько шли нам навстречу. Мальчишки верхом на лошадях – босые, в растрепанных соломенных шляпах – гнали куда-то худых, запыленных коров. Часто вдоль обочин встречались заросли сахарного тростника – его толстые стебли футов пятнадцати высотой вставали казавшейся почти непроходимой стеной.

Больше всего меня поразило обилие крестов. Довольно большие – в рост человека, – они были вкопаны в землю по обеим сторонам дороги. Никакого порядка или системы в их расположении я выявить не смог, как ни старался. Одно было очевидно – их здесь буквально сотни, и встречались они через каждые пятьдесят ярдов, а то и чаще. Некоторые стояли совсем рядом с дорогой, некоторые были прибиты к деревьям достаточно далеко от нее. Несколько штук торчали буквально из воды – их основание дополнительно укрепили тяжелыми камнями. Одиночных крестов было мало, чаще они стояли группами по четыре – по шесть, иногда – по восемь. В одном месте я насчитал сразу девятнадцать крестов, странно похожих на засохшие, мертвые деревья. Показав на них, я сказал:

– Так вот почему долина называется Валья-Крусес!

Должно быть, мои слова прозвучали как вопрос, поскольку Паулина кивнула. Объяснять она ничего не стала, но через несколько шагов неожиданно обернулась ко мне:

– Э-э, Чарли…

– Что?

Не останавливаясь, Паулина показала куда-то вперед:

– Там, куда мы идем, тебе лучше назваться каким-то другим именем.

– Это еще почему?

– По-испански Чарли – Карлос, а это имя не пользуется в наших краях особой любовью.

Я снова хотел спросить почему, но не успел. К Паулине неожиданно бросился малыш лет пяти: босой, растрепанный и на редкость чумазый. Впрочем, в грязи было не только его лицо, но и тело. Из носа у мальчугана текло, на раздутом животе красовалось несколько глубоких царапин, а правое ухо было забито серой и засохшим гноем. Протянув к Паулине ручонки, мальчуган воскликнул:

– Buenos días![46]

– Buenos días, Маноло, – отозвалась она и, сунув руку в мешок, протянула мальчишке банан. Тот схватил угощение и радостно заулыбался. Потом Маноло повернулся ко мне, сложил перед собой ладони и поклонился – точь-в-точь как Изабелла. Я взял его руки в свои:

– Доброе утро, дружок.

Исполнив долг вежливости, Маноло проворно развернулся и бросился бежать обратно к деревьям, в тени которых я разглядел что-то вроде палатки – просто кусок полупрозрачной пленки, перекинутый через натянутую между двумя стволами веревку. Когда мы проходили мимо, какой-то мужчина, лежавший в привязанном к деревьям гамаке, приветственно помахал Паулине рукой. Она махнула в ответ и, быстро взглянув на меня, негромко сказала:

– Теперь даже не подноси руки ко рту, пока не вымоешь как следует… – Паулина посмотрела вслед убежавшему мальчишке. – В наших краях большие трудности с туалетной бумагой.

Я попытался поддержать разговор:

– Там, куда мы идем… Ты часто там бываешь?

– Я хожу туда каждую среду. Иногда и по выходным тоже.

– А далеко идти?

– Шесть миль.

– Туда и обратно?

Она качнула головой:

– Нет, только туда.

Я ненадолго задумался.

– А что означают все эти кресты?

– Несколько лет назад здесь кое-что произошло, – объяснила Паулина, не глядя на меня. – Кое-что плохое. – Приподняв голову, она поглядела по сторонам и печально добавила: – И до сих пор происходит.